Безмолвные воды (ЛП)

Иногда она стояла и смотрела на меня, ожидая ответа. А потом, не дождавшись, вздыхала и уходила, с еще более утомленным видом, чем за минуту до этого.

Страшно представить, как она намучилась со мной.

Страшно представить, как измучилась я сама.

— Ты в порядке, шалунья? — спросил папа, заглядывая в мою спальню.

Я улыбнулась.

— Чудесно-расчудесно, — он пригладил рукой теперь уже седую бороду. — Минутка юмора? — спросил он.

Мой отец был большой умница в прямом смысле этого слова. Он преподавал английский язык в Университете Харпер-Лейн и знал о литературе больше, чем любой другой. Но настоящий его талант заключался в том, что он коллекционировал самые ужасные шутки со всего мира. Каждый вечер он выдавал мне что-то новенькое из этого.

— Что бы вы могли найти на кухне Чарльза Диккенса? — он затопал ногами, имитируя барабанную дробь, и прокричал: — Самый лучший розмарин и самый худший тимьян!

Я закатила глаза, хотя это было самое забавное из всего, что мне доводилось слышать.

Папа подошел ко мне и поцеловал меня в лоб.

— Спокойной ночи, Мэгги. Биение твоего сердца заставляет планету вертеться.

***

Каждую ночь, лежа в постели, я слушала, как Келвин играет на гитаре в конце коридора. Он всегда поздно ложился — слушал музыку, пока делал уроки, или ворковал со своей девушкой Стейси. Я всегда могла точно определить, что она у него, по тому особому хихиканью, характерному для любой безумно влюбленной девушки. Они были вместе уже очень давно, поэтому обменялись помолвочными кольцами, которые означали, что они отныне и навсегда принадлежат друг другу.

Около одиннадцати вечера я проснулась, услышав, как Шерил на цыпочках выходит из дома на свидание со своим бойфрендом Джорданом. Джордан был классическим «плохим парнем» — о таких написано в куче книг — и Шерил без него было бы гораздо лучше, но я не могла ей этого сказать. А даже если бы и могла, она все равно не послушала бы.

За последние десять лет каждый из членов моей семьи нашел свой способ примириться со мной и моим молчанием.

Келвин стал одним из моих лучших друзей. Они с Бруксом проводили много времени со мной — мы играли в видеоигры, смотрели фильмы, которые нам не следовало смотреть, и открывали для себя лучшую мировую музыку.

Мама, можно сказать, отгородилась от меня, когда поняла, что я больше не буду говорить. Она ушла с работы, чтобы обучать меня на дому, но практически не разговаривала со мной на темы, не относящиеся к учебе. Справедливости ради скажу, что во всем случившемся со мной она винила себя. Казалось, ей было тяжело видеть меня изо дня в день, и поэтому она возвела между нами стену. Она не знала, о чем со мной говорить, поэтому через какое-то время даже просто смотреть на меня стало для нее невыносимо. Иногда, когда я входила в комнату, она старалась выйти. Хотя я не винила ее. Мое присутствие напоминало ей о том, что это она просмотрела тогда, что я сбежала из дома на встречу с Бруксом. Ей было больно меня видеть.

Папа, тем не менее, остался таким же бесхитростным и любящим, как всегда, если не больше. Я была благодарна ему за это. В нем заключалась моя стабильность. Он никогда не смотрел на меня как на неполноценную. В его глазах я была прежней.

Шерил, напротив, ненавидела меня. Возможно, это слишком сильно сказано, но другого слова на ум не приходит. Хотя у нее было немало веских причин не любить меня. Она росла, но из-за моих проблем оказалась где-то на втором плане. Отмененные семейные путешествия; шоу талантов, которые вынужденно пропускались из-за сеансов моей терапии; деньги, которые родители не давали ей, потому что тратили их на меня. Вдобавок мама, которой тяжело было видеть меня, переключила все внимание в этом отношении на Шерил, ругая ее за малейшую провинность и придираясь к каждой мелочи. Не удивительно, что в подростковом возрасте Шерил начала бунтовать. И Джордан был пиком этого бунта, ее самая большая ошибка.

Под музыку Келвина я снова заснула, но около трех часов ночи проснулась опять, услышав, как Шерил потихоньку вернулась. Иногда я слышала, как она плачет, но не могла выяснить причины, потому что Шерил не любила, когда я вмешивалась.

