Тридцать ночей (ЛП)

Он отпрянул назад и взял меня за руку.

— Давай закончим эту экскурсию.

Он подошёл к настенным часам и выключил их. Затем он отключил микроволновку, духовой шкаф и звуковую систему. Он выключил все часы. Мы прошли по всем комнатам, и где бы он ни увидел часы, он выключал их и дарил мне поцелуй. Властный поцелуй, нежный поцелуй, долгий, мимолётный, с легкими покусываниями, смакующий поцелуй, воздушный поцелуй, вплоть до того, пока единственным, что удерживало меня от падения на деревянный пол, не оказалась его первобытная хватка вокруг моей талии.

В конце концов, мы вошли в его библиотеку. Она могла соперничать с коллекцией редких изданий Рида. Ряды полок из красного дерева от пола до потолка тянулись вдоль стен, на них хранились сотни, возможно тысячи, книг. Шахматная доска ручной работы была установлена в углу. Если бы мы не сгорали от нетерпения, и мои часы не вели бы свой отсчёт, я бы просидела здесь всю ночь напролёт. Он улыбнулся, заметив благоговение, которое, должно быть, было написано на моём лице.

— Что значат мужчины в сравнении с книгами и библиотеками, — усмехнулся он, перефразировав выражение Элизабет Беннет из романа "Гордость и предубеждение". Настолько чертовски умно.

— Вся их борьба была тщетной. Ничего не выходит, — исковеркала я слова мистера Дарси.

Он рассмеялся и прижал меня к себе сильнее.

— Действительно, тщетно, — сказал он, целуя меня в присутствии Остин и тому подобное.

Выходя из библиотеки, я заметила на полке каллиграфическую ручку с длинным чёрно-белым пером. Красивый Амхерст³³.

Он заметил мой взгляд.

— Подарок моей матери. Она посчитала, что это подобающая мужчине ручка. Она купила одну для меня и вторую моему отцу, когда они были в Европе, — он закатил глаза, но когда он говорил о своей матери, в его глазах появилась какая-то болезненная тоска.

— Красивое, — прошептала я, подумав о перьевой ручке своей мамы, лежащей на моем комоде.

Это было подобно последнему предупреждению, предостерегающему от шага к ещё большим потерям. Я оттолкнула эту мысль прочь и взяла в руки перо. Оно трепетало, как и я. Я ласкающим жестом провела им по его щеке, немного задержавшись на шраме. Он взял перо из моих рук и пробежался им по моим губам, линии подбородка, шее и ключице. Мое дыхание стало прерывистым.

Держа перо в руке, он повёл меня из библиотеки вниз по коридору, и, наконец, привёл в спальню. Он отключил будильник и снял свои часы "Одемар", вытащил головку подзавода и положил их в комод. Его глаза пылали. Неторопливо, но с целеустремленной сосредоточенностью он направился в мою сторону.

Каждый мускул в моём теле скрутило в спираль и натянуло. Низ моего живота сжимало тёмной, вызывающей привыкание болью. Я была готова. Я хотела этого. Он нежно прикоснулся к моему лицу, всматриваясь в меня в поисках разрешения. Я смогла лишь кивнуть и потянулась к часам моего отца. Я не снимала их в течение четырех лет, но сегодняшний день был вне прошлого. Мои руки дрожали, пока я отстёгивала застёжку. Айден обхватил мою руку своей ладонью. Я полагала, что ощущаться это будет так, словно с меня сдирают кожу, но от прикосновения Айдена моё запястье испытало лёгкость.

Когда часы были сняты, мы их не остановили. Он аккуратно положил их в комод рядом со своими "Одемар". А затем он посмотрел на меня, одарив искренней улыбкой.

— Пусть время остановится, Элиза.

Глава 19

Шедевр

Свет в спальне был приглушён. Никаких звуков, только ночь, и моё шумное сердцебиение. Он так близко, очень близко. Я чувствовала аромат сандала. Корицы. Айдена. Я не видела ничего, кроме него. И он обратился частично в хищника, частично в мужчину. Расплавленная синева его глаз подталкивала, плавила, затягивала в омут, леденила и пробуждала снова и снова, в какой-то внутренней борьбе.

Он погладил пальцами мою щёку, спустился ниже вдоль линии подбородка, пока не достиг моих губ. Большим пальцем он обводил мою нижнюю губу, и край его ногтя слегка задевал мою кожу, взад-вперёд, взад-вперёд. Мои глаза закрылись, голова медленно склонилась набок.

