Все, что нам дорого

Эйли напряженно улыбалась, дожидаясь, чтобы ее взяли играть в мяч, но тут рядом с ней возникла Тереза Митчелл, откинула со лба белокурую челку и, фыркнув, сказала:

– Ну и что же твоя сестрица сделает нам, если мы не примем тебя, застрелит?

По мере того как ее слова доходили до Эйли, улыбка сползала с ее лица.

– Замолчи.

– А что, ружье все еще у вас дома? А что, твой отец стреляет в тебя, если ты не сделаешь домашнее задание?

– Брось, Тереза, – робко и неубедительно предостерег Тим Варонски.

– Спорим, тут сейчас летают привидения, – продолжала Тереза. – У-уууу, у-уууу. – Она неистово замахала руками над головой Эйли, а остальные дети неуверенно захихикали, понимая, что это нехорошо, но ведь они слышали разговоры родителей, старших братьев и сестер, и если и не знали точно, какое именно позорное пятно лежит на ней, тем не менее чувствовали, что оно есть.

Эйли кинулась на Терезу, схватила собранные в хвост волосы и дернула.

– Замолчи. Я же сказала, замолчи.

Джулия подняла голову и увидела, как толпа сомкнулась, головы склонились к центру, и среди них – голова Эйли, и она подбежала, хватаясь за чьи-то руки, отпихивая одного за другим, пока не пробралась к распростертой на земле сестре и не вытащила ее наружу. Остальные дети недовольно расступились, но они побаивались Джулию, их пугала ее выдержка, ее одиночество, ее причастность к действиям с ружьем. Джулия поволокла Эйли прочь.

– Идем, – нарочно громко заявила она, – пошли отсюда. Незачем тебе играть с этими идиотами.

Они вместе пошли с площадки, а Тереза Митчелл крикнула им вслед: «Паф! Пиф-паф!», и остальные засмеялись.

– Вот, – сказала Джулия по дороге, – посмотри. – Она передала Эйли путеводитель, раскрытый на странице с репродукцией «Тайной вечери» Леонардо. – Она находится в церкви Санта Мария делле Грацие. Написана пятьсот лет назад.

Она заглянула в книгу через плечо Эйли. Руки Иисуса ладонями вверх. Опущенные ресницы. Ученики, указующие и шепчущиеся по обеим сторонам от него. Она забрала у Эйли книгу и захлопнула ее. Джулия не очень верила в Бога, но имела определенные взгляды на добро и зло и разделяла всех, кого знала, в соответствии с этими представлениями.

– Я возьму тебя туда, – пообещала она, когда они завернули за угол и школа исчезла из вида. – Вот увидишь.

Они вчетвером сидели за круглым столом на кухне у Сэнди, настороженно прислушиваясь к звукам, которые производил каждый, глотая, жуя, прихлебывая – непривычным, вызывающим неловкость. Для них пока еще не существовало семейного языка, беспорядочного нагромождения слов и жестов, которые сталкиваются и накладываются друг на друга, языка, на который не обращают внимания, пока он не исчезнет, и они украдкой поглядывали друг на друга, отыскивая общий ритм.

Сэнди посмотрела на крепостной вал из фасоли, который Эйли возвела по краям своей тарелки – ровный, влажный круг.

– Ты мало ешь.

– Мне не хочется.

– Я понимаю, что вся эта стряпня для меня в новинку. Завтра вечером мы попробуем что-нибудь другое, идет? Что бы тебе хотелось? Суфле из жвачки? Омлет с драже «Эм энд эм»? Спагетти под шоколадным соусом?

Эйли даже не улыбнулась.

– Мне нездоровится, – тихо сказала она. – По-моему, мне не стоит завтра ходить в школу.

Сэнди приложила тыльную сторону руки ко лбу Эйли, холодному и гладкому.

– Что-нибудь случилось сегодня?

Эйли добавила к фасолевой стене еще один стручок, потом вдруг неожиданно вскочила и выбежала из кухни, опрокинув табуретку. На мгновение Сэнди, Джон и Джулия замерли, глядя на ее опустевшее место. Джулия откусила еще кусок от своего гамбургера. Сэнди отодвинула тарелку и последовала за Эйли.

– Джулия? – вопросительно сказал Джон, поднимая с пола табуретку.

– Просто она еще ребенок. Почему ее не оставят в покое? Она ничего не сделала.

– Кто ее обидел?

