Уравнение с четырьмя неизвестными (СИ)

— Сын, мама хотела бы, чтобы ты пожил дома какое-то время. Ну, мы оба хотели бы. А бабушка хотела бы, чтобы ты пожил у них.

— Па, я хотел бы к себе. Но маму я уважу — поехали домой.

И мы поехали. Мама накрыла королевский стол. Бабушка сварила ведро хинкали. Дед улыбался, что редкое явление для деда. И все хотели знать, что со мной случилось. Думаю, отец бы даже начал пыхтеть про «найти и посадить». Но я не был в настроении для этого всего, так что сказал им, что попал под раздачу чисто случайно. Тем более менты уже приходили ко мне в больницу, и им я выдал ту же версию – шел к девушке, вошел в арку, напали… Никто меня больше не беспокоил. Интересно, кто из родичей заставил молчать маму? Ба, больше некому. Мама порывалась устроить трагедию из всего, что случилось с ее бедным мальчиком, но не при деде и особенно не при Ба. Так что мы мило посидели. И мама уложила меня на мою кровать, ту, что еще помнила, как я в детстве читал с фонариком под одеялом, а потом застирывал простыни по утрам, а потом прятал под матрас сигареты. Я вытянулся на узкой старой кровати и уснул. Мне не снилось ничего – чернота.

***

Воскресенье я начал бодрым и деятельным. Отбился от мамы, вызвал такси и поехал домой. Васька и Камиль встретили меня на Гагарина, мы немного потрещали, я позавидовал, что они хлещут пиво, а сам не пил — во-первых мне не советовали бухать врачи, а во вторых мне нужно было еще за руль. Камиль забрал мою тачку из сервиса и теперь она печальная и грязная, стояла под окнами, ожидая своего ветреного хозяина. Наконец, мужики ушли. Я спустился во двор, в парикмахерскую.

Самое печальное во всем этом – не проломленная башка, она заживет. Самое печальное – как меня изуродовал хирург, накладывавший швы. Волосы, мои волосы, черные, как вороново крыло, блестящие, длинные волосы были безжалостно срезаны. На голове моей творилось то, что в детстве мы называли «писькин праздник». И я пошел в парикмахерскую, надеясь, что профессионалы смогут что-то с этим сделать.

Две молоденькие грудастые парикмахерши чуть не подрались, выясняя, кто же будет меня стричь. Пока они это выясняли, я сел в кресло к третьей. Пожилая, с суровым лицом учительницы, парикмахерша осуждающе покачала головой, разглядывая мою прическу и свежий шов:

— Длинные были, да? Ну, ничего, мы сейчас поправим. А потом отрастет, у меня рука легкая.

И стала стричь. Я закрыл глаза, оплакивая остатки своей красоты. А когда открыл, то выдохнул с облегчением. Все было неплохо. Даже лучше, чем неплохо. Из зеркала на меня снова смотрел Таир Агаларов, гроза девиц. Я расплатился, щедро добавив мастерице на чай, и пошел домой.

Конечно, у меня был план. Поэтому я долго брился, мылся и наряжался. А потом сел в машину и поехал за покупками.

В итоге, часов в шесть я прибыл на Шильмана, вооруженный букетом, бутылкой французского шампанского и коробкой самых дорогих и вычурных пирожных, какие только нашлись в кондитерской на центральной площади. Пикнула сигналка, и я задрал голову, в надежде увидеть светящиеся окна. Вон оно – кухонное окно, сияющее ярким витражом. Ника дома. Одна беда – она может быть не одна. Ну и черт с ним. Будем решать проблемы по мере их поступления.

Она открыла довольно быстро. Стояла в дверях, в коротенькой рубашке, с гнездом на голове, с бутербродом в руке — я просто растаял от этого вида судорожно жующей удивленной Никеши. Она будет встречать меня так после работы. Только из-под рубашки будет выпирать пузико, а за ногу ее будет держаться неуклюжий полуторагодовалый старший. Вот как я размечтался, придурок!

— Привет, Никеша, — и я улыбнулся, вкладывая в улыбку все свои мачо-навыки.

Она кивнула, прикрывая рот рукой и махнула мне, мол, проходи. Я вошел и замер на пороге прихожей. Ника, наконец, проглотила то, что жевала, и сказала:

— Это мне?

— Да, извини, я туплю, — и я сунул ей букет и пакет.

— Спасибо. С чего такие траты? — поинтересовалась она, заглядывая в пакет, и потопала в кухню. Я пошел следом.

— Ну, я же в гости пришел. Не с пустыми же руками, — вяло и неумно оправдывался я.

— Помнится, в прошлый раз ты обошелся пачкой презервативов, а?— и она глянула так хитро, что я сразу решил, что у меня непременно все получится.

