Мой единственный

Я сажусь за столик, входят двое работников «Бритиш Телеком». Одному из них удается продемонстрировать очень эффектное скольжение, и мужчины за соседним столиком поднимают бумажные салфетки, на которых написано: 5,9, 5,8 и 6,0. Они имитируют спортивное комментирование и говорят, что Иван исполнил тройной тулуп с двойным оборотом при приземлении. Ребята с «БТ» присоединяются к шутке, и общее возбуждение растет в ожидании следующей жертвы. Им оказывается мужчина из соседнего газетного киоска, его результат — 5,9, 6,0 и 6,0. Мэгги говорит, что она лучше вытрет пол, пока кто-нибудь не убился, и мы соглашаемся, что, пожалуй, пора. Я возвращаюсь в машину и понимаю, что, пока я сидела в кафе, движение стало очень плотным, и застреваю в пробке на Оулд-Кент-роуд. Оказывается, она возникла из-за того, что два водителя грузовиков дерутся. Наконец я въезжаю в Сохо, опоздав в офис только на двадцать минут.

Дженни, которая ведет прием, очень рада меня видеть, и мы договариваемся пообедать втроем со Стефом, адвокатом Барни. Это позволит мне войти в курс конторских сплетен и понять, что замышляет Лоренс. Лоренс — исполнительный продюсер, а я — генеральный работяга-продюсер, и Барни вызывает меня на съемки, потому что он ненавидит работать с Лоренсом. Лоренсу замечательно удаются все встречи с агентствами, получение новых заказов и подмазывание ко всем важным персонам, но он настоящий зануда, достает всех во время съемок, потому что всегда очень беспокоится за Барни, опекает его, и все заканчивается тем, что Барни впадает в истерику и отсылает его домой. Я приезжаю в офис раз в две недели на собрание, в основном чтобы сделать приятное Барни. Я много лет с ним работаю, он замечательный режиссер, склонный, правда, к бурным эмоциональным вспышкам. Но ведь они все такие, у Барни же, по крайней мере, всегда полно работы, а потому и я тоже всегда при работе.

Дженни предупреждает меня, что Лоренс опять возился с моим стулом. Он все время возится с ним, якобы чинит. Обычно же происходит вот что: в тот момент, когда я меньше всего этого ожидаю, стул неожиданно начинает опускаться, и я, естественно, вместе с ним — до тех пор, пока колени не оказываются на уровне подбородка. В это время я обычно держу чашку с кофе. Я заменяю свой стул на один из тех, которые стоят у стола Лоренса: они все выглядят одинаково, и он ничего не заметит, пока сам немного не посидит. Дженни считает, что это замечательная идея, а Стеф двигает свой компьютер так, чтобы стол Лоренса был ей лучше виден, и тогда она сможет точно рассказать, что случилось.

Приходит Лоренс; как всегда, он здоровается со мной с выражением ужаса и спрашивает, почему я снова здесь. Ему не нравится, когда кто-либо сближается с Барни, и он считает своей обязанностью постоянно подчеркивать мою ненужность, чтобы прогнать меня. Мы стоим в приемной, ожидая, пока Дженни рассортирует почту, когда вплывает Барни. «Слава богу, ты здесь!» — восклицает он, на что Лоренс недовольно морщится, а потом говорит: «Отличный костюм, между прочим, но ты знаешь, что у тебя разные носки?» — на что Лоренс самодовольно ухмыляется.

— Да, Барни, спасибо, что всем рассказал. Я одевалась в темноте, чтобы не разбудить Чарли. Еще какие-нибудь комментарии по поводу моей внешности будут или начнем?

Барни смеется и начинает неторопливо подниматься по лестнице в свой роскошный кабинет, который занимает весь второй этаж здания. Я замечаю, что Лоренс взбешен, он не понимает, как я могу разговаривать так с Барни; все его собственные попытки заканчиваются тем, что Барни разражается криком.

Лоренс пристально смотрит на меня и садится за стол. Дженни приносит ему чашку чая, и как раз в то время, когда я начинаю подниматься по лестнице, стул самопроизвольно опускается, его колени оказываются выше головы, а сам он отчаянно старается удержать чашку на весу, чтобы не вылить весь кипяток на себя. Замечательно. Я выражаю ему сочувствие и говорю, что с моим стулом происходит то же самое, видимо, дефект дизайна. Замечательно, просто замечательно. На его лице восхитительная смесь бешенства и подозрения.

