Привыкание (ЛП)

― Позвольте мне поговорить с Фионой, ― сказал я, вставая. ― Тогда я снова свяжусь с вами.

― Спасибо за обдуманный шаг.

Когда мы встали, я увидел, как он замедлился, когда сместил свой вес. Его ударили в грудь две недели назад широким толстым лезвием, а он не показал никаких признаков повреждения до этого момента. Даже сейчас этот симптом был таким слабым, что, не будучи опытным врачом, вы бы не заметили его.

― По правилам, вам запретят всё, ― сказал я. ― И, простите, но за вами будут наблюдать.

― Конечно. Не хотел бы, чтоб она повредила ещё один моляр.

Дикон не казался тем типом людей, которые шутят над чем-то, но он только что это сделал, послав холод по моему позвоночнику.

Глава 17.

ФИОНА

Я пропустила ланч, чтобы остаться у окна. Карен спустилась, чтобы посидеть перед тарелкой, полной еды, потому что ей нужно было, но мне таких рекомендаций никто не давал. Я могла пялится в серое зимнее небо и ждать.

Дикон был для меня всем. Какое грустное стечение обстоятельств, когда кто-то с идеально функционирующим мозгом, названный в третьем классе «одаренным», должен позволить своей жизни вращаться вокруг мужчины ради её благоразумия. Не заслуживающего доверия мужчины, взявшего на себя слишком много обязательств. Хуже копа или врача. Было время, когда он не мог быть рядом, но я была плохо подготовлена, чтобы справиться с этим. Это была моя вина, не так ли? Сильная женщина должна быть способна справиться с его отсутствием, а не трахаться направо и налево, не злить его и не нарушать единственное правило.

Но какой другой мужчина смирится с моими потребностями? Кто ещё согласился бы с ними вместо того, чтобы бороться? Какой другой человек поможет мне функционировать, как это делал он?

Цель ― как только я отсюда выберусь ― была: или выбросить Дикона из своей жизни, или убедиться в том, что он не будет постоянно покидать Лос-Анжелес. Или что-то между этими двумя невозможными полюсами.

Я поёрзала в кресле. Боль в моём правом запястье перетекла ко внутренней части локтя. Я слишком долго на него опиралась. Когда Дикон прижал его к стене, было больно.

Но в день, когда он показал мне как держать руки для связывания, он сказал, что больно не будет. Только позже я поняла, что повредила его, так что мне стоило больше думать о том, где должны быть веревки, когда я уходила в подсознание.

Он связывал меня в тот раз после своего возвращения. В последний раз. Простое ничтожное связывание во время прелюдии, и я поморщилась, когда он потянул мою руку.

Это было против правил. Если бы он повредил мою руку тогда, когда прижал её, она начала бы болеть только позже.

Я потёрла руку. Она может никогда не исцелиться. Дикон серьёзно относился к моим запястьям. Прижал бы он меня к стене, даже будучи в ярости? Удерживал ли он мою руку достаточно долго, чтобы повредить?

Каша из вопросов сбивала меня с толку, но когда я окунулась в воспоминание о том, что случилось, всё стало ясно.

* * *

Его дыхание падает на мою щёку, и боль в руке бежит от моего запястья к чувствительной стороне моего бицепса.

― Ты не позволишь кому-либо ещё связывать тебя, ― произносит он глубоким гортанным голосом. Он голый, потрясающий. Прижимает меня к стене, и трение оголенной кожи на моей заднице заставляет кричать.

Сожаление. Фунты сожаления. На мили в ширину. Сожаление, которое тянется в глубину моего разбитого духа.

― Мне жаль, ― и это правда. Я опустошена и мне стыдно.

― Почему?

 Моё запястье болит. Он так сильно придавливает его к стене, будто я уйду, будто отвернусь к нему спиной. Тем не менее, я хочу уйти, убежать, показать ему, что я могу бросить его так же, как он бросает меня.

 Я ёрзаю, но он только давит сильнее и требует:

― Почему?

― Отвали от меня!

