Гадюки в сиропе, или Научи меня любить (СИ)

В какой-то момент он понял, что их взаимопонимание исчезло. Испарилось. И его больше нет. В прошлый раз они практически почувствовали состояние друг друга, а сейчас этого не было. Совсем. Только пустота и чувство легкого разочарования.

Аманда Грант оказалась совсем не той, за кого себя выдавала. А, может, как раз сейчас она и явила миру свое истинное лицо, тогда скрывалась за чужой личиной.

Его не разочаровало это новое лицо, ведь ничего особенного он от девушки и не ждал. Просто не понравилось её желание угодить ему, как только он немного повысил голос и заявил о том, что ему неприятно. Странная логика была у Дитриха. В ней как раз и не было ничего логичного. Дитрих руководствовался в своих рассуждениях чем-то иным, но только не логическим мышлением. Ланц ориентировался, прежде всего, на свои ощущения. Пытался понять: комфортно ему рядом с человеком или лучше держать дистанцию. Как поступить с Амандой, он пока не определился. Близкую дружбу сводить не торопился, опрометчивые решения не были его коньком. Разве что с Люси...

С ней вообще все было иначе. Даже роман вышел странным. Одним словом не определить. Дитрих и не пытался.

Все равно этот эпизод его жизни невозможно было охарактеризовать однозначно. Лайтвуд была слишком хороша. Пожалуй, он её просто не заслужил, потому так просто и распалось их счастье. Всего одна ошибка, всего одна минута, и мир встал с ног на голову. Только казалось, что птица счастья сидит на ладони, как звонкий смех сменился потоком горячих слез, стекающих по щекам.

Почему он подстригся? Этот вопрос пока тоже оставался без ответа. Когда-то он усиленно отращивал длинные волосы, считая, что с ними будет выглядеть гораздо привлекательнее. А утром проснулся с решимостью избавиться от них, тем более его подобная прическа начала утомлять. Не было желания ухаживать за ними, да и в принципе, былые заботы о внешнем виде отошли на второй план. Как назло в памяти то и дело возникали обрывки прошлого, как недогоревшие страницы. Вроде все было охвачено огнем, наблюдаешь и видишь, что ничего не осталось. Но потом огонь гаснет, смотришь на пепелище, а там есть не до конца сгоревшие страницы, они потемнели, но не превратились в пепел, на них даже можно буквы при желании разобрать... Вот такими недогоревшими листами, страницами его истории были воспоминания о прошедших днях. Дитрих вспоминал, как Люси пропускала его волосы сквозь пальцы после того, как они подрались подушками. Глупый, в какой-то степени детский поступок. Сейчас он с трудом помнил, с чего они вообще решили подраться, явно не на почве недовольства друг другом. Просто подурачиться хотели...

Помнил, что все-таки победил. Девушка оказалась на полу. Как часто бывало, когда она находилась рядом с Ланцем, звонко засмеялась. Он смотрел на нее тогда и понимал, что у него с трудом получается отвести взгляд. Точнее, совсем не получается. Хоть он и старается это сделать, все равно, раз за разом, возвращается к созерцанию.

- Какая ерунда, - смеялась она тогда.

- Что именно?

- То, что мы сейчас делаем.

- Ты думаешь, что нельзя иногда впадать в детство?

- Можно. Даже нужно.

Она закинула руки за голову, закрыла глаз и что-то тихо напевала. Это была какая-то странная песня, не похожая на те, что крутят по музыкальным каналам и те, что гуляют по интернету. Кажется, Люси пела колыбельную, но по мотиву сложно было определить. Слова же она произносила так тихо, что разобрать их у Дитриха не получалось. Он прижал подушку к груди, свесился с кровати и наблюдал за девушкой, прикидывая, что она будет делать дальше. На время Люси замолчала. Потом приподняла уголок губ в улыбке. И, не открывая глаз, поинтересовалась:

- Смотришь?

- Да.

- И как?

- Что именно?

- Нравится?

- Здорово.

- Наслаждайся, - отозвалась она.

Дитрих улыбнулся в ответ, хотя понимал, что девушка его улыбку не видит.

