Уравнение с четырьмя неизвестными (СИ)

Ли приложила палец к губам, послушала немного, а потом выскользнула из кабинки. Я нажала на кнопку смыва и тоже вышла. Судя по всему, наше уединение никто не нарушал. Мы снова вымыли руки, я умылась, Ли накрасила губы. Потом прошептала мне:

— Я приеду в шесть, — и упорхнула.

А я пошла в курилку, выкурила еще одну сигарету и медленно и вальяжно побрела на рабместо. До шести оставалось не так уж много времени.

Я вышла на крыльцо, поискала взглядом машинку Лерочки, но не нашла. И полезла за сигаретой. Когда я подняла глаза, то увидела, как по подъездной дороге вкатилось на территорию нашего бизнес-центра черное чудовище фирмы Kawasaki. В черном и кожаном прикиде, за темным поляризованным стеклом шлема ни один человек в мире, ну, во всяком случае, в офисе, не узнал бы Лерочку Захарченко. Я выбросила окурок, надела протянутый Ли шлем и неуклюже влезла на байк за ее спиной.

Мы покатались около часа, от чего я получила не менее острое удовольствие, чем давеча в туалете. Город летел мимо нас, мы летели мимо города, мотоцикл рычал и вибрировал у меня между ног… В общем, все было кайфово и романтично, как и в прошлый раз. Но только теперь меня не одолевали мысли о личности Ли. Теперь я точно знала, что ждет меня под черной кожей ее куртки.

В конце концов, Ли свернула в район Холодного Яра, застроенный частным сектором. Оказалось, что живет она не в квартире, а в доме. Вернее, ей принадлежит половина дома. И куцый дворик, львиную долю которого отъел огромный гараж на две с половиной машины. Ли загнала мотоцикл в этот гараж, заперла ворота и повела меня в дом. Странный это был дом. Через крошечную прихожую, обильно наполненную дверями, мы попали сразу в огромное помещение, метров сорок квадратных. Потолка не было, дубовые балки сходились аркой высоко над нами – это крыша? Стены были покрыты серой штукатуркой, но определить это было не просто, потому что каждый миллиметр стен был покрыт рисунками. В рамках, налепленные на скотч или кнопкой пришпиленные, перекрывающие друг друга, нарисованные прямо на стенах – рисунки заполняли все, заслоняли собой весь мир. Кроме них в комнате как будто ничего не было, хотя там была и стильная мебель, и мольберт, и даже камин. Рисунков было много. И особенно много было рисунков меня. Как будто в комнате с зеркалами – со всех сторон на меня смотрела Ника Романова: в карандаше и акварелью, темперой, гуашью, тушью… Ника за компом и Ника в столовой, Ника курит, Ника смеется, Ника ест, Ника пьяная танцует на корпоративе… и Ника кончает. Огромная, наверное А1 формата, картина – мое лицо, искаженное страстью. Красками, в темных тонах. Завораживающая. Гипнотизирующая. На ней была не совсем я, а совсем ведьма.

— Нравится? — спросила Ли, безошибочно определив, какая из ее работ привлекла меня.

— Ты потрясающе талантливая, Ли! Это… Великолепно!

— Возьми себе, если хочешь, — и я почувствовала, как ее ладони заскользили вдоль моих боков, а дыхание стало шумным и прерывистым.

— У тебя есть другая комната, Ли? Я не могу здесь, слишком много зрителей, — прошептала я, прижимаясь к ней, как будто неосознанно пытаясь спрятаться.

— У меня в спальне тоже много рисунков. Но если ты хочешь, я сниму все до единого.

Спальня не была такой потрясающей, как гостиная, но моих портретов там действительно было много. И не только моих. Я сразу поняла, что это — Криса. Темноволосая, худая, с легким безумием в глазах. Ли нахмурилась и вырубила лампу. Стало темно, стало не различить, кто смотрит на нас со стен. Стало не до этого…

