Считай звёзды (СИ)

Не хочу думать.

Плюхаюсь на край кровати, взяв инструмент. Дергаю напряженно натянутые струны, кажется, каждое их звучание медленно убивает О’Брайена, плечи того поддергиваются во время моей недо-игры. Молчит, отдавая внимание параграфу.

Какое-то время мы держим рты на замке. Я делаю вид, что разбираюсь в записях матери, Дилан притворяется, что понимает материал из учебника. Конечно, ничего из перечисленного не принесет пользы, и в какой-то степени я рада, что первым не выдерживает именно О’Брайен. Видимо, моё «насилие» над гитарой приводит его в ужас.

— Черт, ну и дерьмо, серьезно, — парень оборачивается, взглядом вцепившись в мои пальцы, которыми вожу по струнам. — Мои уши были зверски изнасилованы.

Пускаю холодный смешок, хмыкнув:

— И не только уши, — сильнее давлю на струны, звук раздается громкий, мне самой противно его слышать. Не жду, что Дилан поднимет свою задницу, чтобы помочь мне. Между нами опять образовалась морозная стена. И я не собираюсь идти на компромисс первой. Достало всё это. Не понимаю, что не так в моем поведении, что этот тип считает дозволенным совать мне руки между ног? Я преподношу себя не так? Почему все…

Все лезут ко мне. Почему? Я слишком развязна? Легкомысленна? Или… Нет, не могу понять. Мне не нравятся пошлые намеки, извращенные шутки. Какая уважающая себя девушка будет в восторге от того, что её желания ни во что не ставят? Дилан не имеет права вести себя так, будто это ничего не значит. Для него подобные действия сравнимы с чем-то обычным? Мне придется заставить его пересмотреть свои нормы хотя бы по отношению ко мне. Или же пускай вовсе не пытается установить со мной контакт.

О’Брайен встает из-за стола. Он даже не успевает сделать в мою сторону шаг, а уже сжимаюсь внутри, невольно стиснув колени. Парень наклоняется, взяв тетрадь матери, и быстро скользит взглядом по аккордам, после чего опускает внимание на мои руки, ругая положение пальцев:

— Сразу видно, что руки из заднего прохода. Совсем не для струнного инструмента.

Окей. Спасибо. Отвожу глаза, всем видом стараясь не проявлять обиды. Говорят, на правду не обижаются. Но слышать такое… Категоричность всё равно задевает.

Ожидаю, что парень оставит вердикт таковым и вернется к химии. Мои надежды часто не оправдываются. В данном случае, всё происходит по той же схеме негодования. Правда, сомневаюсь, что ощущают именно отрицательные эмоции, видя, что Дилан не следует по прописанной мною в голове схеме. Он ещё раз проходится взглядом по аккордам, бледное лицо больше не выражает никакой наглости. Серьезен, даже строг. Не хотелось бы подмечать, но суровость в его взгляде ледяная, жесткая. Уверена, он начнет бить меня по рукам, если буду допускать ошибки при игре.

Каким образом нам удается так незаметно меняться ролями?

Приходится мысленно притихнуть, чтобы полностью подчинить себе дыхание. О’Брайен присаживается напротив меня на одно колено, в одной руке сжимает мамину тетрадь, внимательно изучая, пальцами другой начинает жестко менять положение моих рук. Сложно не заметить. Он серьезно относится к данному виду деятельности. Побоюсь предположить, что это просто его хобби. Может, игра на гитаре ассоциируется у него с чем-то? С отцом? Не знаю. Но лучше сосредоточиться. Не хочу ощущать на себе давление его злости из-за моего «насилия» над инструментом.

— Ты тупица, — Дилан явно выбирает выражения, стараясь цитировать мои слова, сказанные когда-то в его адрес. Стоит ли отмечать, что он оказывается очень нетерпеливым? Нет, не думаю. Это и без того ясно. Сколько раз я получила по рукам за то, что расстраиваю гитару? Не счесть. Тыльные стороны ладоней болят. Не жалуюсь на грубость. Здесь нет никакой дикой любви к мазохизму, всё дело в поведении О’Брайена. Знаю, как именно это прозвучит, даже моё сознание отрицает рождение столь нелепых мыслей, но мне… Мне почему-то приносит удовольствие наблюдение за «таким» Диланом. Нет, не тем, кто дает мне по рукам. Его поведение. Его серьезное выражение лица. Его неуместная строгость, будто он учит меня не игре на гитаре, а обезвреживать бомбы.

— Не так! — повышает голос, теперь вовсе сидит в позе йога на полу напротив меня. Терпеливо выношу его ругань, пытаясь выполнять поручения правильно, но каждый раз парень подмечает ошибки.