***

— Ты поторопишься наконец?! — крикнул Келвин на следующее утро, стоя в коридоре и барабаня в дверь ванной. Со стоящими торчком волосами, в мятых пижамных штанах — одна штанина задрана, другая волочится по полу — и переброшенным через плечо полотенцем, он снова постучал в дверь. — Шерил! Хорош уже! Я опаздываю. С минуты на минуту здесь будет Брукс. Выметайся быстро! Твоему лицу не поможет никакая тушь.

Она распахнула дверь и закатила глаза.

— А с твоим запахом не справится и цистерна воды.

— О, прекрасно. Интересно, а что подумает мама, узнав, что ты вчера вечером смылась из дома.

Шерил прищурилась и оттолкнула его.

— Во всем гребаном мире ты бесишь меня больше всех.

— Я тоже тебя люблю, сестренка.

Она показала ему средний палец.

— Я использовала всю горячую воду, — заявила она и, топая в свою комнату мимо моей открытой двери, посмотрела на меня. — Чего уставилась, уродина? — после чего ушла к себе, громко хлопнув дверью.

Келвин посмотрел на меня и тихо заржал.

— Она словно ласковый утренний лучик. Доброе утро, Мэгги.

Я махнула ему рукой.

Мой распорядок дня был довольно простым. Я просыпалась, читала одну из своих любимых книг, чистила зубы, причесывалась и шла в столовую готовиться к занятиям. Больше всего я любила ту часть дня, когда к нам заезжал Брукс. Он каждый день подвозил Келвина в школу и наблюдал, как Шерил постоянно занимает ванную, из-за чего тот не успевал собраться вовремя и всегда опаздывал.

Брукс из тех людей, в которых влюбляешься сразу. Даже при своих хипстерских замашках, он был одним из самых популярных парней в школе. В этом не было ничего удивительного — такой уж он человек. Люди попадали под власть его обаяния, и поэтому недостатка в девушках он не испытывал. На данный момент счастье улыбнулось Лэйси Палмер, но на ее место метил целый список претенденток, терпеливо ожидающих своей очереди. И в этом тоже не было ничего удивительного, потому что Брукс был не только обаятельным, но и красивым. У него была чудесного оттенка смуглая кожа, мускулистые руки и волнистые, очаровательно взъерошенные волосы. И еще восхитительная улыбка. Он всегда улыбался левым уголком рта, а смеялся правым. Одевался Брукс в футболки с названиями любимых групп, которые покупал, катаясь на концерты вместе с Келвином и еще двумя друзьями — Оливером и Оуэном. На нем всегда были неизменно драные джинсы, поддерживаемые кожаным ремнем, украшенным значками со строчками песен его любимых исполнителей. В переднем кармане всегда лежало несколько гитарных медиаторов, которые он в течение дня периодически вертел в руках. А белые кеды постоянно были развязаны и разрисованы маркерами. А еще у него была привычка носить разные носки. Если он когда-то появлялся в одинаковых — значит, одевался в темноте.

— Как ты сегодня, Магнит? — спросил он меня.

Я кивнула. Брукс задавал мне этот вопрос каждый день, когда бы ни пришел. После того давнего инцидента он пообещал заботиться обо мне и держал свое обещание. В последнее время он начал называть меня Магнит — сказал, что его притягивает наша дружба.

— Это дружба, как магнит, притягивает нас друг к другу, Мэгги Мэй. Ты мой магнит.

Естественно, прозвище появилось не просто так, а в одну из ночных вечеринок, где они с моим братцем напились, а потом приволоклись ко мне и заблевали весь пол. Но прозвище закрепилось.

— Можно мне войти? — спросил он. Как ни странно, он всегда спрашивал разрешения. И всегда получал положительный ответ.

Брукс буквально запрыгнул в мою комнату — даже в семь утра он был энергичным, как заяц из рекламы батареек.

— У меня есть кое-что, и я хочу, чтобы ты это услышала, — сказал он и вытащил из заднего кармана свой iPod. Мы вдвоем разлеглись на моей кровати, свесив на пол ноги. Он вложил один наушник мне в ухо, а второй вставил себе и нажал кнопку воспроизведения.