Мэри. Не герой моего романа (СИ)

В это лето Франк пошёл работать конюхом. Он любил лошадей, а они в ответ слушались его с полуслова. Хозяин лошадей, мистер Стэклтон, видя такую заботу, особо отличал Франка, и даже хотел нанять его вместо своего конюха. Но тут-то и случилась беда. Никто не знает, как так получилось, но Франка понесла, а потом сбросила лошадь, которую он выгуливал по просьбе мистера Стэклтона. Франк упал неудачно и, не приходя в сознание, умер. Поползли слухи и мистер Стэклтон, спешно собрав вещи, вернулся в Лондон. Говорят, что он даже якобы начал искать покупателя на своё имение. Как бы там ни было, но Кэтрин Смит эта весть подкосила. Она и раньше не отличалась здоровьем, а после известия о смерти мужа вообще слегла. Если бы не мысль о ребёнке, она сдалась болезни бы ещё раньше.

Но всё это Мэри узнала не сразу. Только через несколько дней, мистер Норхелл рассказал ей историю бедной Кэтрин. И мисс Лодж сразу почувствовала симпатию к девушке, почти одного возраста с ней. Она жалела её ещё и потому что знала по себе каково это - упасть с лошади.

- Доброе утро, Кэтрин! - Мэри поприветствовала миссис Смит, как только вошла, стараясь, чтобы её приветствие звучало как можно веселее.

- Доброе утро, миссис Лодж! - Слабым голосом ответила Кэтрин. Она лежала на кровати, укрытая старым выцветшим шерстяным одеялом. Грудь её тяжело поднималась, а дыхание из груди вырывалось с каким-то шумом и скрежетом. Мэри при взгляде на неё, сразу вспомнила Летицию. Кэтрин оставалось недолго жить. Девушка постаралась занять больную разговором, а сама, тем временем, наводила в бедной лачуге порядок. Сиделка, которую на свои деньги нанял мистер Норхелл для миссис Смит, тоже нуждалась в отдыхе. Да потом сиделка никогда не смогла бы стать для девушки тем, чем для неё была Мэри. Мисс Лодж старалась, как могла, развлечь Кэтрин: читала ей книги (правда больше всего девушке нравилось слушать Библию - в её божественных строках она находила утешение), рассказывала о том, что происходит на улице, какая стоит погода, приносила какие-нибудь гостинцы от Нэнси или миссис Норхелл и искренне сочувствовала её горю. Казалось, что благодаря переменам в жизни самой Мэри, она стала более чуткой к чужим бедам. Люди всегда могли ожидать от неё доброго слова или ласкового взгляда. Мэри неуклонно и твёрдо следовала тому мысленному обещанию, которое дала мистеру Треверсу - она старалась жить так, как бы понравилось ему.

Когда, наконец, в комнате миссис Смит стало немного чище и светлее, Мэри села возле кровати больной со своей вышивкой, которую ей надо было закончить обязательно в срок, и начала рассказывать Кэтрин местные новости. Внезапно та прервала её.

- Мисс Лодж! - Мэри оторвалась от своего вышивания и с удивлением увидела, что мисс Смит очень волнуется. Её обычно бледные щёки покрыл лихорадочный румянец.

- Да, Кэтрин?

- Я... я боюсь за своего малыша. Мисс Лодж, он ведь будет сиротой! Представляете - совсем никого на целом свете, кто мог бы помочь или приласкать! Это так страшно, мисс Лодж! - При этих словах кровь ещё больше прилила к лицу Кэтрин. Глаза её расширились, словно она видела что-то ужасное. Мэри испугалась. Она не знала, чем помочь бедной больной, как облегчить приступ. Руки её потянулись за лекарствами. Но Кэтрин перехватила их: - Мисс Лодж, я так благодарна вам за всё! Вы добрый ангел на моём пути! Прошу вас, пожалуйста, пообещайте позаботиться о моём малыше. Прошу вас! - И Кэтрин умоляюще сжала руки Мэри. Так, что сначала та даже растерялась. Но потом тихо произнесла:

- Обещаю!

От избытка чувств Кэтрин поднесла руки Мэри к губам. Девушке стало неловко, но в то же время горячо и радостно. Словно какой-то солнечный лучик толкнул её в сердце.

