Большой вальс

- И все это время мы будет отбиваться от репортеров - обреченно усмехнулся Феликс.

- Нам не спрятаться в толпе, Тони. Боюсь, что... боюсь - я не смогу составить тебе компанию, извини. - Он поднялся, собираясь уходить.

- А ведь мне надо было сообщить тебе что-то очень важное. Жизненно-важное. Для меня, по крайней мере... - Тони бросилась вдогонку:

- Постой! Прошу тебя, погоди один день. Возможно мне удастся кое-что предпринять. Подожди меня, ладно?

...Шнайдер сник, став похожим на почтенного отца североамериканского семейства, несовершеннолетняя дочь которого собралась выйти замуж за негра.

- Не знаю, что и сказать, Тони. Считай - это удар ниже пояса. Не

говоря уже о колоссальных издержках... Такой скандал! Опять

придумают что-нибудь несусветное, натащут грязи, из которой потом

не выбраться... загалдят, что Антония Браун возобновила связь с

Уорни, инфицированным, как известно спидом, и теперь разрывает контракт с домом "Шанель" за три дня до показа...

- Фу, ты сам напустил такого мрака! Что за охота портить мне настроение? Я достаточно богатая женщина, чтобы оплатить издержки,

да и сплетникам уже наверняка скучно связываться со мной, уцепиться

не за что... А про Уорни, я думаю, сплошные сплетни. - торопливо

подбирала аргументы Тони.

- Сплошные? И то, что блеет он уже козлом, да и сам это знает,

предпочитая колесить в непритягательной провинции? То, что катается

в гомосексуальной грязи, как сыр в масле... имеет кучу долгов провалил последний диск?

- Фирма грамзаписи понесла убытки - это сообщение для музыкантов равносильно некрологу.

- Довольно, сейчас речь обо мне. Ситуация, согласись, несравненно более радужная. И во многом - благодаря тебе, Артур! - Тони явно подлизывалась, подступая к необычной просьбе:

- Мне хочется на несколько дней исчезнуть с женихом! - но Шнайдер не поддавался. Так легко подходящий выход из любой передряги, он сник на пустяке, настаивал на своем. Тони должна ехать в Венецию.

- Хорошо, Артур, я сама найду выход. Но запомни - тебе он может не понравиться - Тони заперлась в кабинете покойной прабабушки и позвонила на Остров. Из осторожных намеков матери в ходе поздравления с двадцатитрехлетием она поняла, что в эти дни дома

находится Виктория, отметившая накануне в феврале свой день рождения. "Дублерша" опять отличилась, сыграв роль благонравной девочки, проводящей праздник в кругу родных. Вот только там ли она еще?

- Мама, мне в последний раз нужна Тони. Всего на три дня. Устрой, пожалуйста. От этого зависит мое личное счастье! - использовала Антония аргумент, которому Алиса не могла противиться.

Вечером Алиса перезвонила, сообщив, что Викторию удалось уговорить и попросила к телефону Артура.

- Шнайдер, мадам Браун хочет тебя кое-о чем попросить.

- Естественно, твоей матери удалось меня уговорить! - Полковые трубы

играют тревогу. В бой - старичок Артур. Никто не пожалеет твою

ноющую поясницу. Боже - в марте в Венецию так скоро! Я просто

комикадзе. - ныл Артур, отчасти довольный тем, что ему не пришлось

брать на себя ответственность за авантюру Тони.

- Если серьезно, голубка: это плохая игра. Таково окончательное,

бесповоротно мнение лучшего друга и советчика. Дай бог, чтобы я

оказался неправ.

...На этот раз опасения Шнайдера показались несколько преувеличенными даже Виктории. Она с улыбкой вспоминала наивный трепет "дублерши", приходившей в ужас от гостиничного сервиса "Плазы" и была совсем непрочь ввязаться в небольшое приключение. Что и говорить - пять лет, проведенные в хорошем Университете, способствуют укреплению веры в себя, а если учесть, что пребывание в Америке Виктории Меньшовой целиком основываалось на вымышленной "легенде", то его вполне можно было бы приравнить к деятельности разведчика, работающего в тылу врага.