Бросив подушку на пол, он тоже переместился туда. Уперся локтем в подушку, вторая ладонь легла Люси на талию. Девушка от его прикосновения вздрогнула. Наверное, никак не могла смириться с подобными отношениями. Отчего-то ей казалось, что она совершает неприемлемые поступки, стеснялась того, что делала, стеснялась того, что говорила Ланцу. Румянец на её щеках стал ещё одним подтверждением догадок об излишней застенчивости.

Легкий румянец окрасил щеки, губы слегка приоткрылись. Ресницы трепетали.

На белоснежной рубашке были расстегнуты верхние пуговицы.

Девушка будто затаила дыхание. Чувствовала себя загнанным зверьком, которого настиг преследователь. Люси знала, что Эшли наградил Дитриха прозвищем доберман, вообще-то не ободряла этого, но не могла не отметить попутно, что Паркер, придумав прозвище, не ошибся. Было в Дитрихе нечто такое... пугающее что ли. Не мистическое или отталкивающее, вовсе нет. Просто иногда он производил двойственное впечатление. С ним хотелось заговорить, но было боязно. Особенно, если он одаривал собеседника своим фирменным, уничтожающим взглядом. Уж это у него получалось отменно.

Лайтвуд сама этого взгляда боялась, оттого на первом этапе и не торопилась к Дитриху приближаться. Не хотелось получить в ответ на свое признание реакцию, которая навсегда отбила бы желание признаваться кому-то в своих чувствах.

Странно, но на нее Ланц никогда так не смотрел. Для нее были иные взгляды. Подобные взгляды ловила на себе только она, и улыбался Дитрих чаще всего именно ей.

И сейчас, лежа на полу, девушка чувствовала изучающий взгляд, скользивший по её лицу. Будто Ланц никогда раньше её не видел, и теперь пытался запомнить каждую черточку, каждую мельчайшую деталь её внешности. От этого становилось немного не по себе. С одной стороны, лестно. С другой - немного неуютно. Будто инфузория под микроскопом, а Дитрих - придирчивый ученый, наблюдающий за ней.

- Все ещё смотришь, - резюмировала она.

- Разумеется.

- А когда перестанешь?

- Когда надоест.

- А когда надоест?

- Честно. Никогда?

- Неужели? - скептически заметила Люси.

Иногда она позволяла себе такие "шалости", одним словом убивала всю романтику подчистую. Ничего не оставалось. Только некое послевкусие разочарования на языке. У многих. Но не у Ланца. Ему это как раз нравилось. Он сам не понимал прелести вечной романтики, оттого некая попытка спустить с небес на землю казалась ему приятным дополнением. Завершающим элементом, как вишенка на торте.

Ему не особо нравилось принимать участие в спорах, но разговоры с Люси обычно и не заканчивались спорами. Просто обмен остротами был чем-то вроде способа всегда держать друг друга в легком напряжении, при этом не скатываясь в выяснения отношений на повышенных тонах. Им нравилось то, что они делали, то, что говорили друг другу. Как это выглядит со стороны, никого не волновало. Ведь это была их жизнь. Их собственная семейная жизнь. Отчего-то Люси особо забавляло слово "семейная". Девушка придерживалась мнения, что в их возрасте семья - слишком громкое слово, хотя слово "любовники" нравилось ей еще меньше. Оно казалось унизительным, даже оскорбительным. Дитрих словам особого значения не придавал. Ведь слова - это всего лишь набор определенных звуков. Не важно, как называются их отношения, важно то, что они чувствуют по отношению друг к другу.

- Могу перестать смотреть.

- Да?

- Да.

Она собиралась ответить что-то, но почувствовала чужое дыхание на своих губах. Запах мятной жвачки, знакомого одеколона и еще чего-то такого волнующего... Люси не могла одним словом выразить все то, что происходило с ней, когда она находилась рядом с Ланцем. В душе у нее была буря эмоций, сумасшедший коктейль, соединивший в себе визуальные образы, тактильные ощущения... Эмоции, чувства, запахи, прикосновения. Она понимала, что рядом с Ланцем теряет контроль над собой. Будто она - не она. Другой человек. Это немного пугало. Люси никак не могла понять, что же с ней происходит.