Потерян в тебе (СИ)

— Это все неправда. Я мертва. Я не могу быть рядом с тобой, — ее нижняя губа дрожит, а руки отстраняют от себя сына.

— Хочешь, я приду к тебе? — предлагает он.

— Хочу, — в родном голосе мелькает надежда, но глаза почему-то стеклянные. Чужие. Холодные. Мертвые губы кривятся в улыбке. Только вот она больше его не греет.

***

Джагхед совсем не помнит, как оказался на крыше. Как вообще сумел доплестись дотуда на своих ослабевших ногах. Тело били судороги, руки выкручивало, по виску скатывались капли пота. Эти муки были невыносимы. Чертова ломка. Утреннюю дозу он пропустил. Наверное, поэтому способен сейчас мыслить. Противный ветер пробирает до костей. Как-никак уже осень. Когда-то он приводил сюда Бетти. Когда-то он жил. Когда-то просыпался не на холодном полу. Когда-то на его руках были лишь шрамы, а не проколы от длинной гадкой иглы. Когда-то он был любимым парнем, хорошим братом и прекрасным сыном. Когда-то у него был шанс. Но не теперь.

Его внешний вид заставляет желать лучшего: огромные мешки под глазами от недосыпа, обросшее лицо, бледная кожа, сквозь которую проступают истерзанные иглой голубые вены, красные глаза с паутинами лопнувших капилляров, раздробленные костяшки пальцев — пытался безуспешно прийти в себя; фигура до безобразия худая — кости отчетливо выделяются на его теле, уродуют. За эти четыре месяца он превратился в живого скелета. Хотя, слово «живой» не слишком подходило ему.

Остановись, парень. Тебе, черт побери, всего лишь девятнадцать. Ты должен жить. Остановись.

Обреченно смотрит вниз. Черный асфальт, камни, песок. Совсем не страшно. На мгновенье переминается с ноги на ногу, раздумывает над чем-то. Нагрянули воспоминания.

Он не боялся высоты. В детстве, когда на аттракционы мать их за руку вела, всегда смеялся, задрав высоко голову. А мелкая ныла. Джагхед обычно за руку ее брал. Целовал маленькие пальцы, говоря, чтобы она не тряслась. И его Джейли успокаивалась, крепче стискивала руку старшего брата своей пухлой, доверчиво, лучезарно улыбалась сквозь слезы и махала с колеса обозрения матери. Ветер дул прямо в лицо, глаза слезились, а он смеялся громче, перекрикивая шум. Было тепло. Внутри. Где-то там, где у обычных людей сердце находится. Только у него, наверное, вместо него всегда была рана открытая.

— Я люблю тебя, Джагги, — родной голос Элизабет возникает из неоткуда, пока его больное подсознание не рисует ее фигуру прямо напротив.

— Уйди из моей головы. Уйди, слышишь?! Хватит меня мучить, — истязаясь, кричит парень, затем махает перед собой рукой. Нужно развеять мираж.

— Но ты сам меня выдумал. Я далеко, — образ Бетти растворяется в воздухе так же быстро, как и появляется.

Наркотики оказывали характерное влияние на его мозг, подсовывая те картины, которых он отчаянно жаждал избежать. Сейчас Джагхед видел реальность. Ему нужно уйти. Крыша скользкая после дождя. Ноги скользят по мокрой поверхности. Он забирается на самую высокую точку. Так вероятность его смерти будет более высока. Смотрит почему-то наверх. Тучи заслонили небосклон. Темное небо. Серое. Сырое. Тяжелое.

— Снова что ли польет? — удивляется Джагхед. А потом умолкает. Пытается ощутить миг умиротворения. Не выходит. Всегда трудно принимать выбор. Но он отчаялся так сильно… Одиночество теперь невероятно мучительно. Лицо мокрое. Это не дождь.

— Мам, я скоро буду рядом. Слышишь, мамочка? Как и обещал. Жди меня, — шепчет парень, а у самого сердце ноет, как о сестре подумает. — Прости, солнце мое. Прости меня.

Закрывает глаза. Делает шаг в пустоту. Падает, протягивая руки в стороны, словно в полете. Как птица? Нет. Птицы летят ввысь, а он на дно. В руки смерти.

