Любовные прикосновения

В течение следующего получаса тишину нарушали только приглушенные ободряющие слова медсестры, стоны матери, напрягавшей все силы, и указания доктора.

– Вы все делаете хорошо… Скоро ваши страдания закончатся.

– Девочка или мальчик? – спросил Павлецки, стоя позади доктора.

– А почему вас это волнует? Если родится девочка, неужели вы оставите ее умирать на вершине горы, как делали варвары?

И снова чиновник не обратил внимания на колкость.

– Полагаю, от девочек меньше неприятностей.

– В таком случае, мои поздравления государству! Ваше желание исполнилось! – объявил доктор, когда младенец выскользнул прямо ему в руки.

Даже без стимулирующего шлепка по попке новорожденная начала громко пищать. Доктор перерезал пуповину, и медсестра взяла ребенка, чтобы искупать его в тазу с теплой водой.

– Итак, каков же ваш интерес в этом деле? Почему вы здесь? – спросил доктор, повернувшись к чиновнику.

Павлецки ответил:

– Как вы сами заметили, Катарина Де Вари – знаменитая личность. Неужели нам менее интересно посмотреть сцену родов с ее участием, ведь мы уже видели ее в роли Джульетты и Жанны Д'Арк.

Руки доктора сжались в кулаки, но ему совсем не хотелось увеличивать себе срок заключения, поэтому он не ударил этого сукина сына.

Медсестра с запеленутой малышкой снова подошла к столу и склонилась над матерью.

– У вас прекрасная дочь, Кат. Проснитесь и возьмите ее! – тихо произнесла она.

– Передайте младенца мне! – приказал Павлецки.

Он ринулся вперед, взял сверток из рук ошеломленной медсестры, потом стащил одеяльце и осмотрел ребенка.

– Все пальчики на ручках и ножках на месте. Хорошенькие маленькие коммунистические пальчики, я уверен. А теперь ее должна взять мать! – вскинулся доктор.

Медсестра протянула руки, чтобы передать девочку Катарине. Но Павлецки не выпускал ее. Холодный блеск появился в его глазах, когда он пристально смотрел на личико малютки. «Какое совершенное дитя!» – подумал он. Разумеется, он ожидал, что Кат Де Вари произведет на свет красавицу. Он планировал это…

– Ребенка действительно следует отдать матери, пан Павлецки! – настойчиво повторил доктор, возмущенный тем, что чиновник завладел младенцем. – Речь идет о здоровье новорожденной! – прибавил он, пытаясь воспользоваться правом врача.

Медсестра снова протянула руки. Наконец Павлецки отдач ей ребенка, и она положила его на грудь матери.

Кат Де Вари открыла глаза и при виде дочери они засияли, как прежде.

– Моя малышка! – прошептала она. – Добро пожаловать! Прости меня за то, что я принесла тебя сюда, в это проклятое место! Но тебя ждет лучшая жизнь, не здесь, я знаю!

Павлецки откашлялся.

– Мы поможем ей в этом, мадам, можете быть уверены! Не обращая на него внимания, Кат продолжала тихонько разговаривать с малюткой.

– Моя Ларейна! – нежно произнесла она имя, которое выбрала заранее, если родится девочка. Так звали ее мать.

Трое людей, стоявших вокруг стола, наблюдали эту трогательную сцену, восхищались Кат, словно действие происходило не в тюремном лазарете, а в театре. Потом Павлецки резко отвел взгляд.

– Доктор, – твердо произнес он, – ребенок и мать могут оставаться в лазарете не более десяти дней. За это время девочка достаточно окрепнет, и ее можно будет перевести в приют для сирот.

Медсестра судорожно вздохнула и с жалостью посмотрела на мать. К счастью, Кат, казалось, была слишком поглощена дочерью и ничего не слышала.

– Неужели для этой крошки нельзя придумать чего-нибудь получше? – спросил доктор.

– Отец девочки умер, как и все остальные родственники.

– Но ведь ее мать не будет вечно оставаться в заключении, Павлецки! Неужели у ребенка нет шансов быть?..

– Никаких! – отрезал Павлецки. Потом вяло прибавил – Она – враг народа.

– Но ей десять минут от роду! – с иронией заметил доктор.

– Я говорю о матери, – сухо парировал Павлецки. – Хотя это практически равнозначно.

Он подошел к двери лазарета, остановился и предостерегающе указал на доктора пальцем.

– Десять дней! – повторил он и вышел за дверь. Доктор посмотрел на Кат Де Вари и встретил ее тревожный взгляд. Он подошел к столу.

