В поисках любви

— Да, но для тебя это совсем не играет роли, Фанни, — и откуда у тебя, в конце концов, возьмется время следить за собой, если есть столько более важных вещей, которые требуют твоего внимания.

Думал, наверное, что я после этих слов воспряну духом.

Вскоре после Линдиного замужества Алконли вновь приняли ее в свои объятия. Для них вторичный брак после развода в счет не шел, и когда Виктория упомянула ненароком, что Линда обручена с Кристианом, ее резко одернули:

— Не может человек быть обручен, когда он замужем!

Не соблюдение формальности смягчило их сердца — по их понятиям Линде отныне предстояло жить в состоянии перманентного прелюбодейства — просто им слишком ее недоставало, чтобы настаивать на продолжении ссоры. Мало-помалу начался процесс «Хорошенького — Понемножку» (ланч с тетей Сейди в ресторане) и отношения быстро наладились снова. Линда стала часто бывать в Алконли, хоть, правда, никогда не брала с собой Кристиана, чувствуя, что это едва ли кому-нибудь пойдет на пользу.

Линда с Кристианом зажили в домике на Чейни-Уок и, если Линдины надежды на счастье сбылись не вполне, она, как всегда, проявляла великолепное уменье не показывать этого. Кристиан безусловно был очень к ней привязан и на свой лад старался не обижать ее, но был, как и предсказывал лорд Мерлин, слишком оторван от окружающей действительности, чтобы обыкновенная женщина могла найти с ним свое счастье. Бывало, что он неделями как будто не замечал ее, бывало и так, что уходил из дома и сутками не показывался, чересчур занятый какими-нибудь очередными своими делами, не давая ей знать, где он находится и когда его ждать назад. Ел и спал где придется — на вокзальной скамейке, на ступеньках пустующего дома. День-деньской на Чейни-Уок толклись товарищи, но не болтали с Линдой — произносили друг для друга речи, без устали сновали по комнатам, звонили по телефону, стучали на машинке, пили, сплошь да рядом засыпали на диване в Линдиной гостиной — не раздеваясь, но обязательно скинув ботинки.

Возрастали денежные затруднения. Кристиан, который, казалось бы, вообще ни на что не тратил деньги, имел зато поразительное обыкновение сорить ими. Он позволял себе немногие, но дорогие развлечения — одним из самых излюбленных было звонить нацистским главарям в Берлин или еще каким-нибудь политикам по всей Европе и подолгу вести с ними язвительные разговоры ценою столько-то фунтов за минуту.

— Телефонный звонок из Лондона — против такого они не могут устоять, — говорил он. И действительно — не могли, к несчастью.

Кончилось тем, что телефон, к великому Линдиному облегчению, отключили за неуплату счетов.

Нам с Альфредом, должна сказать, Кристиан был очень по душе. Мы оба и сами интеллектуалы если не красного, то розового оттенка, горячие приверженцы «Нью стейтемена» [55], и его взгляды, несколько более крайние, чем наши, имели общую с нашими основу — принципы цивилизованной гуманности, он в этом смысле давал Тони сто очков вперед. И при всем том безнадежно не подходил в мужья Линде. Линда жаждала любви — личной, индивидуальной, сосредоточенной на ней одной, любовь в более широком понимании — к бедным, обездоленным, убогим — не привлекала ее, хотя она честно старалась поверить в обратное. Чем больше я с Линдой виделась в ту пору, тем сильнее проникалась уверенностью, что не за горами следующий скачок.

Дважды в неделю Линда работала в книжной лавке красных. Заведовал лавкой огромный, бессловесный, точно рыба, товарищ по имени Борис. Со второй половины дня в четверг, когда магазины в том районе закрывались, и до утра в понедельник Борис любил напиваться, и Линда вызвалась заменять его по пятницам и субботам. С ее приходом с лавкой совершалось чудодейственное преображенье. Книги и брошюры, которые из месяца в месяц ветшали на полках, пылясь и плесневея, покуда их, наконец, не приходилось выбрасывать, мигом задвигались назад, и на их месте выстраивались немногочисленные, но любимые Линдины избранницы. Там, где мозолили глаза «Вехи развития британских авиалиний», оказывались «Вокруг света в 80 дней» [56], «Карл Маркс, годы созревания» уступал место томику «Как стать маркизой», а «Кремлевский титан» — «Дневнику неизвестного» [57], «Вызов шахтовладельцам» сменяли «Копи царя Соломона» [58].

