Спляшем, Бетси, спляшем! (СИ)

Ив садится писать новый роман. Это история любви, очень трагическая, но с хорошим концом. Мы много говорим вечерами о чувствах и отношениях людей, спорим иногда, потому что мне его толкования кажутся упрощенными. Некоторые эпизоды мы пишем по отдельности и сравниваем потом. Ив всегда признает, что у меня получилось лучше, но добавляет какой-нибудь незначительный эпизод, какую-нибудь деталь, которая и создает настроение момента и становится тем стержнем, вокруг которого вращается все остальное. Этим я не перестаю восхищаться. Я создаю картину чувств, а он — блестящую оправу для них, тот фон, на котором они могут или засверкать или угаснуть. На романе, который мы таким образом пишем, стоит уже два имени: Лиза и Ив Ферри. Кроме этого, я, скоро соскучившись по настоящей работе, начинаю писать о влиянии женского творчества на национальную культуру. Такое влияние оказало эпистолярное и мемуарное наследие француженок в восемнадцатом веке. Благодаря Сергею я знаю о целой эпохе женского литературного творчества в Японии десятого — одиннадцатого веков, когда фрейлины Хэйанского императорского двора писали утонченные и поэтические романы и записки. Взлет женского творчества в России — Серебряный век. Никогда такого количества женщин, проявивших свой талант в искусстве, не было, да и не будет, наверное. О Серебряном веке в русском искусстве я много читала в свое время, помогая Коле в работе над дипломом.

Зимой, конечно, не до таких утонченных занятий, Ив работает с туристами, меня тоже привлекают к работе в отеле. Все англоязычные туристы под моей опекой, все переговоры с туристскими фирмами. Особенно много работы, когда проходят соревнования и чемпионаты. Отель Ферри входит в списки международных лыжных баз. Мне эта работа нравится, я все время в контакте с людьми. Зимой работает вся семья. Симона руководит поставками продуктов, Франческа командует горничными, моя свекровь Лючия помогает вести мужу бухгалтерию. Руководит всем, вникает во все мелочи и работает 24 часа в сутки сам хозяин Макс Ферри. Мартин под присмотром Ива тоже работает на лыжах. Я говорю Иву, понаблюдав за работой Макса:

— Ив, разве ты сможешь заменить отца? Ведь у него такая ответственная работа, и нужно так много знать.

Ив смеется: — Я закончил бизнес-курс и знаю все об управлении отелями.

— Не хвастай. Все знать невозможно.

— Все знать нужно! Хотя я все-таки буду настаивать, чтобы Мартин тоже учился этому. Я не хочу бросать писать. Мы с тобой еще создадим свой шедевр, правда?

Когда поток любителей лыжного спорта иссякает, мы с Ивом опять проводим дни в нашем кабинете. У меня теперь появились свои деньги, заработанные зимой в отеле, кроме того, весь гонорар за последний роман Ив дарит мне, как «музе-вдохновительнице». Когда у меня возникла необходимость работать в библиотеке, я несколько раз съездила в Женеву, но мне еще нужны некоторые материалы из Парижа. Ив предлагает слетать в Париж на первую годовщину нашей свадьбы. Он заодно посещает французские издательства, я работаю в архивах и библиотеке. Вдвоем в Париже мы наслаждаемся всем, чего я была лишена, когда училась здесь. Я хожу по магазинам и могу позволить себе купить все, что мне понравится, мы вечерами сидим в кафе или ресторане, ездим по окрестностям и — о, радость! — бываем на концертах и в Гранд Опера. В Париже я знакомлюсь с родственниками Зинаиды Серебряковой, которые разрешают мне ознакомиться с ее архивом, работаю с записками Зинаиды Гиппиус и читаю, наконец, Дневник Марии Башкирцевой, о котором дома знала только понаслышке. От Ирины Одоевцевой я узнаю о Петербургской поэтической жизни начала века, интересные подробности о жизни Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Богатейший материал собран в Сорбонне о Глебовой-Судейкиной, которой Ахматова посвятила «Поэму без героя». Лавина сведений о женщинах Серебряного века обрушивается на меня. В Париже есть произведения, сведения и имена, которые раньше попадались мне лишь в каких-нибудь литературоведческих статьях. Впервые я читаю прозу Евдокии Нагродской, стихи Мирры Лохвицкой и замечательные стихи Елизаветы Дмитриевой, из которой Макс Волошин создал великую мистификацию: прекрасную и загадочную Чарубину де Габриак. Я чувствую, начатое мной маленькое эссе обрастает таким количеством материала и исторических подробностей эпохи расцвета женского творчества, что получается книга.

