Наши все тридцать

Всего этого принцам на белых «феррари» не нужно. Наши миллионеры, так же как и миллиардеры, в молодости были фарцовщиками-балагурами, а ныне страдают печоринским синдромом. Материальная избыточность порождает стремление к избыточности эмоциональной. А при таком-то синдроме какую Бэлу при себе ни посади, все одно – будет не та Бэла.

Любовь

Когда наступают длинные сумерки, мы собираемся у кого-нибудь дома – и это любовь. Мы ставим бутылку красного вина на стол, мы разговариваем, мы негромко смеемся, мы терпеливо поджидаем опоздавших.

Они приезжают: уставшие девочки, подруги, иногда чуть живые от усталости. И это чудо, – потому что все-таки они приезжают. Вечерами, соорудив нехитрые закуски, мы садимся вокруг стола. Негромко льется наш разговор. Нет, не мужчин обсуждаем мы и не их загадочность. Всем давно известно, что женская логика образовалась только и исключительно из попыток понять поведение мужчин, – так к чему же стараться?

Мы обсуждаем новые идеи, пришедшие нам в голову, грозящие перелиться в проекты. Мы обсуждаем учебу детей в школе, недавние турпоездки, работу, кино, слегка хвастаем друг перед другом какими-нибудь новыми шмоточками. Разговор льется как горный ручеек, переплюхиваясь из сюжета в сюжет, давая место новым историям. Мы все очень разные, познакомились давным-давно и случайно, но как-то непривычно крепко для случайного соприкосновения спаялись. Это судьба, ничего не скажешь. И это – любовь.

Есть в наших жизнях, конечно, и другие Любови. Точнее, влюбленности. Например, почти все влюблены в свою работу. Почти все, кроме меня. Я от нее очень устала и потому близка к кризису жанра. Во всяком случае, так мне кажется. Иметь любимую работу – архиважно. Это наше все. Но, правда, на поиски ее, любимой, можно потратить полжизни, так же как и на поиски любимого мужчины.

– Главное, чтобы это не стало поисками священного Грааля, – хохочет, оскалясь сахарными зубами, любимица Лимфорда Кристи, – чтоб это не было как с БСЛ! Форма невроза!..

Спасаясь от кризиса жанра, я пишу funny stories и рассылаю своим подругам по е-мейлу. Если не успеваю написать – исполняю устно. Нынче в устном исполнении как раз прозвучала история со Славой и его поисками БСЛ. И она им понравилась: мои ангелы весело смеялись!

Они, матери-одиночки, бывшие жены не по расчету, замученные бизнесвумены, все вместе или по отдельности, – на какой-то миг забывают о двенадцатибалльных штормах жизни, слушая эти истории. На краткий миг превращаясь в юных девчонок, гогочущих от неприличных историй столь же искренне, как искренне замирают от первых интимных, – они смотрят на меня совершенно по-особенному. И выражения этих глаз не передать словами.

Беспечность и вечность, простота и красота, вскипающий цвет мая и теплый ветер августа, и быстрые сумерки ранней осени, и длящиеся долго рассветы зимы – всё, всё в этих глазах… Глядя в их глаза в такие минуты, я готова рассказывать страшные сказки весело снова и снова, и придумывать все новые, и бесконечно собирать сюжеты.

Рассказывать сказки – особенный дар. Мои подруги знают это лучше меня и потому бывают довольно строги со мной. Они говорят, я избалована шансами. Они говорят, я цинична.

О да, я избалована шансами. Я избалована ими так же, как и испытаниями. И я не знаю, хотела бы я этих испытаний за предоставленные впоследствии шансы. (Или предоставленные заранее?)

И я цинична, это правда. Я гордо несу статус циника еще и потому, что «циники – это разочаровавшиеся романтики». Утверждение, справедливое в особенности: я циник как есть. И все-таки еще немножко – романтик.

А вот мифы женского сознания, коих в форме сказок устных и письменных я сказитель и собиратель, мы обсуждаем отвлеченно от моей персоны. Мифы женского сознания занимательная вещь. Под определенным углом зрения сверкающая, как бриллиант, и временами такая же несокрушимая.