― Скажи мне, почему! ― его глаза становятся шире, виднеются зубы, будто он хочет впиться мне в горло. ― Почему?

― Мне это нужно! ― слова слетают прежде, чем я думаю, и для него они словно яд.

 Я не ожидаю, но он хватает меня за челюсть, и я чувствую боль там, где его пальцы впиваются в меня. Он смотрит, врезаясь в меня своим взглядом, и мне хочется превратиться в почерневшую иссушенную головешку.

 Он отпускает меня, и я падаю на пол.

* * *

Я чуть не пропустила, как Дикон выходил из здания. Служащий стоянки передал ему ключи, и он взял их, не отводя глаз от окна. Он выглядел обеспокоенным. Я не знала, мог ли он видеть меня, так как я откинулась в кресле, думая о последнем разе, когда мы оба были голые.

Он стоял неподвижно, глядя на меня. Он не покинул бы стоянку, пока я не позволила бы. Это было написано на его лице и об этом говорила его поза. Я наклонилась вперёд и приложила палец к стеклу. Увидев меня, он улыбнулся и поднял палец вверх.

Он нуждался во мне.

Глава

18.

ЭЛЛИОТ

Раньше я был счастлив в Алондре.

Может быть, я был странным, когда думал об этом таким образом. Невозможно было объяснить, как работа с такими проблемными людьми заставляла меня чувствовать удовольствие, но маленькие победы выглядели такими большими. Тогда я пошёл в Вестонвуд, и ликвидировал чувство, словно маленькие победы весили столько же, независимо от того, кто был пациентом. Я чувствовал, будто в мире было слишком много боли, чтобы её можно было унять.

После того, как я покинул Вестонвуд, а затем снова туда вернулся, мне хотелось не быть нигде и быть везде одновременно. Моё недовольство расцвело в саду тоски и бессилия.

Я оставил свой сан священника в Алондре и спрятал колоратку. Я оставил сан из-за садистской пытки над единственным Божьим сыном, и последующей пытки миллионов людей, ибо в чём был смысл спасения, если вы всё ещё существовали по прихоти Бога и человека? Какой смысл был в вере, если вы по-прежнему подвержены страданиям? Я понимал всю теологию, но не понимал, почему должен был подстраиваться под это. Я принял идею того, что Бог ― сострадательный наблюдатель, целитель и сила. Всё это было хорошими гипотезами. Но зачем опираться на них как на партнера? Зачем становиться оратором?

Мой наставник и человек старой закалки, который в своей жизни не написал ни единой проповеди, сказал, что я боялся носить колоратку, и, хотя сказал он это любезно, как будто это было совершенно нормально, я выбежал из офиса.

Конечно же, он был прав. В шаге от того, чтобы стать божьим человеком ― обязательство, которое я всегда хотел исполнить ― и я сбежал… трус. У меня не было никакого оправдания, кроме страха и нежелания бороться с ним.

Я высыхал после душа, обдумывая в голове свой день. Терапия, затем сеанс в Алондре, бумажная работа, а также быстрая встреча в Вестонвуде с целью обсудить график. Я не мог делать этого долго. Не мог держаться на двух работах. Разъезды туда-сюда ужасали. Алондра должна была уйти, и Вестонвуд должен был уйти, но они были мне нужны. Всё, что я делал, я делал по неправильным причинам. Я доказывал Джане, что мог делать всё, что я хотел, будучи в Алондре, и я бы утолял некоторый неопределённый голод, будучи в Вестонвуде. Я до сих пор не знал, чего хотел.

Джана вошла в ванную, её длинные волосы были спутаны после сна, соски торчали под её пижамой с рисунками котят на облаках.

― Ты закончил?

― Как раз собираюсь.

― Ты собираешься в то место сегодня?

― То место? Да, ― я повесил полотенце и встал перед ней голый.

― С тех пор, как ты вернулся в Алондру, отец снова беспокоится о бандах, ― она повернулась к зеркалу. ― Он хочет, чтобы мы установили сигнализацию.