Чипсы (СИ)

Я отдала Корнелию Сергеевичу камеру -- он меня что-то спросил -- я что-то ответила про живот... болит живот... Ничего... Всё нормально. Я ничего.

Блинчики, блинчики...

Выпекаем сладко

Блинчики, блинчики

Вот квашня, вот кадка.

Я шла по коридорам, высоко подняв голову. Поворот. Мимо входной двери и поста охраны, мимо уборщицы, мимо каких-то пятен-лиц вдоль стен и, дальше, мимо -- кабинета директора.

Слёзы потекли из глаз - я ненавижу, я никогда не плачу. Поворот. Понеслась по лестнице (хорошо, что мама запрещает высокие каблуки), срывая снежинку с груди ( у нас все старшеклассники нацепляют на одежду снежинки - продаются в ТРЦ, перламутровый пенопласт, девятнадцать-девяносто девять)-- блузка чуть треснула, будто взвизгнула от боли. От дырочки вниз повисла нитка. "Порвала блузку!" -- я, рыдая, заперлась в туалете.

Блузку мы купили в Москве с большой скидкой. Ценник был 15 тысяч, но мама говорит, что это всё обман, что цена со скидкой - это и есть настоящая цена, а цена без скидки - воровство и грабёж. Если ты сам покупаешь - воровство. Если к тебе пристанет продавец - грабёж. Но: к моей маме не пристанешь особо. Она сама так пристанет, что взвоете. А я с такой мамой живу. Жила... И вот дожила. Всё из-за неё. Всё из-за меня. Нет! Не из-за меня! Это я! Я - из-за неё!

Если бы тогда я проигнорировала выходку Златы и Макса на утреннике, если бы не побежала прочь? Всё равно, рано или поздно мы бы с Дэном начали общаться. Моя обида на них и его жалость ко мне в тот день стали всего лишь катализатором наших отношений. Просто за счёт утренника всё ускорилось. Просто если бы я не любила Дэна, я бы не встала перед ним колени. Просто, если бы ему было на меня наплевать, он не побежал бы меня искать по школе.

Я заперлась в учительском туалете и ревела. Я молча ревела. Чтоб уборщица не услышала. Она подслушивает часто, и подсматривает. И вот я давлюсь слезами, нитку с блузы оторвала, на палец накручиваю. Стук в дверь. Но я не очень испугалась (да я и всегда в учительский туалет ходила). Бывают такие ситуации. Я состроила просящее лицо, приготовилась сказать: "Живот".

"Врать всегда надо уверенно, -- говорит мама. - Без вранья не выживешь. Недаром есть святая ложь, ложь во спасение".

Стук. Я открыла, говоря уже "жи..." И увидела красный халат и синтетическую бороду. Слёзы опять полились, я начала плакать громко, в голос, и всхлипывать.

Дед Мороз сказал:

-- Арина! Ну что ты! Зачем?

И обнял меня. Прижал!

Я хотела сказать, какой он подлый, какой он злопамятный и мстительный, я хотела закричать, что прошла уже целая вечность -- семь лет, а он до сих пор мстит, я хотела припомнить ему все обиды-неприятности, которые преследовали меня после того инцидента, но почему-то обняла в ответ и рыдала, рыдала, рыдала, произнося следующие междометия: "у", "и", "у-гу", "в-в-ви-и", частицы: "да", "ну", "если", местоимения: "я", "ты", "они" и наречия "подло", "низко", "вопиюще". "Вопиюще" - причастное наречие.

Дэн поднял с кафеля снежинку, аккуратно заколол снежинкиной булавкой дырку на блузе, и сказал:

-- Так было?

-- Меня мама убьёт.

-- Тебе пятнадцать, Арина, не пять. Мама тебя не убьёт, если ты перестанешь её бояться.

-- Я не боюсь. Мне просто жалко вещь.

-- Вещь? А себя тебе не жалко?

-- Нет, -- ответила я честно. - Так мне и надо. Всё правильно. Я за всё наказана. Я виновата, Дэн. Прости меня за то, что было. Семь лет я мучаюсь. Вроде забылось. Ты вернулся, и эти четыре месяца... Это был ад. Мне снятся ужасы, я постоянно вспоминаю детство.

И я встала перед ним на колени.