— Я делаю так, как ты говоришь, — сквозь зубы шепчу, нахмурив брови. Дилан готов ломать мои пальцы. У меня не выходит. Совсем. Кажется, мама подозревала о моей проблеме, поэтому учила меня играть на пианино.

О’Брайен опирается ладонями на край кровати по обе стороны от моих бедер, но не испытываю ни намека на смущение, ведь полностью посвящаю себя музыкальному инструменту. И аккордам, которые опять не выходит сыграть.

— Мои уши, — парень с безнадежностью выдыхает, опустив голову. С обидой и недовольством на саму себя опускаю руки, расстроено уставившись на свои колени, края которых Дилан касается лбом. Не желаю лишний раз смущаться контакту, но струны сжимаю, отводя глаза в сторону.

— Как ты вообще на пианино играешь? — О’Брайен выпрямляется, сутуля плечи, и трет опухшие веки, а я воспринимаю сказанное с большей обидой. Терпение подходит к концу. Он может нести любую чушь, задевая мои чувства, но пускай не смеет заикаться про моё любимое дело. Да, соглашусь, мне не хватает музыкального образования. Мною занималась только мама, а потом отец запретил мне как-либо проявлять себя в данном направлении творчества. Думаю, причина его резко негативного настроя именно в сложном расставании с матерью. Правда, до сих пор мне сложно дается осознание, почему их отношения касаются меня настолько сильно?

Так что трудно изолироваться от замечания, касающегося дела, к которому у меня лежит душа. Я не умею играть, не знаю основ и правил. Но разве это должно препятствовать желанию и стремлению? Везде мне ставят рамки. Каждый думает, что имеет право делать мне замечания и указывать на недостатки.

Люди порой огорчают меня.

Ухожу в мысли, поэтому не задумываюсь перед тем, как повторно провести по струнам пальцами, за что получаю гневное:

— Не так, — Дилан жестко начинает работать с моими пальцами, пытаясь заставить тех принять правильное положение, но я уже сижу без огня в груди. Желание отпадает. Вот таким образом посторонние люди вышибают из тебя уверенность в себе. Не нравится мне это.

Хмурю брови, разочарованно выдохнув:

— Ты серьезно относишься к этому, так? — утверждаю. Мне даже не нужен его ответ. Всё и без того ясно. О’Брайен искоса поглядывает на раскрытую тетрадь мамы, видимо, забывает аккорды. Но ему приходится обратить на меня внимание, поскольку спокойно, без резкости убираю инструмент с колен в сторону, уложив осторожно на кровати. Дилан поднимает голову. Смотрит на меня. Не смотрю в ответ, не справляясь с проявлением обиды, хорошо, что могу проглотить ком, оставшись менее безразличной внешне. Встаю с края, делая шаг в бок, обхожу парня, который поворачивает голову, молча следя за мной. Ощущаю его внимание, так что сомнений в наличии наблюдения с его сторону нет никаких.

Торможу у стола, собирая его учебник и тетрадь, а так же пишущий предмет. Укладываю аккуратно на край, мягко надавив ладонью на стопку:

— Забирай, на сегодня достаточно, — вот так, спокойно. Без скачков тона голоса.

Не оглядываюсь на него, пытаясь до конца скрывать свое огорчение. Сказать честно, больше разочарования испытываю к себе. Плевать на методы общения Дилана. Дело во мне. Я правда не имею никакого намека на наличие таланта к музыке. Думаю, мой отец запрещает мне играть не только потому, что сравнивает меня с мамой. Ему просто тяжко выносить вой пианино.

Выхожу из комнаты, радуясь тому, что О’Брайен так и не пытается что-либо сказать. Направляюсь в ванную. Мне нужно остыть. Знаю, как это звучит. В доме холодно, а я собираюсь забраться под прохладный душ. Но мне жарко. От негодования. Всегда неприятно, когда тебе пихают прямо в лицо правду, что таишь от себя, создавая подобие само-лжи. А Дилан прямолинеен. Вряд ли задумывается о последствиях своих слов и действий. Понятия не имею, плюс это или минус. Зато этот человек точно не солжет. Мне так кажется. Боже, как понять всю ситуацию между нами? Я зла и обижена. И в данном случае, речь веду совсем об ином. О том, что он сделал тогда. В конце лета. Я… Если честно, я не разберусь с этим. Злость. Обида. Одно вытекает из другого и наоборот. Но сейчас, учитывая отношения наших родителей, могу уверенно предположить, что испытываю радость и благодарность за то, как он поступил со мной. Скорее всего, Дилан уже знал про Лиллиан и моего отца. Или же у него были другие веские причины.