Мой единственный

Зданию школы уже больше двухсот лет, и двое из ее учителей, в том числе учительница Чарли мисс Пайк, работают здесь так давно, что учили даже родителей своих теперешних учеников. Это, конечно, не воплощение последних достижений методики и педагогики, но здесь прекрасная спокойная атмосфера, которая так важна для шестилеток. Конечно, иногда меня беспокоит мысль о том, что Чарли не получает лучшее образование. Например, в школе считают, что для формирования этнических знаний вполне достаточно попросить детей принести зеленый лук на День святого Дэвида^[2]. Но одной из самых главных причин, по которой я переехала сюда из Лондона, была именно возможность отдать Чарли в маленькую сельскую школу — такую, в какой училась я сама, — вместо огромной районной начальной школы, на которую он был бы обречен в городе. Я ходила на родительские собрания и дважды заблудилась. К тому же начинала сказываться общая напряженность жизни в Лондоне. Парковка по вечерам совершенно выводила меня из себя, и единственное, о чем я мечтала, — это уйти с работы пораньше, чтобы припарковаться рядом с домом, а не за шесть улиц до него.

После бесчисленных выходных, проведенных в поездках по маленьким городкам Кента, осмотра бесконечного количества мрачных домиков и попутного забрасывания Чарли конфетами, чтобы успокоить его, мы остановили свой выбор на местечке Мархурст, что совсем близко от Уитстабла. Теперь мы живем в небольшом домике, одном из четырех на маленькой улочке, недалеко от деревенского луга, с яблоней перед окном. На ней растут яблоки-кислица, но я не знала этого вначале. В деревушке есть магазин и паб, и до мамы с папой добираться всего полчаса. У нас три спальни и огромная игровая комната для Чарли — в Лондоне за такое жилье мы платили бы вдвое больше. Теперь мы можем ходить гулять в лес, а не устало таскаться по паркам, лавируя между спринтерами и сумасшедшими велосипедистами. Это, конечно, не совсем «Сидр с Рози»^[3], но, в общем-то, близко к нему, и в то же время до Лондона ехать недолго. Я стою и смотрю на детей, которые парами идут по классам, подпрыгивая и подскакивая на ходу, и понимаю, уже не в первый раз, что не могу себе представить ничего хуже, чем быть учительницей смешанных начальных классов. Садясь в машину, я вижу маму Джеймса, Кейт; она выглядит такой же растерянной, и мы договариваемся встретиться попозже и выпить кофе.

Приезжаю домой, там куча белья для глажки и грязная посуда; все это я игнорирую. Пересиливаю искушение завалиться на диван перед телевизором, поднимаюсь наверх в свободную спальню, которую использую как кабинет, и приступаю к своим счетам. Я запускаю программу таблиц, но в результате нажатия какой-то клавиши одна таблица распадается на четыре, в сбившемся порядке. Я не могу вернуться к нужному варианту, с отвращением все бросаю и иду вниз перекусить печеньем. Но тут вдруг понимаю, что опаздываю на кофе, быстро собираюсь и повторяю свой утренний трюк, стартуя с места, при этом чуть не задавив соседскую кошку.

Приезжаю к Кейт, она — посередине кухни в резиновых сапогах, собирает воду с пола: что-то случилось со стиральной машиной. Я помогаю ей собрать воду, она наливает два джина с тоником. Вначале меня это немного шокирует, но когда из ее рассказа я узнаю, что поломка стиральной машины — лишь последнее звено в целом ряде неудач, мне все становится понятно. Джеймс по-прежнему ест только сосиски, и ей приходится покупать очень дорогие натуральные сосиски — не кормить же его непонятно чем из дешевых магазинов! Ее дочь Фёби перешла на вегетарианскую диету и хочет сделать пирсинг языка, но ей только восемь лет, поэтому Кейт не разрешает. Вдобавок ко всему ее бывший муж Фил перестал платить алименты, потому что его девушка только что родила и использовала все кредитные карточки на покупку одежды для малыша, так что его счет в банке заморожен.

