Экранные поцелуи

— Да, это то, что нужно Рэчел, — решила Анна. — Она не красавица. Но если научится красиво говорить, если у нее появится обаяние, может, и понравится какому-нибудь молодому человеку.

Однако узнав, сколько стоит обучение в школе, Анна замолчала.

— Забудем об этом.

Больше она не вспоминала о школе, но через два месяца после этого разговора скончалась ее мать, оставив небольшое наследство. В другое время эти деньги были бы потрачены, как обычно, на магазины. Но сейчас Анна нашла им иное применение.

— Пустая затея, — говорил Джо. — Ничего из этого не выйдет.

— Тогда предложи что-нибудь получше. Если сейчас ее не отправить, она так и будет слоняться по дому и нам никогда не сбыть ее с рук. Можешь считать, что делаешь капиталовложение на будущее.

Джо согласился, хотя и очень неохотно. Келлеры не могли позволить себе выбрасывать деньги на ветер. Они даже капиталовложения не могли себе позволить.

Нельзя сказать, что Рэчел не понравилась Центральная школа искусств. Наоборот, она полюбила и школу, и Лондон. Проблема заключалась в другом — в уроках актерского мастерства.

Она терпеть не могла читать пьесы с их бесконечными ремарками и сносками. Но это оказалось только начало. Дальше она обнаружила, что существуют сноски к другим сноскам. Казалось, в каждом слове пьесы заключен какой-то скрытый смысл. Любая простейшая фраза вроде «Проводите меня к вашему начальнику» препарировалась и тщательно исследовалась. Почему персонаж хочет попасть к начальнику? Кто этот начальник? Как данный персонаж к нему относится?

Уже через несколько недель обучения, Рэчел почувствовала, что в голове у нее все перемешалось. Она и не подозревала, что человеческие характеры настолько сложны. От этого сознания становилось неуютно. Если любой встречный на улице может оказаться вместилищем неведомых страхов, неврозов и скрытых побуждений, то, что же тогда представляет собой она сама? Даже думать об этом не хотелось. Однако думать приходилось. Каждый день на каком-нибудь из уроков ее заставляли сосредоточиваться на одной из сторон собственной натуры. Так, например, на занятиях по дикции она остро ощущала свой резкий северный акцент, на уроках пластики не могла забыть про свои чересчур худые ноги, а на занятиях пантомимой вообще чувствовала себя полной тупицей.

Рэчел приехала в Лондон для того, чтобы уйти от прежней жизни, начать все сначала, а не для бесконечных размышлений о самой себе.

Дядюшка, Альберт Файнер, взял на себя ответственность за нее. Ей отвели отдельную комнату в его комфортабельном доме в Уэмбли. Предполагалось, что какую-то часть времени она будет проводить в их обществе — дядюшки, хорошо сложенного, вальяжного; двух его сыновей-подростков, казавшихся его точными копиями, и тетушки, очень напоминавшей мать Рэчел, только с более тихим голосом и спокойными манерами. Однако она виделась с ними крайне редко. Они считали, что виной тому ее яркая внешность.

Если в Манчестере ее фигура казалась слишком худой, кожа слишком бледной, волосы чересчур яркими, то в Лондоне в середине шестидесятых худоба являлась эталоном, а ярко-рыжие волосы считались большой ценностью.

Она размотала шарф и, решившись наконец взглянуть на себя в зеркало, с радостью увидела, что волосы отросли и снова начали виться.

В этом году все девушки носили узкие голубые джинсы или мини-юбки. Как только Рэчел смогла выкроить деньги, она поехала в магазин на Кингз-роуд и купила себе такие же. Ей показалось, будто она заново родилась. Совершенно неожиданно одноклассники стали обращать на нее внимание. Теперь ее каждый день приглашали на какую-нибудь вечеринку.

В прежние времена, в Прествиче, Рэчел ненавидела вечеринки. Она всегда стояла у стенки, никто ее не приглашал, она была лишняя. Тогда у нее было единственное желание — остаться незамеченной. Теперь она обнаружила, что пользуется успехом. Очередь желающих потанцевать с ней не иссякала.

