В погоне за счастьем

Я уверена, ты нужен ему.

А он мне. Без Чарли мне, наверное, не удалось бы прожить эти последние два года… — Он вдруг раздраженно покачал головой: — Извини, извини, все это звучит как мелодрама.

С тобой все в порядке?

Лучше не бывает, — сказал он, нервно затягиваясь сигаретой.

Ты выглядишь слегка… нездоровым.

Нет. Я выгляжу дерьмово.

Ты болен?

Его пальцы снова сомкнулись вокруг чашки с кофе. Он по-прежнему избегал смотреть мне в глаза.

Я был болен. Острый приступ гепатита. Дам тебе совет: никогда не ешь ракушки в Сити-Айленд.

Это был обычный гепатит? — спросила я, стараясь приглушить тревожные нотки.

Еще одна нервная затяжка.

Что, я выгляжу настолько плохо?

Ну…

Можешь не отвечать. Но гепатит действительно здорово выбивает из колеи.

Ты не работаешь?

Уже полгода.

О боже…

В «Стал энд Шервуд» отнеслись с пониманием. Полностью оплатили первые три месяца болезни, с тех пор платят половину. Так что пришлось немного ужаться, тем более что в нашей жизни появилась Кейт. Но ничего, справляемся.

У вас с Дороти все наладилось?

Кейт многое изменила. Теперь хотя бы нам есть о чем поговорить. Ну кроме Чарли, конечно.

Должно быть, в ваших отношениях наступила оттепель, если вы решились на второго, — сказала я, кивая на коляску.

Не могу сказать. Просто случился вечер, когда мы оба перебрали с виски, и Дороти на какое-то мгновение забыла о том, что не любит меня.

Надеюсь, Кейт делает вас обоих очень…

Он не дал мне договорить. Его тон вдруг стал жестким.

Да, спасибо за дежурные слова с открытки.

Я действительно желаю вам счастья, Джек.

Ты уверена?

Я никогда не хотела тебе зла.

Но и не простила.

Ты прав. Очень долгое время мне было трудно простить то, что ты сделал.

А сейчас?

Прошлое есть прошлое.

Но я не в силах изменить того, что уже сделано.

Я знаю.

Он потянулся к моей правой руке. Накрыл ее своей ладонью. Его прикосновение отозвалось во мне разрядом электрического тока… того же накала, что и в нашу первую ночь сорок пятого года. Я накрыла его руку своей ладонью.

Я так виноват перед тобой, — сказал он.

Все нормально, — сказала я.

Нет, — тихо произнес он, — уже никогда не будет нормально.

Я вдруг расслышала собственный голос:

Я прощаю тебя.

Молчание. Мы молчали очень долго. Потом в коляске завозилась Кейт — и кряхтение вскоре сменилось ревом. Джек подошел к коляске и принялся рыться в ней, пока не нашел пустышку, которую она выплюнула. Как только пустышка заняла свое место во рту, Кейт снова выплюнула ее и продолжала плакать.

Боюсь, она просит есть, — сказал Джек. — Надо везти ее домой.

Хорошо, — сказала я.

Он торопливо присел напротив.

Могу я снова тебя увидеть? — спросил он.

Я не знаю.

Понимаю…

Нет, никого у меня нет.

Я не об этом.

Просто… я пока не знаю… я еще не разобралась в своих чувствах.

Не будем торопиться. В любом случае, я должен буду уехать из города на неделю. Это по работе. В Бостон. По новому проекту, который «Стил энд Шервуд» хочет мне поручить, когда я приступлю к работе в следующем месяце.

А ты хорошо себя чувствуешь, чтобы путешествовать?

Я выгляжу хуже, чем себя чувствую.

Плач Кейт становился все требовательнее.

Тебе лучше идти, — сказала я.

Он сжал мою руку:

Я позвоню тебе из Бостона.

Хорошо. Звони.

Он встал из-за стола. Поправил одеяло в коляске. Снова обернулся ко мне. Я встала. Вдруг он притянул меня к себе и поцеловал. Я ответила на его поцелуй. Он длился всего мгновение. Когда наши губы разомкнулись, он прошептал:

Прощай.

Потом взялся за ручку коляски и вышел с ней на улицу.

Я осталась в кабинке. Сложив руки на столе, я уронила на них голову. И так сидела очень долго.