Вначале, получив статус студента и отпустив Малло восвояси, Виктория действительно ощущала себя нелегалом, которую вот-вот поймают с поличным. Она боялась за свои фальшивые документы и таинственно полученный облик, повторяя по ночам вымышленную историю своей жизни - российской девушки, внезапно осиротевшей и эмигрировавшей к французким родственникам. Она детально продумала каждую мелочь, готовясь к любым вопросам. Но их никто не задавал. Студенческий коллектив сразу разбился на дружеские группировки, оставив замкнутую и взъерошенную француженку за бортом. Соседка Виктории по университетской квартире, являющейся аналогом российского общежития, смуглокожая латиноамериканка Гудлис сделала несколько попыток втянуть Тони в свой веселый кружок, но оставалась ни с чем. Очкастая молчунья предпочитала до закрытия просиживать в Университетской бюиблиотеке, или фонотенных залах. Спрятавшись в пластиковую выгородку, укрывающую от посторонних глаз, нацепив наушники с курсом английского или французского языка, Виктория чувствовала себя спокойнее. А утром, подхватив учебники, топала в аудиторию, высматривая исподлобья в пестрой шумной толпе молодежи человека в сером плаще, позвикивающего приготовленными для неё наручниками. Это была школа мужества и усидчивости длиной почти в два года. Пока в один прекрасный день ей просто надоело прятаться

по-страусиному головой в песок. осточертело уныние, постоянный

страх, унизительное ощущение вороватости. Да чем же она хуже всех

этих чрезвычайно бойких, раскрепощенных и не таких уж суперумных

юнцов, не дающих спуску ни полиции, ни профессуре, лезущих в науку,

секс и политику, устраивающих манифестации, диспуты, митинги

протеста и знойные вечеринки, завершающиеся "свободной любовью" или

несвободной - кому что по вкусу.

Во всем этом Виктория разобралась лишь в конце третьего года, став робким наблюдателем в компании Гудлис. Ни с кем особо не сближалась, но и врагов не искала. Доброжелательная, тихая девушка, начавшая делать успехи в учебе. В общегуманитарном направлении кафедры Культуры она выбрала социологию и вскоре уже бегала с опросными листами социологической службы Университета по предприятиям города. На четвертом году обучения Виктория Меньшова выглядела настоящей американкой, умеющей отстоять свое место под солнцем. Она прекрасно играла в теннис, плавала, рисовала комиксы для студенческого журнала и посещала ипподром.

Представители мужского пола обратили внимание на длинноногую красотку как-то разом, после теннисного турнира, в котором она заняла второе место. К Виктории вдруг подкатила целая орава ухажеров, причем каждый из них начинал с одной и той же фразы: что это я тебя раньше не видел? Действительно, возможно ли было не заметить такую милашку, слолвно умышленно стравшуюся притушить

свое блистательное великолепие? Оказывается, мимикрия, свойственная

хамелеонам, очень ценное качество для человека, стремящегося слиться

с окружающей средой. Виктория, цепляющая очки в крупной роговой

оправе, туго закручивающая в пучоко мсвои роскошные волосы и

неизменно выбиравшая одежду цвета "сырой асфальт", не привлекала

внимания, растворяясь в яркой шумной толпе эффектных девиц.

- Зачем тебе эти жуткие очки? - удивлялась Гудлис, разглядывая

забытые Викторией в ванной комнате окуляры.

- Они же у тебя без диоптрий

- Минус один. Отдай - я без очков ничего не вижу - Гудлис вернула очки

и надула губы

- Тебя то ли мама с крыши уронила, то ли папа напугал в детстве-.

Напоминания о родителях погружали Викторию в неподдельную скорбь.

Она регулярно отправляла матери через Остина послания и получала устные сообщения от неё а пару раз - настоящие письма. Но перспектива

попасть в Москву была весьма отдаленной и постепенно усадьба Браунов на Острове стала тем, что для каждого, проживающего вдали, означает понятие родной дом. Она с радостью проводила там каникулы, окруженная заботой и лаской, а образ Остина медленно, но верно сливался с памятью об Алисе. Отец и дед сошлись в одном лице, словно двоившееся изображение. Тогда в больнице Динстлера, придя в себя после сотрясения мозга, она сказала Осину "папа!". Это слово едва не срывалось с её губ и теперь, уж слишком велика была иллюзия - те же интонации, голос, движения, лицо. А главное - то же самое выражение глаз, восхищенных и немного встревоженных.