Большие каникулы Мэгги Дарлинг

За складным скелетом и натренированными мышцами тем не менее скрывалась небезупречная натура, частично уже продемонстрированная на примере шалостей с наркотиками. Была в нем и какая-то извращенная склонность к упрямству, которую Мэгги называла «пассивно-агрессивной чертой характера Кеннета». Он обижал людей скорее по недоразумению, нежели специально. Он забывал о днях рождения, благодарственных записках, о том, что должен встретить Мэгги после приема в Музее современного искусства. Он называл это рассеянностью. Он убеждал всех, будто лишен чувства времени, хотя никогда не появлялся раньше, но всегда опаздывал. Мэгги объясняла его поведение наличием злокачественного нароста от затаенной давным-давно злости, возможно к этой дряни, его матери Джорджии. Он очень редко доводил до конца то, что планировал вне офиса, и Мэгги всегда интересовало, сколько заманчивых проектов так и осталось нереализованными. Но, удивительное дело, их доход постоянно возрастал. Кеннет сходил с последних километров дистанции в восьми из девяти состязаний по троеборью, в которых он начал принимать участие после того, как прошел курс реабилитации в центре для пристрастившихся к кокаину в 1996 году. Называемые причины варьировались от «судорог», «обезвоживания», «головокружения» до совсем неясных формулировок. В первые годы супружества привычка Кеннета бросать дела незавершенными почти доводил Мэгги до состояния сумасшествия. (Мэгги всегда доводила до конца то, что начинала, и никогда не пропускала заранее назначенной встречи.) В те времена они еще чем-то занимались вместе, например ухаживали за садом. Теперь Кеннет просто платил кому-то за работы, подобные покраске яхты, покупке рождественских подарков, или за то, чтобы их сына Хупера отвезли в колледж Свартмор на занятия.

В дальнейшем они жили, похоже, как на двух разных планетах. Кеннет больше времени проводил в своем бастионе «Троп и Крават» на Уолл-стрит, занимался физкультурой по расписанию, ходил в обеденные клубы и катался на яхте. Мэгги теперь не нужно было заботиться о сыне, и она занялась карьерой, В своих книгах о кулинарии и организации приема гостей она превратила естественный для нее образ жизни в учебный предмет «домоводство» и обучала всю страну. Ее книги учили не той нудной и утомительной работе, с распухшими от мытья посуды руками, над которой тридцать лет назад корпели провинциальные женщины, читающие «Советы Элоизы»^[2], а новому видению сверкающего домашнего очага для высших классов общества. Преуспеть в этом было довольно непросто в наш век, когда многие образованные женщины решительно отвергают ведение домашнего хозяйства как игру для дурочек, придуманную их врагами, мужчинами, чтобы принизить женщин. Но, очевидно, остаточное желание создать что-либо духовно более укрепляющее, нежели разогретая в микроволновой печи тушеная телятина и консервированный десерт, глубоко затаилось даже в просвещенных умах. И конечно, все больше и больше американцев, включая и тех, кто имел хороший доход, переселилось в бездушные, уродливые здания, которые они терпеть не могли, поскольку эти дома олицетворяли собой насмешку над их идеалами хорошей жизни. В этих жилищах они окружили себя устройствами, облегчающими домашний труд, но уничтожившими те явления супружеской жизни, которые когда-то требовали от супругов взаимопомощи. В основном же супружеские пары все еще оставались вместе только потому, что им нравилось смотреть одни и те же телевизионные шоу.

Книги Мэгги воскрешали в памяти читателей образ уютного американского дома, и она зарабатывала на их продаже большие деньги. Конечно, ее доходы нельзя было сравнить с миллионами Кеннета, но на сегодняшний день ее заработок в чистом виде составил семь миллионов восемьсот тысяч долларов. То есть, иначе говоря, теперь она легко могла позаботиться о себе сама и при этом не менять своих привычек. Они с Кеннетом не обсуждали это в открытую, поскольку говорить о деньгах считается непристойным среди тех, у кого их достаточное количество. Но недавний успех Мэгги изменил уравнение их союза.

— А что, если мы по-быстренькому, дорогая? — прошептал Кеннет, согревая ей ухо дыханием и все еще не вынимая левую руку из-за лифа ее платья. Правая рука его при этом лежала на бархате, покрывавшем царственный живот, делавший ее похожей на Юнону.

— Да ты с ума сошел, — ответила Мэгги, но не сварливо, а с глубоким печальным вздохом. Кеннет был самоотверженным любовником, возможно даже слишком. Но что за момент он выбрал?