Всю следующую неделю я прожила на автопилоте. Я делала свою работу. Смотрела кино. Встречалась с друзьями. И постоянно прокручивала в голове тот поцелуй. Я не знала, что с этим делать. Я больше ничего не знала.

Он сказал, что позвонит. Он не позвонил. Но написал мне. Короткую открытку, с бостонской почтовой маркой. Там было всего несколько слов, написанных дрожащим почерком.

Я еще здесь. Скоро все кончится.

Я люблю тебя.

Джек.

Я перечитывала эту открытку снова и снова, пытаясь расшифровать ее тайный смысл. В конце концов я решила, что никакого тайного смысла нет. Он все еще в Бостоне. То, чем он занимается, скоро закончится. Он любит меня.

И я по-прежнему любила его.

Но я ничего не ожидала. Потому что уже давно усвоила: если ничего не ждешь, то все обращается в сюрприз.

Прошла еще неделя. Ни звонков. Ни открыток. Я оставалась спокойной. В понедельник утром, пятнадцатого апреля, я выбежала из дома, торопясь на кинопросмотр для прессы. Я опаздывала, на Бродвее была пробка, поэтому я решила не садиться в автобус, а спуститься в метро. Быстрым шагом я дошла до станции подземки на 79-й улице, по пути прихватив в газетном киоске свежий номер «Нью-Йорк таймс». Я села в поезд. Привычным беглым взглядом пробежалась по страницам газеты. Когда я дошла до отдела некрологов, то обратила внимание на заглавную новость о смерти исполнительного директора страховой компании из Хартфорда, который когда-то работал с моим отцом. Я быстро прочитала заметку и уже собиралась перевернуть страницу, когда мой взгляд застыл посреди колонки.

МАЛОУН, Джон Джозеф, 33 лет, скончался в Массачусетском госпитале Бостона 14 апреля. Супруг Дороти, отец Чарльза и Кэтрин. Вывший сотрудник компании «Стил энд Шервуд Пабликрилейшнз», Нью-Йорк. Семья и друзья скорбят. Траурная месса в среду, 17 апреля, церковь Холи Тринити, Вест, 8 2-я улица, Манхэттен. Церемония только для близких. Никаких цветов.

Я прочитала некролог всего один раз. Опустила газету на колени. И уставилась прямо перед собой. Я ничего не видела. Я ничего не слышала. Я не заметила, сколько прошло времени. Пока ко мне не подошел мужчина в форме и не спросил:

С вами все в порядке, леди?

Только тогда я поняла, что поезд стоит. В вагоне никого нет.

Где мы? — прошептала я.

Конечная станция.

15

Через два дня были похороны. Церковь Холи Тринити была небольшой, но внутри довольно просторной. Скорбящих было человек двадцать. Они занимали первые два ряда скамей — непосредственно перед гробом. Гроб стоял в окружении зажженных свечей и был накрыт американским флагом, поскольку, будучи ветераном вооруженных сил, Джек имел право на похороны с военными почестями. Двое солдат в форме стояли в почетном карауле по обе стороны гроба. Служба началась после удара колокола. Священник и двое служек двинулись по проходу. Один из служек нес дымящееся кадило. Другой — большой золотой крест. Священник — невысокий седовласый мужчина с суровым лицом — обошел гроб, окропляя его святой водой. Затем он взошел на кафедру и произнес проповедь. Сдержанно, по-деловому. Как и человек, которого хоронили, священник был бруклинцем. Меня все мучила мысль, не ему ли исповедовался Джек.

В первом ряду заплакал ребенок. Это была Кейт. Ее держала на руках мама. Дороти осунулась и выглядела усталой. Рядом с ней сидел Чарли — в пиджаке и фланелевых брюках. Он был копией своего отца. Настолько точной, что мне было тяжело смотреть на него.

Священник быстро отчитал молитвы на латыни. Когда он перешел на английский и заговорил о «нашем дорогом ушедшем брате, Джеке», у меня в глазах закипели слезы. Слышны были сдавленные всхлипы — в основном Мег, которая сидела рядом с Чарли, обнимая его за плечи. Больше я никого не узнавала среди скорбящих. Я сидела в заднем ряду, среди немногочисленных прихожан, которые зашли в церковь, чтобы помолиться, или просто искали укрытия в этот сырой апрельский день.