– Не беспокойтесь об этом, мадам! Сегодня вы уже совершили одно чудо. Кто знает, что принесет нам завтрашний день?

Правда, что может вселить в нее надежду? Он вспомнил другую женщину, которая тоже родила своего ребенка в тюрьме и, зная, какая судьба его ожидает, не вынесла душевной муки и убила ребенка, а потом лишила жизни и себя.

Но, к удивлению врача, Кат улыбнулась ему, улыбнулась такой восхитительной милой улыбкой, будто впервые выступала в роли одной из тех инженю, которых играла блистательно.

– Не нужно беспокоиться, доктор! – сказала она. – У меня все будет прекрасно, уверяю вас! Мою Ларейну не заберут у меня надолго. Что бы ни случилось, я разыщу ее!

Он размышлял, было ли это проявлением мужества с ее стороны или она начинала сходить с ума. Что это – клятва ясновидящей или обещание, которое невозможно исполнить, заимствованное из какой-нибудь прошлой роли в романтической пьесе?

Как бы там ни было, он согласился с ней и одарил ее улыбкой. Если Кат погрузилась в иллюзии, это только к лучшему. Ведь реальность не может быть такой доброй. Государство собирается отобрать у нее ребенка. А что станет с матерью? Как и многие другие, она либо умрет в этих стенах, либо выйдет отсюда изможденная и, возможно, полубезумная. Если сверкающей красоте Кат Де Вари и суждено вновь засиять, то только в этой девочке, которую она никогда больше не увидит.

ГЛАВА 2

Прага, апрель 1936 года

Катарина не могла дальше идти. День выдался жарким и больше походил на августовский, чем на апрельский. Она изнемогала от усталости, что случалось с ней редко. Девятнадцатилетняя Катарина Декарвичек, была стройной высокой девушкой с неиссякаемой энергией. Она оставалась бодрой даже во время сбора урожая, даже после того, как целыми днями косила сено на полях своего отца. Сейчас она уронила на землю свою ношу – пеньковый мешок, завязанный веревкой, – и уселась на него отдохнуть на краю тротуара.

Ее утомило долгое путешествие, оглушили шумные многолюдные улицы. Огромный город ошеломил своими размерами, несмолкаемым грохотом трамваев, обилием автомобилей, автобусов и фургонов, перевозящих мебель, от которых ей приходилось увертываться, как только она сходила с тротуара. Дважды Катарину чуть было не задавили. Она содрогнулась, представив себя лежащей на мостовой и истекающей кровью, а вокруг нее собралась толпа зевак. Какой монолог произнесет она слабеющим голосом? Ее глаза, темно-синие, словно сумерки после ясного дня в канун лета, затуманились, когда она оплакивала собственную преждевременную гибель. Потом фантазии постепенно рассеялись.

Но когда девушка внимательно осмотрела обширную Вацлавскую площадь – самое оживленное место в Праге, – ею овладело настоящее отчаяние. Как же она тщеславна, глупа и своевольна, надо было прислушаться к мнению добрых людей, которые не советовали ей приезжать сюда. Они предупреждали о том, что гигантский город покажется адом после спокойной, незатейливой жизни в родном селе.

– Если ты не возненавидишь его, Катя, – предостерегала ее незамужняя тетка Люба, – то только потому, что быстро собьешься с пути. Ты заблудишься, какой-нибудь франт с напомаженными волосами предложит тебе показать дорогу. Потом поведет в сомнительный отель, напоит вином и лишит тебя невинности. Не успеешь ты осознать свое падение, как станешь заблудшей душой, будешь танцевать или делать нечто худшее за деньги.

Тогда Катарина, конечно, только рассмеялась. Тетя Люба боялась всего, особенно радостей жизни. Единственный подходящий для нее муж – шутили в селе – это одно из чучел, что стоят на полях. Ведь такой никогда не прикоснется к ней и будет отпугивать других. Катарина не хотела идти по стопам тетки – проводить день за днем, год за годом, на ферме, где она родилась и где ее предки жили уже сотни лет. О да, там очень мило – колышущиеся поля пшеницы, ручьи, рощи, где лежали в тени стада овец и коз. Но с момента рождения человека и до его смерти не происходило ничего неожиданного. Единственный вопрос, который мог возникнуть – откуда сегодня дует ветер, проносящийся по полям, – с запада или с востока? И Катарина, не задумываясь, приняла решение попытать счастья в Праге. «Я еду!» – заявила она решительно, и отговорить ее было невозможно.