Я заметила, даже нет, запомнила это состояние: состояние абсолютного счастья. В шикарной блузе - дырка, я на коленях, и - спокойна, и -- счастлива, потому что - так мне и надо. Я счастлива, потому что Дэн пришёл меня утешать и не боится, что его выгонят из женского, да ещё учительского туалета, потому что, хоть он и гад, и они, парни, все - гады, но и я - гадина: тогда, во втором классе, Дэн из-за меня сильно пострадал. И вот он меня первый обнял, он первый мирился. Я тогда чётко поняла, что он - сильный, а я - слабая. "Сильный не может быть подлым", -- подумала я тогда и встала на колени. Какая я была глупая. Где-то по литре прочитала о доброте и прощении, и поверила. Добрый может простить -- может! -- но он может и сам стать подлым. Подлым может стать кто угодно - это я теперь знаю точно.

-- Арина! Пошли! Посидишь в зале. Сейчас третьи-четвёртые классы придут, -- он меня не поднимал с колен, он просто уговаривал.

Я взяла Деда Мороза за рукавицу - тогда он потянул меня вверх. Я так и держала его за рукавицу, а не за руку, пока мы шли по коридору. Поворот. Мы шли, и мне было наплевать на сплетни уборщицы, на лица, уже не смазанные, а вполне чёткие, смотрящие на нас со всех сторон. Лики отличников со стенда, в том числе и наши с Дэном, осуждающе вперились, впились в нас - я теперь точно знаю: они предостерегали меня тогда от опасностей и этой беды. Но я была счастлива, я стала в тот момент свободна от мамы. Мне было комфортно. (Как бы написать точнее?) Мне было -- летяще. Невесомость души.

Сидя в зале в ряду стульев, поставленных вдоль стены, я вместе с родителями из "началки" просто смотрела утренник-дубль два для третьих-четвёртых. На пульте была наша Веля и время от времени оборачивалась на меня. Корнелий Сергеевич фотографировал теперь уж сам, он улыбнулся мне виновато. Но Корнелий Сергеевич ни в чём не виноват, он, наверное, ничего и не понял: его не было тогда в школе, когда всё началось. Опять "блинчики", опять "проступки" -- мне было всё равно. Я смотрела на Дед-Мороза - Дед-Мороз смотрел на меня. Дед Мороз не поддерживал Скомороха и Снегурочку в этой игре, не повторял нескладушки о проступках. И Скоморох заткнулся.

Ко мне подсела насупленная грустная девочка. Она вся была какая-то пришибленная. Я сразу поняла почему: у неё не было нарядного платья, её родителей не было на празднике. Какое-то застиранное рубище с застёжкой на спине было на ней - это странно для нашей гимназии. Я обняла девочку - она прижалась ко мне, так мы и сидели. Макс и Злата подошли к нам, и, не глядя на меня, вывалили перед этой девочкой все оставшиеся призы и конфеты. Или только Злата дарила? Не помню. Злату и Макса я вдруг совсем перестала замечать. Я видела только Дэна. Я ни разу не подумала о том, как к нам с Дэном теперь отнесутся окружающие. После утренника Злата дождалась, когда Веля уйдёт и попросила меня отнести ей шубку. Я сразу поняла, что Злата меня отсылает, что хочет поговорить с Дэном обо мне, хочет отругать его. Я почти уверена, что она сказала тогда Дэну:

-- Ты совсем? Не вздумай забыть и простить!

Я тогда впервые в жизни послушалась Злату: покорно, спокойно, тихо взяла шубку и понесла на четвёртый этаж, в кабинет биологии. Я на побегушках у шавки? Да и пусть. Я была уверена, что победила, поэтому ушла. Мне было всё равно, что будет говорить Дэну Злата. "Теперь-то я знаю, что -- настоящее, а что - шелуха", -- думала я опрометчиво.

Веля очень удивилась. Она стояла спиной ко мне, поливала аспарагус и вздрогнула, когда я вошла. Её всю перекосило -- мою маму так тоже иногда передёргивает, если лекарственный отвар очень крутой, или горький. Закапало с горшка, с листьев, с кашпо. Веля забрала шубку, встряхнула её, заулыбалась и сказала:

-- Ариша? Спасибо, Ариша!

-- Татьяна Викторовна! Посадите меня с Дэном, -- попросила я.

Веля испугалась:

-- Но, Ариша!

-- Посадите пожалуйста, Татьяна Викторовна. Мы дружим, -- приказала я.