К счастью, родители Кейт очень богаты и просто заваливают ее деньгами. Они всегда ненавидели Фила. Но, как говорит Кейт, теперь это выражается в том, что ее мать постоянно ей напоминает, какую большую ошибку она сделала. Недавно она взяла в привычку организовывать вечеринки, на которые все ее ужасные сельские знакомые приводят своих неженатых сыновей, чтобы познакомить их с Кейт. Последний «претендент» был настолько скучным, что она заснула во время обеда, а ее мать была так взбешена, что разбудила ее, капнув ей воском на руку, якобы собирая со стола кофейные чашки.

— Ну, как прошел вчера обед с мамой?

— Просто ужасно. Становится все хуже и хуже. Она полчаса объясняла Фёби опасность вегетарианства, говорила ей, что у нее будет рахит и кривые ноги, если она не будет есть говядину. Но когда я одернула Джеймса, чтобы он не стрелял морковкой по собакам, мне приказано было оставить его в покое и перестать быть такой придирой. В завершение всего заявилась тетя Марджори на чай.

— О господи!

— Да уж. Она с несказанным удовольствием прочитала мне лекцию о том, как ужасны семьи без отца. Честно говоря, я чуть не ударила ее. Она, конечно, старая идиотка, но если ты переходишь к самообороне, превращаешься в фурию.

— Я знаю. У меня было такое, когда я пошла к врачу и при заполнении бланка в регистратуре в графе «Отец» поставила прочерк. Это вызвало целую истерику. Медсестра долго объясняла мне, что в экстренном случае доктору может понадобиться связаться с отцом. А когда я спросила, в каком таком случае может понадобиться связаться с человеком, который Чарли в глаза не видел, она пришла в ярость и сказала все, что она думает о современных молодых женщинах. Она уже вошла в раж, но тут вышла та, другая, с короткими седыми волосами и в очках.

— Да, я знаю, она прелесть.

— Она спросила: «В чем проблема?» — и миссис Гитлер приготовилась все объяснить. Народу было полно, все с интересом прислушивались. Я уже чуть было не ударила ее, она была явно в истерике, но тут та, вторая, сказала: «Хватит, Мэвис», а затем повернулась ко мне: «Извините, что так получилось! Она только что начала принимать гормоны, видимо, дозу неправильно назначили».

— Вот здорово!

— Это да!

— Но ты же понимаешь, о чем я. Ведь никто не подойдет к таким, как тетя Марджори, и не скажет: «Послушайте, вы ненавидите своего мужа, вас интересуют только деньги, поэтому вы не заводите детей, а обзаводитесь только собаками. По крайней мере, когда надоест с ними возиться, их можно загнать в конуру, а не отправлять в пансион». Она сделала из моего двоюродного брата Джорджа полного придурка, но ведь никто не осмелится ей сказать, что она — эгоистичная старая кошелка, которой никогда не нужно было иметь детей.

— Конечно, никто не скажет.

— Булюдки.

Это значит, что Кейт завелась. Она имеет в виду «ублюдки», но произносит именно так. Она также все время говорит «супер» и «прекрасно». Если ты упадешь с лестницы и снесешь себе полбашки, она просто скажет: «Ну, не повезло!» Но, несмотря на ее странную привычку надо всем подшучивать, она во всей деревне мой лучший друг. Мы сблизились, когда Чарли с Джеймсом стали друзьями, мы возили их друг к другу на чай и сошлись на том, что самое главное для нас — выработать одинаковую тактику поведения перед сном: если Джеймсу разрешат остаться посмотреть какую-нибудь телепередачу, можно держать пари на сто миллионов, что Чарли потребует для себя того же. Но по-настоящему мы подружились, когда обнаружили обоюдную страсть к сигаретам и джину.

— Ты думаешь, что это у тебя проблемы. Ты-то, по крайней мере, была замужем за Филом, когда у тебя появились дети. Мне же приходится объяснять, каким образом у меня появился Чарли: ведь ни развода, ни вообще продолжительных отношений ни с кем не было. Я что, какая-нибудь трагическая жертва судьбы вроде посудомойки из книги Кэтрин Куксон или лесбиянка, случайно переспавшая с каким-нибудь турком без роду без племени?

— Да, ужасно несправедливо. Ты знаешь, я иногда думаю, что и моим было бы лучше, если бы у нас с самого начала был вариант «я сама». Я имею в виду, Чарли кажется таким уравновешенным, он никогда не видел своего отца и поэтому не чувствует, что его бросили, а ведь мои как раз так и думают, да и я тоже.