Сцены провинциальной жизни

Целуя Миртл, я обратил внимание, что у нее как-то странно пахнет изо рта. Я пригляделся. Щеки у нее горели, в глазах появился неестественный блеск. Джин — вот чем пахло у нее изо рта.

— В чем дело?

Миртл посмотрела мне в глаза.

— Да, зайчик. То самое.

У меня подкосились ноги.

— Ая-яй! — вырвалось у меня. Я догадался с полуслова.

Мы стояли в дверях вокзала. Сквозь стеклянный свод весело светило солнце. Рядом остановилось такси, и носильщик оттолкнул нас с прохода. Я поддержал Миртл за локоть, имея в виду поддержать ее и в другом смысле слова. Веселенькое начало для поездки в выходной день!

Я повел Миртл к кассе, расспрашивая ее тем временем. Но я и так не сомневался, что она говорит правду. Что-что, а верил я ей безусловно. Мы прошли мимо ярко освещенной стеклянной витрины с моделью локомотива. То был «Летучий шотландец».

Как водится в подобных случаях, я напустил на себя великую искушенность и невозмутимость, словно речь шла о чем-то обыденном.

У Миртл на лице особой искушенности и невозмутимости не наблюдалось.

— Так уже бывало, ты знаешь. — Мой голос звучал уверенно и твердо. Если и была во мне уверенность и твердость, то она целиком ушла в голос. — Нечего даром беспокоиться.

Я купил билеты.

— Может, мне не ехать? — сказала Миртл, глядя на меня в мучительном смятении. — Езжай лучше сам.

Я сделал удивленные глаза и наотрез отказался.

Она взяла меня под руку.

— Ты только Роберту не рассказывай, ладно, зайчик?

— Естественно! — Я подумал, что, если это не ложная тревога, Роберту придется сказать, и очень скоро. У кого же еще просить деньги?..

В вагоне Миртл сидела напротив меня, смиренная и сумрачная под экстравагантной вуалью.

В Блечли, где мы делали пересадку, я купил Миртл стаканчик джина.

Приехав в Оксфорд, мы прямо с поезда направились в гостиницу. Миртл стала посреди душной спаленки с таким спертым воздухом, словно здесь без просыпу спали много лет.

— Милый, ты мне не купишь бутылку «Кайпера»?

— Конечно. — Не знаю, откуда во мне взялась эта вера в чудодейственную силу джина. Вероятно, чем хуже представляешь себе, что делать, тем легче заражаешься чужой уверенностью.

Упругой, собранной походкой я зашагал в винную лавку, знакомую мне издавна. Откуда берется у мужчин эта упругая, собранная походочка, когда они сами не знают, на каком они свете? Шут их ведает, этих шутов, — но берется откуда-то.

Погода переменилась. Скрылось солнце, и стало серо и сыро. Пропуская мимо поток велосипедистов, я постоял на углу, охваченный острой тоской по былым студенческим дням.

Потом свернул на Брод-стрит — и нос к носу столкнулся с Томом.

Что за чудеса! Тому полагалось сегодня нежиться на даче.

— Ты что тут делаешь?

— Сегодня утром пришло письмо от Американского общества бухгалтеров-экспертов, — с округлым и напыщенным жестом сказал Том. — Я решил, разумнее всего будет срочно обсудить его с Робертом.

Врешь — ты знал, что мы с Миртл здесь, а тебе ведь главное не упустить что-нибудь интересненькое.

— Это нисколько не нарушит твои планы, — продолжал Том голосом, каким врач-психиатр унимает сумасшедшего. Он подозрительно сощурил на меня глаза. — Да, кстати, а где Миртл?

— В гостинице. Ей нездоровится.

Я видел, что Том мне не верит. Он явно решил, что у нас назревает семейная сцена. Когда я отделался от него, спеша за своей покупкой, он сощурился еще подозрительнее и широко зашагал по Брод-стрит докладывать новость Роберту.

На душе у меня было паршиво. «Только бы пронесло, только бы пронесло на этот раз», — вертелось в голове. Я твердил себе, что это ложная тревога, быть может вызванная — поставил я диагноз по наитию свыше — страхом перед встречей с Робертом. Один диагноз по наитию свыше сменялся другим — вот когда я обнаружил сколько полезного и утешительного таит в себе психология подсознания. Единственный диагноз, который не приходил мне в голову, был — что, возможно, зловещие симптомы вызваны стремлением к священным узам брака.