Тут же старые сосновые доски пола заскрипели от шагов. Слуги стали входить в зал сразу из всех дверей. Кеннет выдернул руку и вскочил с места со смущенным видом. Одна из нанятых на вечер официанток заметила, как он потерял равновесие, и хихикнула. Это была первокурсница из колледжа Сары Лоуренс. Тем временем полная брюнетка со смеющимися глазами, одетая в белый жакет шеф-повара, решительно прошагала к Мэгги с блокнотом в руке. Это была Нина Стегман, помощница Мэгги. Хотя вернее было бы назвать ее адъютантом. Сегодня вечером она отвечала за рождественский праздничный ужин на двести персон — так будет со временем названо это мероприятие в одной из книг Мэгги о проведении праздников. Хозяйка дома, раскрасневшись, разгладила рукой бархат и поправила изумрудные подвески.

— Пойду проверю бармена, — сказал Кеннет и ретировался.

— Каплуны будут готовы ровно в семь, — доложила Нина, — но левая духовка в большом «Гарланде» ведет себя странно.

— Странно?

— В ней без всякой причины температура подскочила до двухсот шестидесяти градусов.

— Черт, опять термостат полетел, — определила Мэгги. — Такое уже было в День Благодарения в девяносто третьем, тогда сгорели три выкормленных желудями фазана, которых я выписала по почте из Мичигана. Нужно регулировать печь вручную. Вот что надо делать: берешь деревянную ложку и вставляешь ее туда так, чтобы дверца была немного приоткрыта. Для того чтобы жар выходил. Внимательно смотришь за термометром внутри. Нужно все время следить. Зато никаких неожиданностей. Поняла?

— Так точно, — по-военному ответила Нина и улыбнулась. Ей нравилось решать проблемы так же, как и Мэгги, и по той же самой причине: обе они были весьма компетентными особами и не упускали шанса блеснуть своими знаниями в сложной ситуации. — Ты хотела что-то положить в эти вычищенные тыквы?

— Нет, мне нужны серебряные салатницы «Тарги» на ножках. Ну, знаешь, с орнаментом из листьев аканта.

— Ой, а я хотела положить туда пюре из пастернака.

— Нет. Это — в стаффордширскую керамику.

— Понятно. А ямс — в миски из мейсенского фарфора.

— Проверь, — сказала Мэгги, и Нина быстро записала. — Хорошо. Тогда закуски: салатный цикорий и паштет из тресковой печени?

— Готовы.

— Эмпанадас?

— Испечены и томятся. Подадим, когда будет нужно.

— А как с манговым соусом?

— Уже разложила на листья радиччио.

— Они хорошо разместились на подносе?

— Соус своим весом делает их плоскими.

— Надо же. А что с мини-суфле?

— Каплунов вынимаем, суфле кладем.

— А как «ангелы верхом»?

— Все оседланы и готовы к скачкам.

— А крабовые палочки?

— В любое время. С первым гостем.

— Я выгляжу хорошо?

Нина опустила ручку и прищурила глаза. Мэгги нравилась грубая честность своей помощницы.

— Вот здесь немного не в порядке, — ответила Нина, зажав блокнот под мышкой и поправляя лямку на левом плече Мэгги.

Мэгги хотела рассказать, что Кеннет только что лапал ее (это был извращенный позыв похвастаться), но что-то в ней воспротивилось этому.

— Ну вот. Так лучше, — сказала Нина. — Дом — просто великолепен. — Она чмокнула Мэгги в щеку и поспешила в направлении кухни.

Откуда-то появился фотограф, обвешанный «никонами». Это был Регги Чан, работавший с Мэгги над тремя ее последними книгами. Мэгги была его любимым объектом. Он мог просто наводить объектив и снимать. Было невозможно сфотографировать ее плохо. Регги никогда в жизни такого не встречал. Он работал с моделями, получавшими тысячу долларов в час, но даже эти небесные создания иногда выглядели дурочками и гарпиями. А Мэгги — никогда. У нее была какая-то сверхъестественная способность выглядеть выигрышно, интеллектуально и абсолютно естественно в каждом снимке. Фотоаппарат не только любил ее, но, казалось, был в большом долгу перед ней. Все первые оттиски ее снимков были просто безупречны. Но самое странное, что до того, как она прославилась как писательница и законодательница вкусов, Мэгги никогда не выступала в роли профессиональной фотомодели даже для рекламы зубной пасты.