В погоне за счастьем

Твоя,

Мег Малоун.

Я вдруг разозлилась. Боль, которую я так долго прятала в себе, неожиданно вырвалась наружу. Я заправила в каретку лист бумаги. И напечатала:

Дорогая Мег!

Кажется, это Джордж Оруэлл однажды написал, что все клише верны. Так вот, отталкиваясь от этого, я и отвечаю на твою мольбу от имени твоего брата.

Джек сам создал себе проблему. И пусть сам живет с ней. Один.

Твоя,

Сара Смайт.

Я вытащила лист из машинки. Тотчас подписала его, вложила в конверт, наклеила почтовые марки и написала адрес Мег.

Через две недели после отправки этого письма на мое имя в офис «Геральд трибюн» поступила телеграмма. Очень короткая:

Как тебе не стыдно. Мег.

Прочитав телеграмму, я тут же скомкала ее и выбросила в мусорную корзину. Если Мег своим ответом хотела уколоть меня, ей это удалось. Настолько, что я отправилась со своей новой приятельницей из «Геральд трибюн» — Изабель Ван Арнсдейл — в бар и, напившись, выложила ей всю эту историю. Изабель работала старшим помощником редактора — коренастая женщина глубоко за пятьдесят, родом из Чикаго. Она переехала в Париж в сорок седьмом году, сразу после того, как рухнул ее третий брак. Она была известна в журналистских кругах как профессионал высокой пробы, а еще славилась тем, что могла выпить бутылку виски и остаться трезвой.

Господи Иисусе, — воскликнула она, когда я закончила пересказ событий минувшего года. — Вернее, черт бы тебя побрал, Господи Иисусе!

Да уж, мне остается только влачить свое существование в тоске, — произнесла я уже заплетающимся языком.

Вот уж нет, тебе просто нужно научиться жить без помех.

Так не бывает.

Послушай ветерана трех неудачных замужеств: всегда можно найти способ оградить себя от боли и переживаний.

И в чем секрет?

Не влюбляться.

Со мной это было всего раз в жизни.

Но из того, что ты рассказала, следует, что именно это разрушило твою жизнь.

Возможно. Но…

Дай-ка угадаю: пока ничего не случилось… как это было у вас?… ну, не знаю… Потрясающе? Несравненно? Бесподобно?Ну что, тепло?

Я просто любила его. Вот и все.

А сейчас?

А сейчас я хочу, чтобы он оставил меня в покое.

Иными словами, ты хочешь выбросить его из головы.

Да. Именно так. Я по-прежнему ненавижу его. И я все еще люблю.

Ты хочешь его простить?

Да, хочу. Но не могу.

Вот и ответ, Сара. С моей точки зрения, правильный ответ. Большинство женщин не стали бы иметь с ним никаких дел уже после того, как он в первый раз бросил тебя. А тут еще предал брата, да и тебя…

Ты права, права.

Твой ответ на письмо его сестры — то, что надо. Все кончено, капут. Не оглядывайся назад. Он дерьмо.

Я кивнула.

В любом случае, этот город, как тебе уже известно, буквально кишит интересными парнями. Не говоря уже о том, что полно экземпляров неинтересных, но вполне baisable [72], если ты улавливаешь мою мысль. Будь поактивнее, не бойся авантюр. Поверь мне, через пару месяцев ты забудешь его.