Затем обе его руки обрамили моё лицо.

— Открой глаза, — прошептал он. Я повиновалась, но мои веки были тяжёлыми.

— Элиза, ты делала это раньше? — его голос был тихим, подобно ночи. Я смогла лишь покачать головой в отрицании.

— La virgen, — выговорил он. — Ты уверена, что хочешь этого?

Хочу ли этого, да. То, что последует после, нет. Я кивнула. Несомненно, способность говорить покинула меня. Его губы подмяли мои. Я почувствовала его горячее дыхание на своих губах.

— Я должен бы остановить тебя, но не могу. Потому что каждый день, каждый час — бодрствуя или во сне — с того момента, как я увидел твою первую картину, ты преследуешь меня, — его голос был натянутым, а огонь в его глазах разгорался всё ярче.

Одна его рука покинула моё лицо и устроилась на моей пояснице. Он прижал меня к своему телу. Ещё сильнее, ещё собранней. Для меня. Он поднёс губы к моему уху:

— Думаю, настало моё время преследовать тебя в ответ.

"Ты уже делал это" хотелось мне произнести в ответ, но я не смогла найти свой голос.

Его губы нежно коснулись мочки моего уха, это было подобно касанию пера, которое лежало на кровати рядом с нами. Он захватил мою мочку ртом, прикусив и нежно потянув её зубами. Моя спина стала неподвижной, и по ней прокатилась дрожь, как по натянутой струне. Трусики, которые он выбрал для меня, теперь ощущались влажными и прохладными. Моя разгорячённая кожа была им благодарна за это.

Он поцеловал местечко чуть ниже уха, потом проложил поцелуями линию вдоль моего подбородка, и спустился к шее. Его другая рука сжала в кулаке мои волосы и отвела мою голову назад так, что он смог оставить поцелуи на моей шее, начиная с самого основания, следуя вверх до моего подбородка, и, наконец, вернулся к моим губам. Я уже скучала по нему. Его язык был живым. Он кружил вместе с моим языком, плоть к плоти. Я медленно потянулась, желая обернуть свою руку вокруг его шеи и запустить пальцы в его волосы. Это была близость в новом виде.

Он начал целовать мою щёку, нос, веки. Я запаниковала.

— Пожалуйста, только не целуй меня в лоб, — прошептала я.

Я не открывала глаза, боясь увидеть неожиданные эмоции на его лице. Я понимала, что прозвучала как ненормальная, но это был самый наихудший момент, чтобы всё испортить. Его губы остановились.

— Посмотри на меня, Элиза.

Я открыла глаза, находясь в ужасе от того, что он посчитает меня непомерно изувеченной изнутри, с чересчур большим багажом за душой.

— Почему ты попросила меня об этом?

Я тяжело сглотнула и выдавила из себя шёпот:

— Мой папа целовал меня в лоб. Я не смогу вынести этого. Ты можешь целовать меня везде, где захочешь. Всё что угодно. Но не там.

Он резко втянул воздух, а его глаза стали невыносимо нежными. Этот звук знаменовал собой трансформацию. Со стоном он раскрыл мои губы своим языком, и мы потерялись друг в друге. Внезапно я поняла, что вплоть до этого момента, он колебался. Но мои слова поставили точку во всех сомнениях, которые были у него, и теперь он действовал несдержанно.

Приласкав мою спину, он обхватил мою попку. Сначала это было нежным прикосновением, затем жёстким. Он вжал меня в свои бедра, и всплыла на поверхность та его сторона, которая сеяла хаос во мне весь день напролёт. Он дразнил меня, дыша всё тяжелее. Прикусив мою нижнюю губу, он потянул её. Это не было нежным. Это причинило боль, но эта боль разожгла безумство внутри меня. Я потянула его за волосы, и, не задумываясь, прикусила его губу в ответ. Мои мышцы напряглись под его руками, тогда как я начала плавиться под его прикосновениями.

Он ухватил подол моего платья и медленно его поднял. Когда оно, наконец, было снято, он отбросил его с такой силой, что оно долетело до задней стены комнаты. Я стояла перед ним облачённая лишь в кремовый кружевной бюстгальтер, который явно не гармонировал с купленными им трусикам. Похоже, его это вовсе не волновало. Его глаза светились триумфом, когда он отступил на шаг назад.