Я поднимаюсь наверх для разговора с Барни, и мы обсуждаем приготовления к съемкам каши. Сюжет дурацкий, почти как сам продукт. Парень сходит с рыбацкой лодки ранним утром. Он идет по булыжным улицам маленькой рыбацкой деревушки, открывает дверь в свой дом, и потом мы видим его сидящим за столом в маленькой кухоньке: он ест кашу, на лице — счастливая улыбка. Барни говорит, что это самая жалкая идея, которая встречалась ему в жизни, но он, может быть, сумеет сделать из нее что-то стоящее. У меня ужасное предчувствие, что у нас будет заморочка с этой лодкой, но стараюсь сейчас об этом не думать.

Лоренс то и дело поднимается к нам на этаж и просто слоняется поблизости в надежде, что Барни предложит ему присоединиться к обсуждению. В конце концов он так надоедает Барни, что тот просит принести нам обоим чаю, что он и делает. Я не хочу рисковать и не пью этот чай, кто знает, может, он подсыпал в него хлорки. Остаток утра я провожу в борьбе с компьютером и бюджетами, моля Бога при этом, чтобы стул Лоренса еще раз проделал свой трюк, потому что Стеф пропустила эту сцену и поэтому рассердилась. Потом мы обедаем, и меня посвящают во все сплетни, а также гадости, которые подстраивал Лоренс в последние две недели. Так, например, он сказал Барни, будто бы Дженни забыла передать ему жизненно важный документ, а на самом деле она дважды говорила ему об этом, и еще он чуть не навлек неприятности на Стеф, сказав, что она потеряла сценарий, когда сам взял его домой. А еще он купил себе на прошлой неделе пару черных вельветовых брюк, а Барни попросил его поваляться на персидском ковре в своем кабинете, потому что пылесос его не берет, а вот вельвет замечательно соберет весь пух. Мы приходим к выводу, что все просто обожаем Барни. Затем Стеф говорит, что Барни недавно поднял настоящий скандал из-за того, что его новая итальянская настольная лампа смотрится совсем не так, как он предполагал. Мы соглашаемся, что иногда он бывает занудой, но, по крайней мере, он почти всегда обаятелен и на самом деле очень хороший режиссер. Не то что Лоренс, у которого обаяния нет вообще, а в трудной ситуации — он настоящее говно, поэтому ему никогда не стать настоящим продюсером.

Следующий день проходит в звонках, подтверждающих предыдущие договоренности с членами съемочной группы, и в отправке электронных писем. Я провожу уйму времени в Уэст-Энде, покупая миски для каши и кувшины для молока белого китайского фарфора, потому что Барни нужно, чтобы было из чего выбрать, а выбирать он желает не меньше, чем из пары десятков. Вернувшись в офис, я начинаю спорить с Лоренсом по поводу бюджетов. Заходит Барни и спрашивает: «О чем это вы тут спорите?», на что Лоренс отвечает, что у меня совершенно необоснованные расходы на оборудование и что мы выходим за рамки бюджета. Заканчивая свою речь, он понимает, что только что допустил огромную тактическую ошибку. Барни разражается патетической речью, суть которой сводится к тому, что это ОН решает, какой комплект ему нужен для работы, и, если я говорю, что нам нужно то-то и то-то, значит, нам действительно это нужно. Если Лоренс думает, что знает лучше, то пусть он сам гребано делает этот гребаный фильм. А еще лучше, если он найдет себе место в фирме, которая делает сраную работу на нулевом бюджете, а мы потом посмотрим, сколько дипломов он за нее получит. Замечание насчет дипломов — больное место, потому что у Барни их предостаточно, и однажды Лоренс решил, что они будут хорошо смотреться на стенах приемной. Барни же сказал, что они смотрятся ужасно напыщенно, велел снять их и повесить обратно на заднюю стену. Барни сказал тогда Лоренсу, что у него совсем нет вкуса. Рассерженный, Барни поднимается к себе, а мы все тише воды ниже травы ожидаем, пока он успокоится. Лоренс очень зол на меня, сверлит взглядом. Я поднимаюсь наверх, чтобы попрощаться с Барни, он преспокойненько лежит на диване и смотрит телевизор. Он говорит: «До свидания», но глаз от экрана не отрывает.