Мне так хотелось в это верить. И чтобы поскорее забыть Джека, я пустилась в загул, меняя кавалеров как перчатки. Нет, я не превратилась в femme fatale [73], которая одновременно крутит несколько романов. Я была старомодно моногамна, предпочитая менять партнеров по очереди. Я знакомилась с кем-то. Какое-то время у нас продолжались отношения. Я не мешала им развиваться. Когда я чувствовала, что все становится серьезным или утомительным или превращается в рутину, я просто уходила. Я стала настоящим экспертом в амурных делах — научившись выпутываться из романтических сетей без суеты и скандалов. Мужчины мне нужны были для компании, к ним я тянулась, когда хотелось нежности или банального секса. Но как только партнер начинал выказывать серьезность намерений, я быстро обрывала нашу связь. Когда мужчина пытался меня изменить — задавая нелепые вопросы, какого черта я живу в такой маленькой студии или почему предпочитаю брюки «женственному» стилю, — я вежливо указывала ему на дверь. За четыре года, что я прожила в Париже, мне трижды делали предложения — и все они были отклонены. И не потому, что претенденты на мою руку и сердце были недостойными кандидатами. Напротив, первый был успешным банкиром; второй читал лекции по литературе в Сорбонне; третий, начинающий писатель-романист, жил на широкую ногу за счет трастового фонда отца. И все они были обаятельными, интеллигентными и эмоционально уравновешенными.

Но каждый из них искал себе жену. А эта роль меня совершенно не интересовала.

Годы в Париже пролетели слишком быстро. Тридцать первого декабря 1954 года я, в компании Изабель Ван Арнсдеил и прочих распутников из «Геральд трибюн», стояла на балконе с видом на авеню Георга Пятого. Когда взревели клаксоны автомобилей и праздничный фейерверк озарил ночное зимнее небо, я повернулась к Изабель и, подняв бокал шампанского, сказала:

За мой последний год в Париже.

Хватит пороть чушь, — осадила она меня.

Это не чушь, это правда. Через год, в это же время, я хочу быть на пути в Штаты.

Но ты здесь шикарно устроилась.

А то я не знаю!

Тогда какого черта все это бросать?

Потому что я не профессиональный экспат. Потому что я скучаю по бейсболу, по рогаликам, по «Барни Гринграсс» и «Гитлитц», скучаю по душу, который работает, по бакалейным магазинам, которые доставляют продукты на дом, скучаю по речи на родном языке и…

По нему?

Ни в коем случае.

Обещаешь?

Когда в последний раз ты слышала, чтобы я говорила о нем?

Не помню.

Вот видишь.

Ну а когда ты намерена совершить глупость — и снова влюбиться?

Постой-ка: не ты ли убеждала меня в том, что единственный способ выжить — это никогдане влюбляться?

Господи, неужели ты думаешь, будто я рассчитываю на то, что кто-нибудь последует этому совету?

Дело в том, что я как раз и следовала ему. Правда, не намеренно. Скорее потому, что после Джека никому из мужчин не удалось зажечь во мне это странное, сумасшедшее, опасное… как бы это назвать? Желание? Экстаз? Страсть? Умопомрачение? Глупость? Мечту?

Теперь я знала кое-что еще: я не могла быть с ним, но я не могла и забыть его. Может, время притупило боль — но, как любой анестетик, не залечило рану. Я все ждала, что придет тот день, когда я проснусь и не вспомню про Джека. Но это утро пока не наступило. Я всерьез забеспокоилась: а что, если я никогда не смогу пережить эту утрату? Что, если боль не уйдет? Что, если она станет управлять моей жизнью?

Когда я поделилась своими страхами с Изабель, она лишь рассмеялась.

Дорогая, потери — неотъемлемая составляющая жизни. В каком-то смысле, с'еst notre destin [74]. Да, есть вещи, которые невозможно пережить. Но что в этом плохого?

Это так больно…

Но жить вообщебольно… n'еst-ce pas [75]?

Да оставь ты свою экзистенциальную демагогию, Изабель.

Обещаю тебе: как только ты смиришься с тем, что не сможешь пережить это… сразу успокоишься.

С этой мыслью я и прожила следующие двенадцать месяцев — крутила короткий роман с джазменом-датчанином, писала еженедельную колонку, проводила долгие вечера в «Синематек франсэз» и (если позволяла погода) каждое утро читала по часу на лавочке в Люксембургском саду, отметила свой тридцать третий день рождения заявлением об уходе из газеты, написала Джоэлу Эбертсу о том, чтобы освободили мою квартиру к тридцать первому декабря 1955 года. Потому что я возвращаюсь домой.