Я много внимания уделяю пальцам. Наверное, моя бисексуальность так проявляет себя. Я тащусь от пальцев, если они знают, что делают. Пальцы Каминского не вспомнились мне ни разу за эту безумную, изматывающую ночь. Зато пальцы Ли завладели моим умом так же прочно и сладко, как завладели моим телом. Она целовала меня — мою шею, мою грудь, мой живот – и губы ее оставляли на коже ожоги. Она трогала меня — мою спину, мои бедра, мою задницу— и ее прикосновения были слаще, чем поцелуи. Ее рот спускался все ниже, пока не добрался туда, где его уже ждали. Очень ждали. Я видела небо в алмазах, кажется, все время, пока ее невероятный язык и ловкие пальцы хозяйничали у меня между бедер. Она лизала, покусывала, теребила и делала со мной еще тысячу вещей, не имеющих названия, но имеющих вполне закономерный итог: я выла от удовольствия, меня трясло от удовольствия, я кончала, как заведенная! Мои жалкие попытки ответных ласк почему-то тоже действовали, и Ли, великая и ужасная Ли, хрипло вскрикивала и подавалась вперед, насаживаясь на мои пальцы, сильно и болезненно сжимала меня бедрами, выгибалась дугой, ведомая моим языком на вершину мира. И, черт возьми, я снова попросила пощады! Если бы я не попросила, она бы, нисколько не устав, продолжала это до утра, не меньше. А я маленькая и хрупкая, у меня ограничен запас сил и прочности, мне снова казалось, что секс в ближайшие десять лет не будет меня интересовать. Я уже знала, что это неправда, но…

В общем, Ли покормила меня каким-то вкуснющим салатом с морепродуктами, разложила на оттоманке в гостиной и сообщила, что я могу спать, а она хочет нарисовать меня с натуры, раз уж у нее есть такая возможность.

Ли в длинной, заляпанной красками футболке, стоящая у мольберта – сама так и просилась на картину. Я лежала, курила, и спать мне не очень хотелось. А хотелось кое-что понять, и я спросила:

— Почему ты подставила Таира?

— Потому что он мог обидеть тебя и мешал мне. Мне проще было его убрать, чем потом исправлять все, что он мог наделать.

— Тогда почему ты отдала ему деньги?

— Он спас мне жизнь.

— И как ты будешь действовать дальше?

— Никак. Он больше не играет никакой роли. Он больше не интересует меня.

— Почему?

— Потому, что появился Каа.

— Откуда ты знаешь про Каа?

— Ты же знаешь, кто я? Я все всегда узнаю.

— И что ты сделаешь с ним?

— Ничего. Я ничего не сделаю Каа. После Крисы я не могу ничего ему сделать. Я отступлюсь. Если ты выберешь его – достаточно будет одного твоего слова – и я исчезну.

— Ты же не признаешь поражений, Ли…

— Я не дура, Ника. Я все понимаю. Ты другая. То, что восхищало и привлекало Крису, тебя пугает и отталкивает. И ты никогда не выберешь женщину. Нет, не ты. Я знаю, что у меня нет шансов. Я радуюсь каждой секунде, я ловлю каждую каплю счастья быть с тобой, но я не дура.

— Если так, почему же ты подставила Агаларова? Вдруг я выберу его?

— Не выберешь. У Агаларова нет шансов. Агаларов — пустой. Смазливый, обаятельный, но пустой. А Каа полон содержания. Если бы не мое прошлое, если бы не моя натура, я взяла бы Каа себе. Но у него между ног имеется один предмет, одна мысль о котором выворачивает меня на изнанку. Но это к слову. Ты хочешь еще что-нибудь спросить?

— Каа толкнул тебя в спину?

— Это возможно. Он так тебе ответил? Я не стану спорить. Это возможно. А теперь помолчи, я рисую губы.

И я замолчала.

Реверс:

Влад Каминский прикрыл глаза, делая вид, что спит. Автобус мерно покачивался, Пашка похрапывал на соседнем сидении. Райск приближался. Вероника удалялась.

Что это было? За что она так с ним поступила? Десять дней ломки и мыслей про Нику. Десять дней дурацкого тура, в который его никто не провожал, кроме самодовольной Жюли и Земляковых. Десять дней мучительных попыток заснуть, десять дней без нее.

Каминский вынул телефон и начал набирать смс: «я все равно сделаю с тобой все, что запланировал, только это будет после тура. ты пожалеешь, что» Удалить. Еще раз: «я вернусь и сделаю все, чтобы ты» Удалить. «я заставлю тебя лезть на стену и умолять меня не останавливаться» Удалить. «Я люблю тебя и скучаю. Каа». Отправить.ъ

Глава 18.

Аверс:

Меня выписали в субботу. Прошло одиннадцать дней, голова немного зажила, руки покрылись следами от уколов, мозги свернулись в трубочку и снова развернулись. Я придумал и отверг пять десятков идей по завоеванию Вероники Романовой. Меня выписали. Приехал отец. Не слушая моего лепета, вынес мои вещи и сунул в машину. Я постоял минуту на крыльце четверки, вдыхая сырой воздух. И пошел в машину.