Впрочем, утешал я себя недолго: если это не ложная тревога, то вникать в психологию подсознания совершенно бесполезно.

Вернувшись в гостиницу, я увидел, что Миртл сидит в кресле и мирно читает «Вор». От недавнего смятения не осталось и следа. Я не знал, радоваться мне или самому впадать в смятение. Взяв одинокий стакан в ванной комнате — на большее гостиница не раздобрилась, — она щедрой рукой отмерила себе дозу джина и стала принимать, смакуя каждый глоток.

— Ты тоже выпей, зайчик. — Она протянула мне стакан.

— Прости, а мне зачем?

Миртл хихикнула.

— А ты — вместо чаю.

Мы сели на кровать. Стакан переходил из рук в руки. Настроение у Миртл заметно поднималось.

— Смотри, как бы беды не натворить, — сказал я.

Миртл покосилась на меня широко открытым хитрым глазом и отпила еще глоток.

Я тоже отпил глоток. Положение стремительно становилось неуправляемым. Меня, если быть честным до конца, разбирала любовная истома.

— Ты меня сводишь посмотреть на статую Шелли? — спросила Миртл. О чем она при этом думала, было написано у нее на лице большими буквами.

— Если тебе угодно полюбоваться зрелищем раздетого мужчины, для этого не обязательно тащиться в такую даль.

Миртл показала, как тяжело ей слышать подобные слова.

— Он был поэт. — Она теребила мне пуговку на рубашке. — Обожаю поэзию. — Я вдыхал тепло, веющее от нее.

— Дай-ка, я еще хлебну!

— Хватит с тебя, зайчик.

— Тогда хлебни сама. — Я подумал. — Хочешь, я тебе изображу статую Шелли?

— Зайчик! — Миртл с возмущением оттолкнула меня.

— Тогда ты изобрази статую Шелли!

— Фу, как не совестно!

— Тогда вот что. — Я с торжеством отбросил прочь последние остатки стыдливости. — Мы вдвоем изобразим статую Шелли!

Миртл перестала теребить пуговки на моей рубашке. По-видимому, истолковав мои слова как-то иначе, она поставила стакан на тумбочку. Глаза ее сузились от возбуждения. Я мягко клонил ее на подушку. Она слабо сопротивлялась. И в ту секунду, когда я говорил себе: «Семь бед — один ответ», раздался стук в дверь.

Стучала горничная — меня просили к телефону.

Звонил Роберт — узнать, отменяется ли наш совместный обед. С трудом скрывая нетерпение, я сказал, что не отменяется.

Он с удивлением спросил, означает ли это, что Миртл стало лучше. Я сказал, что означает, и бросил трубку.

Когда я вернулся в номер, хорошее настроение у Миртл улетучилось. Она понуро стояла у окна, глядя на унылый задний двор. Сырость снаружи сменилась моросящим дождем. Внезапно передо мной встала во весь рост серьезность положения. Я подошел к Миртл и с состраданием обнял ее. Мы долго молчали.

— Может быть, тебе не хочется идти обедать к Роберту?

Миртл посмотрела на меня с упреком.

— Раз надо, значит, надо.

Это не предвещало ничего хорошего. Встреча за обедом грозила обернуться бедствием.

— Наверное, надо переодеться, — сказала Миртл.

— Да ты и так — заглядение.

Миртл не слушала.

Я подсел к туалетному столику. Миртл захватила с собой книжку популярного американского юмориста. Иногда она читала мне вслух места, которые находила особенно смешными. Так вот, эту самую книжку я сейчас взял в руки и принялся читать.

Хорошее настроение так и не вернулось к Миртл, но обед прошел гладко, и назавтра она вела себя, как всегда.

Я следил за тем, что с нею происходит, — ревнивее, может быть, чем следила она сама. Роберту я не стал говорить, в чем дело, и еще менее расположен был делиться с Томом. Я знал, что Том, с его умением все опошлить, объявит, что Миртл старается вынудить меня жениться.

Мы вернулись домой, так и не вздохнув с облегчением, и я провел ночь без сна.

Я провел без сна две ночи — надо бы три, но на третью я до того устал, что заснул, как убитый, невзирая на все тревоги.

Наутро позвонила Миртл и сообщила, что все в порядке. Мне бы тут прослезиться от радости. Пойти бы отпраздновать такое событие.