Иногда мои невесты по второму разу попрекают меня тем, что я развенчиваю эти самые мифы. Но это не так! Я поборница мифов женского сознания, как никто другой. Я чту их, они по-настоящему для меня святы! Именно поэтому я считаю, что их не надо трогать: пусть будут, как будут. И да не сойдет телезвезда с экрана, и да не выйдет прекрасный принц из белого «феррари» никогда! Оставьте нам то, что свято, – наши мифы. И да не коснется нас Большая и Светлая Любовь.

Я не устаю повторять это, клятвенно заверяя свою верность принципам. «Без идеалов жизнь не жизнь, а сплошной нигилизм», – говорю им я. Моя аудитория важно и одобрительно кивает, соглашается, но все-таки нет-нет, а подозрительно сощурится на меня сквозь завесу новейшей технологической туши с трехсоткратным увеличением: не шучу ли? Но в глубине души знают, что не шучу.

Давно известно: судьба наказывает буквальным исполнением заветных желаний. И кто-кто, а мои-то подруги не понаслышке знают, что это такое. Но, слава богу, все так придумано в этом мире, что сбычу мечт дано пережить немногим.

Зато после того, как пройден этот круг, происходит чудо: немногие находят немногих. Мы обретаем друзей и людей, которые нас понимают. Это важно. Ибо та дружба, на которую можно положиться, и более всего та, на которую положиться нельзя (ибо она и есть самая настоящая), – дается нам не в детстве, а в зрелом возрасте, причем в период испытаний. «Друг детства» – термин заманчивый, но это только термин. Потому что мы не можем быть в двадцать пять такими же, какими были в пять. И, соответственно, человек, который отвечает нашим потребностям в пять, не может отвечать им в двадцать пять. Иначе жизнь – не более чем бесконечно длящееся детство.

Я убеждена: настоящие друзья обретаются в шторма невзгод, в черные дни. И конечно же, ничем они помочь в эти самые дни не могут.

Никто не может. Шторма даются для самостоятельного преодоления. Но только когда становится невыносимо тяжело, совсем, совсем невмоготу, – очень важно, чтобы просто приехал кто-нибудь, кто тебя понимает, и просто посидел с тобой и тебя послушал.

И тогда тьма, сгустившаяся над городом Ершалаимом, постепенно исчезает. Дальше все идет легче и лучше. И вот уже ослепительно розовый краешек неба алеет на восходе дня. А мы… Мы все так же слушаем друг друга, собираясь на кухнях, обмениваемся историями, смеемся.

И пусть наши матери, качая головой, говорят, что эта жизнь страшна. Нет, тут не правы наши мамы. Жизнь не страшна. Так же как и не прекрасна. В этом мнении мы сходимся абсолютно все. Она – такая. И никогда не была другой: цветы невероятных сюжетов распускаются в непроглядной тьме русской ночи, как зацветают букеты невыразимой красоты на черносмольной глади жостовских подносов. И эти цветы, и эти сюжеты, и черная смоль, и багряная гладь – это все наше, не отнять. Хочешь смейся, хочешь плачь. По настроению. И как хочешь рассказывай, как хочешь рисуй: недаром ведь и жостовские подносы, национальную гордость нашу, расписывают только и исключительно женщины.

Невест-ing

Наши «невестины» шабаши приносят пользу, оказывается, не только нам. Благодаря случайным знакомым подруг, влет попадающим на наши собрания время от времени, наше общение несет зерна разумного-вечного вовне и имеет успешный пиар в народе. Нам звонят советоваться. Это приятно.

Накануне отлета мне звонит одна моя знакомая с набоковским именем Ада.

Первым долгом она выражает свое восхищение тем, что мы, девчонки-молодцы, находим время и возможности (!) собираться, затем сдает имя своего «агента», побывавшего у нас накануне. Агента зовут Олечка, я ее помню. Милая такая серая мышка, похожая на Наталью Водянову, с той только разницей, что брови у нее выщипаны в ниточку, и поэтому лицо кажется каким-то голым… Забавная девчонка, словом.

Я как раз заканчиваю собирать чемодан, который лежит у меня на кровати, раскрыв огромную хищную пасть. В доме бардак, я хожу из комнаты в комнату в трусах и майке, с трубкой у уха, и пытаюсь понять, что забыла и что от меня хочет Ада. После предварительной болтовни в стиле «как сама», Ада переходит к делу и интересуется, каков был мой опыт общения с виртуальными женихами год назад.