Blue Strawberry (СИ)

Однако Король Пантер на то и был королем, чтобы преуспевать во всем: увлекая душу Куросаки за собой магией голоса, он незамедлительно принялся доставлять удовольствие и ее вожделенному телу. Он двигался в новой тактике, смакуя умеренным темпом, прислушиваясь к ритмической пульсации музыки вокруг них и их собственных сердцебиений, подстраиваемых в такт друг другу. Движение за движением, толчок за толчком, вздох за вздохом, крик за криком – сегодня он с Куросаки писали собственную мелодию, отображавшую их внутренний мир, их счастье, их любовь мурлыкающе-поюще-кричащей фотографией, которая сейчас запечатлевала лишь один из многих приятных моментов их человеческой жизни в столь оригинальной форме...

«Кричи, моя карамель», – требовал довольный Пантера, впечатывая раскаленное тело девушки в прохладный кафель душевой. Зеркала здесь давно запотели от падающей на них мелодии гулкого искусственного дождя, от сбившегося частого и жаркого дыхания, от безудержных обжигающих страстью криков. Джагерджак вздрагивая от остужающих холодных капелек на закипевшей коже и раскатывающегося по телу жарящего пламени его удовольствия, путаясь в словах под конец своего «выступления», стал уже вплетать в песню собственные звуки и междометия, щедро приправляя такую откровенную самодеятельность своим неизменным удовлетворенным «Кур-р-росаки» и ее вторящим в унисон восторгающимся «Гриммджоу!!!»

Тяжело дыша, оба, разбитые сладкой истомой, тела, нуждаясь в передышке, точно певцы в антракте, счастливо улыбались и не спешили покидать приятно охлаждавшее дождливое царство в поджидавшем их за его пределами солнечном раю. Гриммджоу не удержался и вновь прильнул с поцелуем к соблазнительно-мокрой, искрящейся капельками воды, Ичиго. Ее светящаяся карамель дразнила и одновременно вдохновляла Джагерджака, и он не заставил себя ждать долго…

- А я думала, что концерт уже окончен?.. – Усмехнулась Куросаки, скользя руками по грациозной спине, если и не прекрасно поющего, то превосходно танцующего определенные танцы, Пантеры.

Гриммджоу с вызовом улыбнулся:

- Обижаешь, кис-с-са… – Закидывая тут же ноги девушки себе за спину, он пригладил ее по щеке: – Для особых слушателей, я готов исполнять концерты безостановочно…

====== XCIV. А В ЭТО ВРЕМЯ: С ДОБРЫМ УТРОМ ТЕБЯ, КУАТРО! ======

«Душа… Это ее рука, тянущаяся ко мне…» Невыносимо приятные слова, обжегшие черные губы, увы, так и не достигли сердца, распавшегося в прах, как и остальное тело. Развеваясь на ветру, легком и освежающем, серебристо-черные пылинки забывали свою форму, не хранили в памяти образы и речи, не помнили движения и жизни. Безвольные и несущественные, ничтожные крупинки прежде сильного существа поддавались теперь чужой воле, будь то редкое движение воздуха, или задетый чьим то шагом песок, или произведенная волнением извне дрожь этого не всегда застывшего и пустого мира.

«Улькиорра-сан…»

Знакомый голос. Не встревоженный, не испуганный, не пронзительный, совсем не такой, которым его запомнило блуждающее сознание в последнюю встречу. Думать о ней, восстанавливать по обрывочным картинкам, по бесконечным секундам и по непознанным до конца ощущениям было трудно, болезненно, порой просто невыносимо, но всегда… странно.

Как эти воспоминания, голоса, звуки, даже запахи могли проникать сюда, в сознание, которое навсегда, бесследно и полностью утратило свою оболочку, способную при жизни дарить существование, а после смерти оставлять напоминание о себе. Но ничего подобного не дает полное исчезновение. Кажется, не может дать… Откуда же тогда все эти мысли? Восприятия? Ощущения? Чувства? Эмоции? Неужто сознание способно отторгать бренность тела и воспарять над ним, точно освободившееся облако? Или же это и есть душа, пробудившаяся так вовремя перед самым концом бытия и способная на это самое сознание?

