Как бы нам расстаться

Я не отвечаю. Я согнулась пополам и нянчу свою ушибленную руку.

Я стояла возле большого дуба во дворе перед домом и, согнувшись и ловя ртом воздух, прижимала к груди руку.

— Отойди, — сказала я Джоне, услышав, что он подходит ко мне сзади.

Но он не отошел.

Я растирала руку. Несправедливо, что злость причиняет такую боль, что для избавления от нее нужно ударить по чему-то и причинить себе этим еще большую боль.

Мама застала нас за приготовлением какао.

— Какую грязь вы развели на кухне, — сказала она. — Неужели вы ничего не можете сделать как полагается?

— Но мы же только какао делаем, — ответила я, не думая о том, что говорю, и забыв о том, что мама весь вчерашний вечер и большую часть дня только и делала, что возилась с начинавшей ходить малышкой Джиной.

— Вы делаете его на моей кухне, — сказала она. — А уже пять часов. Нельзя есть шоколад после пяти. Никакого кофеина после пяти часов!

— Это же просто какао, — опять сказала я, но мама уже выплеснула его в раковину.

— Пошли вон отсюда, — сказала она. — Выметайтесь! — Она отшвырнула кастрюльку в сторону, и темные капли какао прочертили на полу траекторию ее полета.

Я бросилась вон из дома и побежала к дереву.

— В следующий раз выбери что-нибудь гладкое, — сказал Джона, скользя спиной по дереву вниз, чтобы сесть. — Чертова кора.

Я посмотрела вниз — на него.

— Становится легче, если потрясти руками. — Он показал, как это делается, тряся кистями, как какой-нибудь малахольный.

Я попробовала, и часть боли ушла, но от движения воздуха засаднили ободранные костяшки пальцев. Я помотала руками еще немного, а потом села рядом с ним. Меня заливала краска стыда. Я ничуть не лучше матери. Бросаешься ты кастрюлями или бьешь по дереву — особой разницы нет.

— Прости, — сказала я, ковыряя носком грязь. — За какао и за... — Я взмахнула опухшей рукой.

Он поймал мою руку и стал растирать пальцы.

— Все в порядке.

Я сразу же выдернула руку — не хотела я быть маленькой.

Я трясу рукой, стараясь избавиться от боли. Бетонная стена — это плоская поверхность, но она ничуть не лучше коры дерева.

Из двери туалета выглядывает Дороти. Видит меня и закрывает дверь.

— Все в порядке, — говорю я. — Я ухожу.

— Это гормоны, — отвечает она из-за закрытой двери. — Во время беременности вырабатывается больше гормонов.

— Я не беременна, — говорю я, проходя по залу к себе в кабинет.

С гормонами у меня проблем нет. Проблемы у меня с генами.

Я сажусь на стул рядом с письменным столом. Сосу ободранные костяшки пальцев. Руку дергает. В кармане раздается звонок.

Я пристально смотрю на пальто. Звон прекращается, потом начинается снова. И снова.

— Джина ушла, — говорит Дилен еще до того, как я произношу «алло».

— В каком смысле «ушла»? — спрашиваю я.

Он шмыгает носом.

— Забрала все вещи. Я вышел... Она сказала, чтобы я купил пончиков. Не знаю, где она взяла деньги...

Перед моим мысленным взором встает копилка в форме Эйфелевой башни на туалетном столике. Та, куда я бросаю четвертаки, остающиеся от прачечной.

— ...Она вытащила горсть мелочи и выпроводила меня. А когда я пришел... — Он слегка постанывает, и я буквально вижу его, схватившего себя за волосы и упершего локти в колени.

Нет, то был Джона. А это Дилен.

— Правильно, — говорю я, изгоняя из своей головы видение Джоны. — А машина там?

— Подождите. Я посмотрю.

Рука у меня опять стала кровить. Я вновь засовываю кулак в рот. Кровь соленая, как моя вина.

— Машина здесь, — говорит он.

Какая-то частица меня надеется, что Джина, возможно, упаковала вещи и сбежала домой к маме и папе, прожив два дня со своей злодейкой-сестрой.

Но скорее всего это не так.

— Я скоро приеду, — говорю я Дилену. — Оставайся там и никуда не уходи. — Две заблудшие души на руках — это последнее, что мне сейчас нужно.

В зале я сталкиваюсь с Тимоти.

— У меня... проблемы в семье, — говорю я.

Он пожимает плечами.

— Это не новость.

