Пятьдесят оттенков хаки (СИ)

Отношения соседа-ветерана с юным медиком как-то не заладились с самого начала их совместного проживания в коммуналке. Как было отмечено в милицейском протоколе, старик давно замечал за подозрительным студентом странности в поведении. В это утро, вернувшись с дачи, Кузьмич решил принять душ, но, заглянув в ванную, увидел, что та полна «мыльной пены». «Опять Петровна белье на ночь замочила», – пробурчал дед и направился в кухню за тазом, чтобы на время переложить мокрые вещи. На плите ветеран заметил выварку с «кипящим бельем», из которой доносился тошнотворный запах. Приподняв крышку, Кузьмич вместо наволочек и полотенец увидел торчащие из бака предплечье и кисть, явно человеческого происхождения. От ужаса он шарахнулся, сбив ведра, лейки, тазы, и бросился к выходу. Пройдя Великую Отечественную, а после десять лет прослужив в спецлагерях, дед понял, что в доме отчетливо пахнет смертью. Вспомнив суровые законы зоны, он изменился в лице и заорал что есть мочи. К ужасу ветерана, другие жильцы квартиры на крик не сбежались. Старик осознал, что остался один на один с преступником из мира криминала. Что им был злополучный студент-«убивец», он ни на минуту не сомневался. Вооружившись ножом и поварешкой, Кузьмич приготовился к обороне и искал выгодную позицию. Прочность его укреплений поколебалась при виде «сообщника». Оказалось, коварный недоучка появился не один. Поначалу Виктор пытался мирно урегулировать конфликт. Он поднял над головой белую майку вместо флага и призвал соседа к спокойствию. «Иван Кузьмич, выслушайте меня, пожалуйста. Я вам сейчас все объясню и приберусь на кухне». Полагая, что смертный час пробил, и речь идет об устранении улик, ветеран издал звук, напоминающий вой сирены, и со скоростью света покинул нехорошую квартиру.

Позже, на суде, друзьям пришлось долго давать показания по поводу этого щекотливого дела. При этом скелет они так и не собрали: содержимое бака было изъято в присутствии понятых как вещественное доказательство. Поведение «злоумышленников» обсуждалось на заседании комсомольского бюро, после чего их взяли на поруки. Об удивительных похождениях незадачливых медиков написала институтская многотиражка и даже городской вестник. Сергей отделался простой минутой «славы», а его приятель поимел все-таки выгоду – боевой сосед добился, чтобы студента отселили из коммуналки. Так как молодой авантюрист был детдомовцем и в придачу ко всему отличником и Ленинским стипендиатом, сам того не загадывая, он стал счастливым обладателем пусть малогабаритной, но все же отдельной квартиры, хотя и вдали от исторического центра города…

После чаепития Маша вспомнила, как однажды записывала выступление Сергея Николаевича Петренко для радиопередачи, посвященной предстоящему дню медицинских работников. Врач появился в студии с перевязанной кистью.

– Бандитская пуля? – пошутила журналистка, включая микрофон.

– Обычный панариций. Не смертельно, но травмоопасно.

– В каком смысле?

– В буквальном. Из-за подобной мелочи не так давно угодил прямиком на операционный стол.

