Ты — любовь

— Поцелуйте меня, — шепнула она.

Хайс поцеловал ее.

В этот день в Беркли был вечер «гала»; зеленые и серебряные колонны огромного зала были увиты цветами. Некоторые окна, выходящие на Пикадилли, были раскрыты настежь, обаяние и смех летней ночи снаружи сливались с весельем, царившим внутри.

Танцорам раздавали воздушные шары, игрушки и шутовские колпаки с большими помпонами из цветной бумаги. Несколько шаров, выпущенных небрежной рукой, плавно качались под потолком, как огромные алые, оранжевые и лиловые плоды.

Пенси, с прелестным серебряным шаром у кисти, танцевала все время с Хайсом. Оба танцевали прекрасно и скоро привлекли всеобщее внимание; публика остановилась, чтобы лучше разглядеть их. Слух об их помолвке уже успел распространиться, и на вопросы друзей и знакомых Пенси утвердительно кивала головой и улыбалась. Она вся сияла и была привлекательней, чем когда-либо.

Ни она, ни Хайс не упомянули о Селии. Вначале Пенси охватила жгучая, болезненная ревность, но врожденная избалованность скоро вернула ей уверенность в себе. Всю жизнь Пенси принимала любовь и поклонение как должное; для нее это было так же естественно, как дышать. На один момент ее железная уверенность в своей неотразимости была поколеблена внезапно нахлынувшим потоком ревности, до того времени совершенно ей незнакомой. Раньше это чувство часто служило ей поводом к насмешкам.

Во время очень короткой поездки в автомобиле, рука об руку с Хайсом, вопрос о Селии все время вертелся у нее на языке: «Спросить его? Потребовать объяснения?»

Но что-то неуловимое в повороте головы и в сжатых губах Хайса не то чтобы испугало ее, но просто удержало от каких бы то ни было вопросов.

Она промолчала. И сейчас была этому рада, потому что, танцуя с Хайсом, опьяненная его близостью, ярким светом, музыкой и мечтами о будущем счастье, она ни о чем другом не хотела думать.

Тем не менее, ее сдержанность боролась в ее душе с желанием выяснить все.

«Все это пустяки, флирт с девушкой не нашего круга для мужчины ничего не значит, они ведь не любят их по-настоящему; просто эти девушки — милые и служат для них только развлечением, вот и все», — убеждала она себя.

Но все же, сжимая руку Хайса и кружась с ним в быстром темпе танца, она старалась вызвать в памяти лицо Селии… Конечно, хорошенькая; но в ней нет ничего особенного, ничего такого, что могло бы свести с ума… Может быть, Дикки не солгал тогда насчет ее имени и в действительности поверил тому, что ему сказали… Но дверь была открыта, и они вместе пили чай и… От Бара ничего нельзя было добиться, а Робин так внезапно уехал из Англии. Может быть, эта девушка, Лоринг, Лорри — или как там ее зовут, — может быть, она, действительно, была другом Роберта — кто знает? Его внезапный отъезд из Англии, по-видимому, связан с ней. Это вполне возможно, и Дикки теперь заботится о ней ради Робина. Он ведь обожает брата и готов на все ради него.

Музыка смолкла. Хайс проводил Пенси к столику, за которым сидели Бар и Анна. Глаза Бара были печальными, но он все же поздравил их, осушив залпом стакан шампанского.

Анна была искренне рада за них, и ее глаза сияли счастьем, когда она поглядывала на Пенси или на Хайса.

Однако имя Селии упомянула именно она, держа в своих тонких, белых пальцах длинный ониксовый мундштук и играя им, она наклонилась к Хайсу:

— Кстати, скажите, Дикки, эта девушка, которая находится у вас в доме, родственница того ужасного человека, который недавно застрелился? Говорят, в его притоне разорился сын бедной Онор Мередит и, вообще, Бог знает, сколько ему подобных.

Этот вопрос был вызван простым любопытством. Анна не имела ни малейшего понятия, что затронула щекотливую тему, и когда Хайс сердито ответил:

— Я не много знаю о мисс Лоринг, — смеясь, прибавила:

— Дикки, милый, у вас определенно виноватый вид! Расскажите-ка мне, в чем дело. Вы тоже играли у Лоринга? И там встретились с ней в первый раз?

— Анна, дорогая, — сказал Хайс, улыбаясь одними губами, со злым блеском в глазах, — я бы с удовольствием удовлетворил ваше любопытство, но, к сожалению, в вопросе о родственниках этого человека и его смерти я так же мало осведомлен, как и вы. Пойдем еще танцевать, Пенси, или вы устали?

Когда они удалились, Анна слегка присвистнула и, удивленно приподняв брови, взглянула на Бара. Бар тотчас же отвел глаза в сторону.

— Бар, вы-то мне скажете, в чем дело? Ради Бога скажите, что я такое преступное сказала или сделала? Я ведь ничего не знаю об этой девушке, и спросила о ней просто из любопытства. Мне почему-то вспомнилось ее имя, и я сказала то, что подумала. Разве здесь есть какая-то тайна?

— Я не знаю никакой тайны, — неуверенно пробормотал Бар, — а почему бы ей быть?