После этой вспышки, миссис Смит устало откинулась на подушки и закрыла глаза. Мэри по опыту знала, что больная сейчас заснёт. Подождав некоторое время, она собрала своё вышивание и вышла. На пороге она обернулась. Кэтрин сладко и спокойно спала, наверное, впервые за долгое время. Мэри сняла с её души самое тяжкое бремя, которое давило сильнее боли. И вот теперь мисс Смит лежала такая радостная и безмятежная. Она улыбалась, словно видела прекрасный сон о той Стране, в которую скоро должна была отправиться.

Прошёл ещё месяц, Мэри заходила к миссис Смит всё чаще и чаще, оставаясь иногда у её постели на целый день и отлучаясь домой только чтобы поесть или дать краткие указания Нэнси. К другим больным заходил теперь мистер Норхелл. Он только улыбался, видя такое рвение Мэри к делам милосердия. Наверное, он и рассчитывал на то, что увидев чужую беду, девушка перестанет печалиться о своей. Но в любом случае он молчал.

А Мэри повеселела. Несмотря на трудную работу и свое вышивание, которое она иной раз заканчивала уже поздно вечером при свете свечей, взятых в каморку больной из своего дома специально с этой целью, она чувствовала себя впервые, наверное, за последний год, спокойно. Заботы и вид чужого горя приносили ей, как ни странно, такое желанное успокоение измученному сердцу.

А ещё необходимый отдых давало ей отсутствие писем и новостей из её прежней жизни. Она никому пока не открывала своего адреса, из боязни, что Джеймс заставит её вернуться. И ещё она просто не чувствовала в себе мужества отвечать на письма. Она догадывалась, что у Мег, наверное, скоро будет малыш, как и у Беллы с Джеймсом. А полковник, наверняка сможет сообщить только несколько сухих строк о том, что он так и не нашёл мистера Треверса. Нет, лучше даже не думать об этом. Лучше жить и радоваться тому, что есть в этой жизни.

И Мэри постепенно обретала эту радость и это умение удивляться простым вещам. Самое странное, что происходило с ней, это то, что даже, имея всё и будучи избалованной богатой девушкой, она не испытывала того покоя, смешанного с лёгкой грустью, которое было у неё сейчас. Вся жизнь до трагедии была словно прелюдией к настоящей жизни. Тогда она была стрекозой, легкомысленно порхающей с цветка на цветок. А сейчас ей казалось, что она как пчела - трудится от рассвета до заката. Но мёд, собираемый ею более сладок, чем танцы стрекозы.

Она только с каждым днём более и более думала, как мог бы мистер Треверс полюбить её, такую своевольную, легкомысленную и себялюбивую. И поражалась тому, что раньше не видела этого. Она была недостойна его любви (да и сейчас не стала достойнее). И почему-то мысли об этом тоже приносили покой, а ещё помогали свыкнуться с одиночеством. Ибо его любовь теперь казалась ей невозможной, хотя и такой желанной. А ещё ей иногда казалось, что мир вокруг изменился, стал красивее и радужнее. А на самом деле изменилась она сама.

Миссис Смит умерла через два месяца после того памятного обещания, успев перед смертью поцеловать свою новорождённую малютку. А Мэри не могла налюбоваться на прекрасное в смерти и такое одухотворённое лицо Кэтрин. Как и обещала, она сразу забрала малышку к себе, правда, не очень представляя, что с ней делать. Но Нэнси знала о детях почти всё. Недаром она вынянчила и её саму и её матушку. Первым делом они наняли кормилицу, которая отказалась от денег и, смущаясь, объяснила, что "она хочет сделать добро для ребёнка Кэтти". Потом миссис Норхелл принесла в подарок платьице для малышки, а за ней потянулась бесконечная процессия знакомых и знакомых знакомых Кэтрин, которые хотели обязательно сделать хоть маленький, но подарочек дочке миссис Смит. Мэри немного утомили такие проявления любви, хотя она и принимала их благодарно. Её материнские чувства постепенно вступали в свои права, и ей было самую малость, но всё же обидно, что дочку Кэтрин воспринимали только, как дочку Кэтрин и никак более. А ведь при крещении она назвала девочку в честь двух матерей: Кэтрин-Луиза и дала свою фамилию. И теперь ей казалось, что она имеет на девочку столько прав, сколько и та, тело которой лежит теперь в земле.

Маленькая Лу - так однажды назвала девочку Мэри и это имя закрепилось за ней навсегда - доставляла очень мало хлопот. Она была, наверное, одним из самых милых младенцев, которые когда-либо рождались на свет. Но Мэри с непривычки очень уставала от своих новых обязанностей матери, хотя и очень любила их. Теперь её жизнь обрела тот смыл, который, она думала, уже потерян для неё навсегда.