Едва только Линда появлялась в свой день поутру и открывала лавку, как тотчас обшарпанную улочку заполняли автомобили во главе с электромобилем лорда Мерлина. Лорд Мерлин создавал лавке великолепную рекламу, рассказывая всем, что Линда — единственная, кому удалось раздобыть для него «Братца Фрогги» и «Le Père Goriot» [59]. Болтуны толпой повалили назад, в восторге, что к Линде опять открыт столь легкий доступ, и притом без Кристиана, — иной раз, правда, возникала минутная неловкость, когда они сталкивались нос к носу с товарищами. В этом случае они хватали первую попавшуюся книжку и спешно ретировались — все, кроме лорда Мерлина, повергнуть коего в замешательство не могло ничто на свете. Он держался с товарищами чрезвычайно твердой линии.

— Мое почтение, — произносил он очень выразительно, после чего сверлил их яростным взглядом, покуда они не отступали.

Все это наилучшим образом сказывалось на финансовой стороне предприятия. Вместо того чтобы из недели в неделю терпеть громадные убытки — нетрудно догадаться, из какого источника они возмещались — книжная лавка, единственная среди других подобных в Англии, стала приносить, красным доход. Борис удостоился от хозяев похвалы, лавке присудили медаль, которой украсилась вывеска, а товарищи в один голос объявили, что Линда молодец и партия может ею гордиться.

Остальное время посвящалось ведению для Кристиана и товарищей домашнего хозяйства — занятию, сопряженному с попытками удержать в доме череду прислуг и добросовестным, но прискорбно тщетным усилиям заменить их, когда они уходили, что совершалось обыкновенно в конце первой же недели. Товарищи вели себя не слишком любезно и внимательно по отношению к прислуге.

— Знаешь, быть консерватором не в пример спокойнее, — призналась мне как-то Линда в редкую минуту откровенности, делясь раздумьями о своей жизни, — хоть и нельзя забывать, что это не хорошо, а дурно. Но это занимает какие-то определенные часы и потом заканчивается, коммунизм же, кажется, пожирает всю твою жизнь и всю энергию. А товарищи — да, они невероятные досты, но иногда с ними теряешь всякое терпение, я точно так же злилась на Тони, когда он начинал рассуждать о рабочих. И то же самое чувствую, когда они рассуждают про нас — они, видишь ли, как и Тони, все понимают не так. Я и сама обеими руками за то, чтобы вздернуть сэра Лестера, но если они возьмутся за тетю Эмили и Дэви или даже за Пулю, то я не думаю, что буду стоять в стороне и смотреть. Вероятно, ни про кого нельзя сказать, что этот — рыба, а тот — в чистом виде мясо, вот что главная беда.

— Но все-таки, — сказала я, — есть разница между сэром Лестером и дядей Мэтью.

— Я как раз это и стараюсь все время объяснить. Сэр Лестер сидит себе в Лондоне и грабастает деньги Бог весть какими способами, но Пуля-то добывает их из земли и солидную долю снова вкладывает в землю, причем не только деньги, но и труд. Ты посмотри, сколько он делает всего, причем задаром — все эти нудные заседания, он и в совете графства, он же и мировой судья, и так далее. И он хороший землевладелец, он этому душу отдает. Ты понимаешь, товарищи не знают страну — не знали, например, пока я им не сказала, что за два шиллинга шесть пенсов в неделю можно найти прелестный коттедж с большим садом, а когда сказала — с трудом поверили. Кристиан, правда, знает, но говорит, что система никуда не годится, и, по-видимому, так оно и есть.