— Давай, я открою шампунь.

— А тебе можно бухать-то?

— Уже можно.

— Как вообще здоровье твое? — Ника поставила на стол пару красивенных старинных бокалов и открыла коробку с пирожными.

— Да нормально все, нормально, — я разлил вино по бокалам.

— Ну, тогда давай выпьем за него, за твое здоровье, Птичка!

Мы выпили. Ника с видимым наслаждением вгрызлась в пирожное.

Я посидел минуту, собираясь с мыслями и силами и начал:

— Ника, ты знаешь, честность — лучшая политика. Я не буду врать, что пришел просто так. Я хочу поговорить с тобой.

Она нахмурилась, положила недоеденное пирожное обратно в коробку.

— О чем?

— Обо всем. Прежде всего, о тебе и обо мне.

— Господи, а так все хорошо начиналось! Я даже придумала, что сделаю с тобой сегодня!

— Не выйдет. Ты меня не собьёшь. Я готовился, так что не выйдет.

— Ну хорошо. Говори.

— Я знаю, что ты не хочешь и боишься отношений, Ника. Я тоже. Но мы уже выяснили экспериментальным путем, что ни я, ни ты не сможем бегать от себя вечно. Ты любишь ее, эту психопатку?

Ника поперхнулась шампанским:

— О, да ты времени не терял! Ты даже выяснил про психопатку!

— Да, я выяснил. Подумать только, Захарченко! Я просто охренел, когда узнал.

Ника выпучила глаза еще больше:

— Ты даже это выяснил? Как?

— Она приходила ко мне подписывать кадровые документы и передала привет от Ли. И кое-что дала. Но это не главное. Просто я выяснял по своим каналам, кто такой Ли. И оказалось, что Ли – не такой, а такая. Вот тогда-то я и прихренел, если честно.

— Приходила к тебе и кое-что дала? Что дала?

— Подсказку. Угадаешь, какую?

— Без понятия.

— Афишу.

— Ты и так знал, что я играю в «Мельнице».

— Но не знал, что ты настолько популярна, Вера-моя-крепка.

Ника вскинула бровь:

— А Валерия Михална не дура, не дура! Ну, и что же ты теперь хочешь со мной обсудить?

— Всё. Я хочу понять, как и к кому ты относишься, включая меня, потому что я хочу остаться в твоей жизни. На той роли, которую мы определили — лучшего постельного друга. Это возможно?

— Возможно. Я имела глупость начать рассказывать тебе о себе честно. Теперь придется продолжать. Итак, кто тебя интересует? Ли?

— Она в первую очередь. У меня есть некоторый осадок от общения с нею.

— Она очень сильная. И самоуверенная. И знает, как увлечь собой. И в постели с ней улетно. Она альфа-самец, если ты понимаешь, о чем я. И она утверждает, что любит меня. Уже одного этого достаточно, чтобы ей ничего не светило. Я иногда сплю с ней. Я не люблю ее. У нас нет отношений. Исчерпывающе?

— Вполне. А музыкант?

— Он яркий. Слепяще яркий. У меня болят от него глаза. С ним я тоже спала пару раз. И у него тоже есть на меня определенные виды. У нас нет отношений, но может быть, что он думает обратное. Достаточно?

— Ника, ты же кодерша из соседнего кубикла. Как ты это делаешь? Что ты делаешь с людьми? Эта твоя роль — она именно твоя. Ты ведьма. Без шуток.

— Я просто развратная. Еще вопросы есть?

— Ты не сказала обо мне.

— Что ты ждешь услышать? Ты классный. Ты простой и понятный. И ты не имеешь на меня видов, да? Так что я буду рада дружить с тобой, включая койку. Боже, какой дурацкий разговор!

— Зато честный. Ника, ты хочешь замуж? Семью, детей?

Она встала, вышла в прихожую и вернулась с сигаретами.

— Хороший вопрос. Лучший из заданных тобой сегодня, — она глубоко затянулась.

— Ты не ответишь? — я давил, понимал это, но давил.

— Отвечу. Я хочу детей. Семью. Только не уверена, что смогу заставить себя снова доверять мужчине. А без доверия семья не бывает, так ведь? И я пока не хочу форсировать. Я плыву по течению. Развратничаю, подвергаю опасности чужие головы, играю с Ли, довожу до кондратия фанаток Каминского… И все хорошо. Все интересно… Ты прав, я просто кодерша из соседнего кубикла, которой вдруг повезло заделаться ведьмой. И кто бы отказался? Кто бы променял это на скучный семейный секс в перерывах между выяснением, куда поехать в отпуск и какую коляску покупать? Я такая. Ты должен понимать меня очень хорошо — ты такой же.