Успех не мог не вскружить ей голову. Невинность она потеряла через полгода после приезда в Лондон, со студентом-третьекурсником. Целых два месяца она верила, что влюблена в него. Пока не появился другой. Потом третий…

На втором курсе Рэчел стала завсегдатаем клубов «Пикассо» и «Ад-либ». Теперь она слишком часто пропускала занятия, так что педагоги всерьез забеспокоились. А потом она встретила Найджела Роджерса, и все переменилось.

Она познакомилась с ним в клубе «Ад-либ». Он принадлежал к той же компании, в которой проводила время и она. Рэчел сразу почувствовала, что ее влечет к нему. Он был, безусловно, красив — этакий томный блондин. Но не это ее привлекало. Загадка крылась в его поведении. В отличие от шумных и неугомонных сверстников Найджел всегда держался холодно и отстраненно. Он абсолютно не стремился произвести впечатление — ни на кого, даже на нее. Ему было все равно. Она решила выяснить причину. Уже к концу вечера она все поняла.

Найджел был младшим сыном английского герцога. Всю жизнь его окружали роскошь и почитание. Он никогда не знал недостатка в деньгах. С самого раннего детства незнакомые люди называли его «сэр» и уступали дорогу. Но это никак не повлияло на его развитие. Ему не было необходимости доказывать свое превосходство — он и так это знал.

Он представлял собой полную противоположность Рэчел. Если ему не нужно было ничего ни доказывать, ни защищать, то ей приходилось доказывать все. Влечение между ними возникло с первой же минуты. Едва встретившись, они уже не могли оторваться друг от друга. Рэчел виделась с ним каждый вечер после занятий. Они шли танцевать, или в кино, или в его квартиру на Итон-сквер.

Ей открылась другая жизнь, которой она до этого не знала. Знакомые Найджела грациозно двигались и изящно выражались. Они предпочитали регби и поло футболу или гольфу. Чем бы они ни занимались: танцевали ли на дискотеке или охотились в отцовских поместьях, — везде они казались на своем месте.

В начале их знакомства Рэчел снова почувствовала себя гадким утенком, как в первые дни после Манчестера. Теперь-то она знала, что привлекательна, знала, как себя вести, однако в том кругу, где она вращалась сейчас, придерживались иных стандартов. Снова пришлось переучиваться, приспосабливаться. Единственным доступным ей источником хороших манер была все та же Центральная школа искусств. Преподавательница дикции немало удивилась, обнаружив, с каким вниманием Рэчел стала относиться к занятиям. Более того, она даже оставалась после уроков и засиживалась допоздна, работая над своим произношением. Такой же сюрприз ждал и преподавательницу пластики. А на уроках пантомимы весь класс не мог поверить своим глазам.

После двух лет обучения Рэчел вполне могла бы работать фотомоделью где угодно. У нее появились грация, осанка, элегантность, стиль. Никто никогда не смог бы догадаться, что ее родители — еврейские иммигранты. Всего лишь бедные еврейские иммигранты…

Оставалась одна проблема: она так и не научилась играть. И леди Макбет, и Ирма ла Дус в ее исполнении выглядели совершенно одинаково. С точки зрения техники она все делала правильно — точно выдерживала паузы, хорошо владела голосом. Но взгляд ее при этом оставался пустым и безжизненным.

— Ну, попытайтесь же выразить какие-нибудь эмоции, — настаивали педагоги. — Если бы вы хоть раз смогли сыграть настоящее чувство, нам было бы с чем работать.

Она добросовестно пыталась заглянуть в себя. И ничего там не находила. Упорно работая над собой, она, по-видимому, потеряла способность выражать истинные человеческие чувства. Она научилась изящным манерам, стала той женщиной, которая, как ей казалось, должна иметь успех, но при этом утратила энергию… искру жизни. И вернуть это оказалось невозможным, как она ни старалась.

Директор школы поговорил об этом с ее дядюшкой.

— Если ваша племянница так и не научится играть, нам придется с ней расстаться. Другого выхода у нас нет. Сотни молодых людей и девушек стремятся попасть на наш курс и ждут очереди. Она занимает чужое место — того, кто действительно хочет научиться играть.