— Какая же я дура! — воскликнула Анна, — ведь даже если и есть что-нибудь, один мужчина никогда не выдаст другого.

К Пенси вернулись все прежние сомнения. Почему Дикки так вспылил? Мужчины не загораются так, если они равнодушны. Спросить его об этой девушке или не стоит?

Хайс был возмущен до глубины души. Вопросы Анны, последовавшие непосредственно за приходом Пенси в комнату Селии, вызвали в нем целую бурю негодования. Его невероятно раздражало вся и все… Он чувствовал, что создалось ложное положение, которое все больше и больше запутывалось.

«Будь все проклято! — подумал он. — Почему женщины не могут оставить нас хоть немного в покое? Если женщина любит нас, значит, мы должны распроститься со свободой и отдавать отчет даже в самых ничтожных поступках!»

Он был в бешенстве, и, подавляя это чувство, в нем росло и ширилось ощущение обиды; как будто самое сокровенное в его душе, вера в светлое, чудесное была грубо смята, растоптана…

Продолжая танцевать с Пенси и анализируя свои чувства, он вынужден был сознаться, что ненавидит в данный момент Анну за этот ненужный допрос, а Пенси за то, что она так внезапно вверглась в комнату и нарушила очарование, созданное близостью Селии.

Хайс с нежностью и как-то совершенно по-новому подумал о том, какую огромную радость ему доставляют те минуты, которые он проводит с ней.

Он проводил Пенси домой. В автомобиле она всю дорогу лежала в его объятиях, прижавшись щекой к его щеке. Ее губы искали его губ. Она была молода и хороша собой, и, вообще, обладала всем, чего можно только было пожелать, но Хайса тяготило ее присутствие, и ему была почти неприятна ее близость.

Поцеловав ее на прощанье, он направился домой. Анна подъехала к дому Пенси вместе с Баром и скоро присоединилась к ней.

Бар и Хайс постояли минуту в вестибюле, одновременно произнесли: «Спокойной ночи» и разошлись в разные стороны.

«Бедняга Бар без ума от Пенси», — устало подумал Хайс.

«Дикки ее не любит по-настоящему, — думал Бар, — какая это сложная штука — жизнь! Я готов ради нее на все, душу готов заложить дьяволу! Только бы она любила меня…»

Он любил Пенси еще тогда, когда она была совсем девочкой со спущенной косой и в детском переднике. Когда она училась во Франции, он ездил в Париж специально для того, чтобы повидать ее и погулять с ней хотя бы полчаса в сопровождении надзирательницы. Пенси была единственной девушкой, на которой он хотел бы жениться, и которая, насколько он понимал, выходит замуж за человека, совершенно не любящего ее.

«Ведь он ее ни во что не ставит», — думал Бар.

Он поднялся к себе; слуги не было дома. Подумав о виски с содовой, лег спать, но сон не шел. Попробовал читать, но не мог сосредоточиться; ворочаясь с боку на бок, он пролежал всю ночь, не сомкнув глаз. На рассвете встал, пошел в общественную конюшню, вывел свою лошадь и два часа скакал. Он вернулся домой смертельно усталый и пыльный, но такой же несчастный, как раньше.

«Я старался сегодня быть честным, — думал Хайс, — я честно старался, но потом, по пути домой, вмешалась эта проклятая случайность; Пенси совсем потеряла голову, а я перестал управлять своими поступками. Почему бы мне не написать ей и чистосердечно не сознаться во всем? Неужели я такой уж трус? Мне кажется, это так. Но я не могу так поступить. Я не знаю, может быть, это и есть слабость, трусость… Ну, а если я порву с Пенси, что тогда? Я не понимаю, что со мной творится! Я как будто разучился выпутываться из различных ситуаций. Я никак не могу себе уяснить, что со мной произошло! Я ведь ни разу не подумал об этой девушке до того дня, как она принесла мне жемчужину, а с тех пор мысль о ней не покидает меня. Никто не может обмануть самого себя — и все-таки… неужели я люблю ее? Я не знаю. О, если бы я знал это! Может быть, если бы я ее поцеловал сегодня вечером, когда мы были одни, я бы понял многое, и тогда все могло бы быть совсем по-другому. Но пришла Пенси… и теперь вся эта история только раздражает меня, вызывает возмущение против такого глупого стечения обстоятельств, против моей слабости, против зависимости Селии… Все стало преувеличенным до крайности и потеряло истинное значение. В конце концов, появление Пенси — простая случайность; она, по-видимому, вовсе не намерена спрашивать о настоящем имени Селии и вообще о чем бы то ни было… О, если бы я мог освободиться от этого ужасного чувства, что я выбит из колеи, что меня обманули, обидели!.. К черту все! Я начинаю слишком углубляться в себя. Надо уехать хотя бы на несколько дней. Утром позвоню Пенси, скажу ей, что меня вызвали в «Браншес» и попрошу ее приехать туда в субботу. Там я, может быть, сумею забыть всю эту путаницу. Мы с Пенси отлично поладим, это вполне равный брак, и я постараюсь сделать ее счастливой. Мне кажется, у всякого в жизни бывает нечто вроде неосуществимой мечты о подлинной любви… И лучше, чтобы это осталось мечтой…»