Джулия взглянула на Джона, на его крепкую шею, выступавшую из ворота рубашки, слева – след от бритвы, прядь светло-каштановых волос, несмотря на все его старания, спадавшую ему на правый глаз.

– Никто. Все в порядке. – Она взяла гамбургер и снова откусила, стараясь не испачкать пальцы кетчупом.

Наверху Сэнди сидела на кровати, зажав Эйли между колен, а та плакала, теплая плоская грудь содрогалась от рыданий под ее руками.

– Ш-шшш, ничего. – Сэнди гладила ее волосы, которые, словно распустившись от слез, прядями разметались по ее лицу. – Ничего. Ш-шшш.

– Куда они ее унесли? – наконец спросила Эйли осипшим от слез голосом.

– Кого?

– Мою маму. Я видела, как ее забирали. Куда они ее унесли?

– Ох, моя милая. Ее нет. Извини. Ее просто нет.

– Я знаю, что она умерла, – сердито сказала Эйли. – Я не дурочка. Но куда они унесли ее?

– Мы ее похоронили, ты это знаешь.

Эйли неловко смахнула слезы с лица тыльной стороной рук.

– Я была на кухне. Джулия знает, что я была на кухне.

– Я знаю, дорогая.

– Сэнди?

– Да?

– А папы тоже нет? Я когда-нибудь увижу его опять?

– Ох, Эйли.

– Увижу?

Сэнди вздохнула.

– По-моему, на сегодняшний день это не самая удачная мысль.

– Мне завтра придется идти в школу?

– Боюсь, что да.

В тот же вечер, когда девочки легли спать, Сэнди и Джон сидели на диване, положив ноги на журнальный столик, голова Сэнди покоилась в ложбинке между шеей и плечом Джона.

– Я бы лучше сама пошла в школу вместо них, – сказала она.

– Дети жестоки друг к другу. Так было всегда.

– Хорошая подготовка к взрослой жизни. Джулия что-нибудь рассказала тебе, пока я была наверху?

– Нет. По-моему, она мне еще не доверяет.

– По-моему, она не доверяет никому. – Сэнди помолчала, поерзала. – Джон, сегодня утром в торговом центре кое-что произошло.

– Что же?

Она подняла на него глаза. Его славное мальчишеское лицо, его упрямая вера в то, что при отсутствии выдающихся способностей человеку необходимы упорный труд и настойчивость, чтобы добиться успеха – именно это ей было нужно, во всяком случае, она задумала испробовать эту преданность и надежность. Однако в последнее время это ей часто виделось как предостережение против излишнего сближения. Она отвернулась. Ей страшно хотелось взять сигарету, хотя она уже давно бросила курить.

– Ничего. Пустяки. – Она откинулась на диван. – Мне кажется, она меня не слишком любит.

– Разумеется, она тебя любит.

– У детей любовь к взрослым не возникает автоматически, как и у взрослых друг к другу. Может быть, дело вовсе не в симпатии. Мне кажется, она ко мне относится не слишком одобрительно. Вчера вечером я как раз об этом и говорила…

Джон беспокойно постучал ногами по полу.

– Можно для разнообразия поговорить о чем-нибудь другом? – прервал он ее на полуслове.

Она посмотрела на него, поджав губы.

– И о чем бы ты хотел поговорить?

– О чем угодно. О новостях. О погоде. О нас.

Она выпрямилась и ничего не ответила.

Он положил ей руку на спину и начал уверенно массировать ее.

– Почему бы нам завтра вечером не отправиться поужинать? Вдвоем, – предложил он.

– А как же девочки?

– Они достаточно большие и могут посидеть одни несколько часов.

– Не знаю, – неуверенно произнесла Сэнди.

– Тогда пригласи няню.

В его голосе прозвучала резкость, заставившая ее остановиться и проглотить готовое вырваться слово, лучше всего подходившее к ее ощущениям: «подавленная» – детьми, смертью, им самим; подавленная выбором, которого она никогда не делала, и сомнениями, с которыми не могла справиться.

– Я подумаю об этом. – Она подалась вперед. – Ну вот. Газета поручила вести дело этому новому парню, приезжему. Питеру Горрику.

– Что тут особенного?

– Просто мне не нравятся подобные типы, больше ничего. Я слишком много таких повидала. Приезжают сюда, чтобы за год накопить статей за своей подписью, которые потом можно показать в городе, в любом городе, и навсегда забыть об этом.