Я уже говорила, что Тимоти может придираться к людям по мелочам, когда у него самого штаны в дерьме? Так вот, такое случается.

— Я серьезно.

— И я тоже, — говорит он. — Джона уходит после этой выставки, тебе приспичило получить отпуск... А что будет со мной? Обо мне ты подумала?

Вина опять наносит мне удар в спину — на этот раз не слишком сильный.

— Слушай, — говорю я, — я поговорю с Джоной, ладно?

Он пожимает плечами.

— Делай что хочешь. Хочешь — собирай вещи и уезжай.

Ну вот, музей может быть и неблагополучной суррогатной семьей. Это я о нас. Такая большая, счастливая, но неблагополучная семья. Ха-ха.

Я надеваю пальто, хватаю сумку и иду в кабинет Джоны. Его там нет. В конце концов я нахожу его в южном выставочном зале.

— Не думай, что тебе нужно уходить отсюда, — говорю я, минут пять подождав, пока он обратит на меня внимание. Я обвожу рукой вокруг помещения, хотя он не смотрит на меня и не может увидеть этот жест. — Тебе не нужно уходить из музея из-за меня.

— А кто сказал, что я ухожу из-за тебя? — спрашивает он. Потом делает заметку в блокноте с зажимами, который держит в руке.

Я не знаю, что отвечать.

— Никто.

— Может быть, я оставался здесь только из-за тебя, — говорит он. — Могу я наконец уйти?

Он так и стоит спиной ко мне, намеренно на меня не глядя. Раньше я и внимания на это не обратила бы, но сейчас я еле сдерживаюсь.

— Я думала, тебе здесь нравится.

— Может быть, и так. — Он оборачивается и улыбается мне. Такой совсем-не-джоновой улыбкой. По крайней мере, не такой, какой он раньше мне улыбался.

— Я ухожу, — говорю я, хотя до этого момента мысль об уходе мне в голову не приходила. — Совсем не нужно уходить нам обоим.

— В самом деле? А куда?

Я открываю рот, чтобы рассказать ему о Джине, но потом закрываю его. Я же хотела вырваться из стаи, так ведь? Самостоятельный человек решает свои проблемы... самостоятельно. Один из двух Близнецов.

— Никуда, — произношу я вслух. — Может быть, это я оставалась здесь из-за тебя.

Он смеется.

— Можешь никуда не уходить, — говорю я. — Это ведь твое. Тебе не надо уходить.

— Знаешь, — говорит он, размещая подставки по обе стороны двери зала, — хотя говорить ты и не умеешь, все-таки ты много говоришь другим, как и что им следует делать.

Я не отрываясь смотрю на него, но он прикидывает, ровно ли стоят подставки у двери.

— Пошел ты... — говорю я. И ухожу.

* * *

— О, — сказал Джона, растирая предплечье и в шутку делая вид, что ему больно. Мы лежали на траве футбольного поля и смотрели на звезды. — Ты за что меня ударила?

— За твое дурацкое предсказание, — сказала я.

— Ты что, не веришь, что мы с тобой друзья на всю жизнь? — спросил он.

— Конечно верю, — ответила я. — Поэтому оно и дурацкое. И так все знают, что мы всегда будем друзьями.

— Ты считаешь, что это глупо, потому что это правда?

Мне захотелось снова ударить его.

Звезда прочертила небо, оставив красноватый след.

— Загадай желание, — сказал Джона.

«Пусть мы всегда будем друзьями», — подумала я, наблюдая, как тает след упавшей звезды. Так. На всякий случай.

На улице идет снег. Пролетая перед глазами, в которых стоят слезы, снежинки оставляют после себя красноватые следы.

Глава 12

Жизни не хватает кнопки «пауза». Чтобы перевести дыхание и подумать минуту-другую. Может быть, мне надо попросить об этом Бога? В конце концов, дал же он мне новое имя?

Тяжело переставляя ноги, я поднимаюсь по лестнице к себе в квартиру и пытаюсь думать, несмотря на сумятицу, которая царит у меня в голове. Поиски шестнадцатилетней беременной девицы, делающей все, чтобы погибнуть в Чикаго, можно сравнить с поисками пресловутой иголки в стоге сена. Нет смысла впадать в панику и бегать по улицам, хватать каждую рыжеволосую веснушчатую девчонку и поворачивать ее к себе лицом, чтобы посмотреть, не Джина ли это. И не стоит удивляться, что я перехватываю выходящего из моей квартиры Дилена, который собирается заняться именно этим.