«Улькиорра-сан…» – И снова голос. Нежный, осторожный, даже вкрадчивый немного. Откуда он здесь?.. А вместе с ним – видение огромных дрожащих пепельно-серых глаз, поражающих своим бесстрашием перед врагами и опасностью, манящих покоем и добротой... «Эта женщина…» Ее чувственные слезы на побледневших щеках. Закушенная губа, не пускающая наружу ненужные, порочащие ее всхлипы. Ее рука, неумолимо тянущаяся к чему-то важному для нее, но такому неуловимому и… запоздавшему.

Что было бы, если бы она успела? Что было бы, если бы ее тоненькие, пробуждающие жизнь и отторгающие забытье, пальцы соприкоснулись с неотвратимой участью? Остановила бы она смерть в очередной раз и, если да, то что бы побудило ее к этому? Зеленые глаза, всегда смотревшие на нее с презрением, которые таили в зрачках запретную заботу? Холодные руки, порой сжимавшие до хруста ее шею, которые с трудом, но контролировали подкожное удовольствие от соприкосновения с нежным шелком ее тела? Пустое бессердечное существо, утратившее свою душу через омерзительную для людей, зияющую чернотой и безнадежностью, дыру? Когтистое крылатое чудовище, убившее однажды ее друга, который оказался таким же сильным рыжеволосым существом женского пола, что и земная «принцесса»? Вряд ли…

«Улькиорра-сан…» – Мягкий, близкий шепот, волнующий несуществующее сердце, обжигающий неосязаемое тело, пробуждая нереальную жизнь. Так не бывает… Невозможно обратить время вспять, а из миллиона частиц восстановить нечто цельное… Так не бывает. Никогда подобного не было и вовсе не должно быть…

- Улькиорра-сан… – Теплый и влажный поцелуй, ощутимо опустившийся на твердый осязаемый лоб под щекочущими прядями тяжелых волос. Аромат цветов, весны, жизни, защекотавший нос, который, затрепетав своими крыльями, пытался разобрать явь или сон по запаху. Внезапный шорох и быстрые удаляющиеся на миг шаги и возвращающиеся обратно со странным приумножающим их эхом…

А после – тишина. Но не мертвая, не абсолютная, не пустая. Сбившееся дыхание справа, взволнованное, на грани стона, – слева. Рокочущее перешептывание вокруг. Гулкий вздох где-то над… «Собой?» – Анализирующее все сознание, наконец, выдало главный вопрос, впрочем не требующий ответа, ведь он крылся, как раз, не в сознании, а в осязании… Осязании свободных рук и ног, тяжелого тела и не менее тяжелой головы. Чутких ушей, принюхивавшегося носа, дрожащих ресниц на щеках, напрягшихся челюстей, слипшихся губ…

«Где я?.. Кто я?..»

Веки дрогнули и с медленной осторожностью стали приоткрываться, впуская в слившуюся с темнотой сетчатку противоестественный для погасшей жизни свет. Большие зеленые глаза, глубоко изумрудного благородного оттенка, уставились перед собой, упираясь взглядом в потолок совершенно незнакомого помещения. Дневной свет, белый, как и свод над зеленоглазым, заставили зрачки сузиться в знакомые до трепета кошачьи черточки. Впрочем, мелькнувшая тень на потолке заставила глаза дернуться и расплыться темным кружком в зеленых озерах снова, когда ничего не понимающий взгляд с бесцветного потолка на себя перехватил яркий образ возникшей над головой женщины.

- О-о-о, – приложила она палец к нижней губе, скрывая на миг под ним родинку на подбородке, – кажется, он наконец-то пришел в себя…

- Думаешь? – Рядом с лицом незнакомки возник весьма знакомый лик: бирюзовые глаза придирчиво вглядевшись в ожившую зелень, вдруг скрылись за ничего не говорящими щелочками.

- Да нет, – в серебряноволосую макушку уперлась темная голова, которая не менее дотошно изучала представшую картину схожими кошачьими глазами, только лунного оттенка. Смуглая рука несколько раз промелькнула перед зеленоглазым лицом, не выдававшим никакие эмоции. – Вот видишь?!

- Яре-яре, – к женщине, похожей на кошку, прислонился человек в полосатой шляпе. С видом доктора или исследователя, он предположил: – Может, вы что-то ему… м-м-м «не доклеили»? Ну, кусочек мозга, например?

- Ага, или язык, – между кошкой и шляпником втиснулся блондин с нервной широкой улыбкой, откровенно начавший сверлить зеленые глаза сквозь их зрачки, все темнеющие и темнеющие от увеличивавшегося «живого» навеса над собой.