Все лето я пишу, отвлекаясь только на помощь Иву и ежедневные прогулки в горы. В горах мы находим чудесные местечки, где кончается граница лесов и начинаются альпийские луга. Красота природы так завораживает меня, что я могу, замерев, рассматривать прелестные куртинки лиловых альпийских колокольчиков среди камней, или нагромождения скал, чуть дымящихся в мареве нагретого воздуха. Он здесь так прозрачен и чист, что видно далеко-далеко. Снежные вершины Альп кажутся еще белее на фоне удивительно синего неба. Все это каждый раз удивляет меня совершенным неправдоподобием, как фантастический пейзаж. Мы берем с собой бутерброды, бутылку вина и устраиваем пикник, который кончается всегда объятиями. Мы долго лежим на подстилке, подставляя обнаженные тела солнцу. Горный загар очень сильный, мое тело становится ровного бронзового цвета, а волосы, которые я теперь чуть осветляю на концах, выгорают. Ив зовет меня горной феей. Он по-прежнему влюблен, и его обожание доставляет мне такое чувство блаженной уверенности в своей исключительности и значимости, что я действительно ощущаю себя счастливой. Это было недолгое время любви и гармонии между нами, позднее я сполна оценила это.

Кое-какие материалы мне нужно было получить из Москвы и Ленинграда. Я начинаю переписку с Колей, он помогает мне, чем только может: присылает томик воспоминаний Анастасии Цветаевой и письмо от нее с бесценными сведениями о сестре. Марина Цветаева, которую я всегда боготворила, становится вместе с Анной Ахматовой центральной фигурой русской части моей книги. Наша переписка начинает носить более общий характер, мы пишем друг другу о себе, своей работе, своей жизни. Я знаю все, что происходит без меня в Ленинграде. Мне пишут сестра, Светлана, Елена и Сашка. Он пишет мне много о Коле. Я знаю от него, когда он болеет, когда он ссорится со Светланой или когда у него неприятности на работе. Коля, как историк искусства, прекрасно знающий период конца 19 — начала 20 века, не может себе позволить серьезно заниматься любимой темой. Оценка «упаднического» направления «Мира искусства» должна иметь весьма определенный характер. Его статьи лежат в ящике стола. Я его хорошо понимаю. Я сама сдерживаю себя, когда пишу русскую часть книги: я хочу быть лояльной, хотя очевидно, что революция уничтожила феномен творческого взлета русских женщин, разорвав жемчужное ожерелье, а остатки втоптав в навоз.

Ив немного ревнует к моим занятиям, стараясь всегда отвлечь меня и соблазнить совместной работой над его романом. Но зимой по вечерам я все-таки заканчиваю книгу и предлагаю ее к изданию. Она выходит в Женеве после Рождества на двух языках, итальянском и французском, и сразу после этого — во Франции и Англии. Весной, когда я собираюсь первый раз ехать домой навестить родных, мне поступает предложение перевести книгу на японский язык. К моему глубокому удивлению, меня приглашают прочитать лекции в феминистских организациях Франции и Англии, но я откладываю все на август и еду домой. Мысленно я всегда считала «домом» Ленинград.

Господи, я чуть не плакала, выходя из самолета. Как я соскучилась по дому, по нашей дурной жизни, которую мы всегда считали счастливой, да она такой и была: мы думали, что хотели, на последние деньги покупали билеты в театр, разговаривали и спорили ночами до рассвета за бутылкой сухого вина — мы внутренне всегда были свободны. А все наши бытовые неурядицы тогда, по молодости, не стоили выеденного яйца, и благополучие считалось предосудительным. Теперь я, благополучная жена состоятельного человека, обожаемая им и получившая возможность заниматься любимой работой так, как всегда хотела, стояла у таможенного контроля, и рыдания подступали к горлу от предвкушения того, что я почти не имела там: общения с моими дорогими людьми. Я опять мечтала сесть всем вместе за столом на кухне за бутылкой вина и говорить, говорить, обсуждать то, что никому в Швейцарии не придет в голову обсуждать во время вечеринки…