…На пальце Сергея вскочил панариций. С каждым днем он распухал и болел все больше. Сами врачи – народ безалаберный, пока совсем не прижмет, коллег понапрасну не тревожат. Но палец медика разнесло до размеров небольшого кабачка, да и ныл он так, что терпеть было невмоготу. Петренко пришел к знакомому хирургу и попросил «произвести вскрытие». Отказывать товарищу грех, но и помочь проблема – Сергей до жути боялся боли и крови, а потому потребовал применить к нему общий наркоз. Коллега его и упрашивал, и стращал, убеждая обойтись местным, – без толку. Пришлось уступить. Как на грех, рабочий день закончился. Дежурного анестезиолога вызывать не стали: решили обойтись своими силами. Вот только пробу сделать было некому. Едва Сергея усыпили, произошла остановка сердца. Ох, и мороки было. Делали искусственное дыхание, применяли электрошок – все нипочем. Вариантов нет, пришлось срочно транспортировать его в реанимацию. Уложили на каталку – и в лифт. А поскольку навыков санитаров у врачей – ноль, с непривычки поместить пациента в кабине лифта хирург не сумел. Стал перекладывать на носилки и в волнении уронил на пол. Короче, в реанимацию Петренко-младшего доставили в состоянии клинической смерти. На счастье приятелей, дежурил кардиолог. Так что достаточно быстро вернули Сергея к жизни: сердце заработало, пульс пришел в норму, цвет кожного покрова восстановился. А когда его доставили в палату, заметили, что нога у больного сильно распухла. Оказалось, перелом – роняли ведь возле лифта. Вызвали травматолога, ногу загипсовали, гирю подвесили – и в койку. Поутру пришел Петренко в себя и не понимает, где он находится и что с ним приключилось: нога подвешена, весь в бинтах, голова раскалывается, но главное чувствует, что палец болит нещадно. За всеми хлопотами нарыв-то вскрыть забыли. Сергей – парень с умом, второй раз рисковать не стал, согласился резать свой панариций вообще без всякого наркоза. За десять минут управились, и на следующий день ранка сама собой затянулась. С ногой, правда, он еще долго потом в гипсе лежал, а на сердце и теперь жалуется…

Видя, что мужа клонит в сон, Маша предложила ему перебраться на кровать и стала убирать со стола посуду.

– Кстати, психоневрологическим отделением госпиталя заведует сын Синяка. Этот врач и вовсе большой оригинал: лечит солдат-суицидников по собственной методике: дает им веревку, мыло, долго и обстоятельно советует, как повеситься быстро и качественно, в каких местах веревку получше намылить, чем закрепить, где на табурет наступить и т.д. Проведет инструктаж, даст бумагу и ручку для прощального письма – и за дверь. На мое замечание, мол-де это кощунственно, Эдуард Михайлович уверенно отвечает, что в медицине порой приходится действовать жестко. Он никогда и никого не уговаривает изменить решение, даже торопит из-за двери. Одним словом, превращает попытку смерти в фарс. Говорит, действует безотказно – еще ни один солдат в петлю не полез.

– Выходит, дети наших героев не продолжили традиции отцов, – засыпая, подытожил Тополевский.

– Они хоть и медики, но военные, – возразила жена.

Маша открыла блокнот и записала: «Напроситься на беседу к Крылову». Руководство дало добро на ретро-истории, а Александр Иванович был знатным рассказчиком. Его воспоминания были ценны для сериала.

Глава двадцать шестая

В день отъезда Тополевский не выпускал ладонь жены. Предчувствуя скорую разлуку, Маша хмурилась, не пытаясь скрыть печаль. Выйдя от гостиницы, они, не сговариваясь, сели на заднее сидение и взялись за руки. Водитель оглянулся, чтобы уточнить маршрут, но, видя столь трогательное проявление чувств, тронулся молча. Возле указателя на аэродром машина, перестраиваясь, притормозила. Голова журналистки коснулась плеча мужа. Она незаметно поцеловала Андрея в щеку и скороговоркой шепнула: «Жаль, так быстро добрались». Кивнув в ответ, Тополевский нежно поцеловал пальцы ее рук. Маша смущенно опустила глаза, пряча слезы. Губы ее по-детски подрагивали. Расставаться она не умела и не хотела. Прямо по летному полю направились к самолету.

У трапа уже курил Уральцев. Поздоровавшись, он шутливо уточнил у Андрея: «Вы до Москвы или дальше?» «Как пойдет», – не растерялся попутчик. Генерал галантно поцеловал Маше руку.

– Рад встрече, Марья Андреевна. Обойдемся без интервью?

– Лишь сегодня, – кутаясь в шарф, улыбнулась женщина.

– Думал увидеть вас с мужем на званом ужине, но, увы, – с улыбкой укорил генерал. – Неужели супруг держит вас взаперти?

– Напротив. Просто нам так редко выпадает побыть вдвоем.

– Понимаю. Жена тоже сетует на частые разлуки, – согласился командующий и посмотрел на Тополевского. – Мне хотелось в неформальной обстановке обсудить один вопрос. Помнится, несколько лет назад космодром участвовал в проведении одной весьма хлопотной операции.