Слышится громкий крик. Что это было? Неважно. Интересно, когда его похоронят? Кто придет на поминки? Хотя, похуй. Какая разница вообще. Все равно он уже чувствовать что-либо к тому времени перестанет. Остынет. Сил открыть глаза совсем нет. Пальцы мерзнут. Зубы стучат то ли от холода, то ли от болевого шока. Перед глазами все рассыпается на мелкие кусочки.

Одинокий парень лежит животом на песке. Под ним растекается багровая лужа крови. А сверху льет. Все-таки ливень снова начался.

«Днём, темнее днем, чем глухой ночью. Холодно внутри меня. Доктор, посмотрите мне в глаза. Я дышал воздухом, но сейчас нет никаких признаков жизни. Доктор, проблема в моей груди. Мое сердце холодно как лёд, но отчего — поди догадайся. А еще оно, кажется, больше не бьется. Доктор, вы можете мне помочь? Потому что что-то не так. Что-то не так. Я вижу красную липкую жидкость. Обмакиваю в нее пальцы. Подношу ко рту. Кровь. Соленая на вкус. Тянет металлом. Ее тут много. Я весь истекаю кровью. Тут никого. Как же хорошо, на душе легко. Доктор, ты же придешь, да? Чтобы установить время моей смерти. Причину. Может, даже вскрытие проведешь. Так и будет. А мне все равно. Хочу уже туда. Далеко, где нет ничего. Опустившись, тьма заполняет мои глаза. И жизнь проносится передо мной, как проблеск в ночи. А руки широко распахнуты. Ха, меня на поэзию потянуло. Ну и к черту. Все заканчивается. Ну же, доктор, где ты? Что-то не так. Что-то просто не так».

Джагхед делает попытку встать. Дышать безумно тяжело. Делает рваные вдохи, но в легких адски сильно сжимает. Боль перекрыла все мысли. Резкая, пульсирующая, она отдаёт в плечо со стороны повреждённого органа. Слаб. Слишком слаб, чтобы даже пошевелить рукой. Парень начинает судорожно кашлять, отчего становится лишь больнее. Когда это все оставит его?

— Мама, забери меня домой. К себе домой, — улыбается он кровавыми губами, падая вниз. Разбиваясь. Вдребезги. А дождь все льет. Только уже совсем не холодно. Все закончилось?

***

Темнота. Он шагает по черному коридору на ощупь. Ничего не разглядеть. Джагхед делает очередной шаг вперед и упирается о что-то. Дверь. Тянет за ручку. Открывает. А там светло. Играют дети. Такие прекрасные, совсем маленькие, одеты в яркую одежду. Визжат, смеются, веселятся. Парень, умиляясь, присаживается на корточки перед ними. Они его не замечают. Но вдруг одна девочка расширяет глаза от ужаса и отскакивает, прижимая к груди плюшевого медвежонка.

— Что случилось? — к ней подходит какой-то силуэт.

— Он хочет убить меня! Он убийца! — малышка тычет пальцем в Джагхеда, и он вдруг замечает, как его собственные ладони утопают в крови. Багровые капли скатываются из-под его согнутых пальцев и все льются и льются, взявшись из неоткуда. Чья это кровь?

— Всех. Это кровь тех, кого ты заставил страдать, — слышится голос из коридора.

— Я не хочу вас убить, — безнадежно хрипит он, но дети рассыпаются по комнате, забиваются в углы.

— Не подходите, пожалуйста, пощадите ее, — плачет женщина, загораживая своим телом ребенка. Джагхед сглатывает и пятится. Как же гадко. Выходит из помещения в коридор, наугад входя в новую комнату. Здесь пусто. Стоит старый рояль. Джагхед садится за инструмент. Пальцы сами начинают играть. Последний раз он играл в лет девять. Когда ходил в музыкальную школу. Почти разучился. Но мелодия льется. Красиво. А потом крышка закрывается. Он едва успевает отдернуть пальцы. Оглядывается по сторонам. Рядом стоит хрупкая античная статуя. Джагхед протягивает к ней руку, как она оживает. Вернее, живыми становятся ее глаза. Кровавые слезы льются из глаз скульптуры. Она плачет.

«Я не чувствую больше себя. Хотя и пытался. Я пытался. Слёзы наворачиваются на лицо, я не могу их сдержать. Если у одиночества есть вкус, то именно его я чувствую.

Ты слышишь мой крик? Я кричу. Но меня здесь не слышат. Крик утопает в этой осточертевшей мне тишине. Ты слышишь?! Просто обними меня. Прошу, подойди ближе. Я не хочу быть нигде, кроме как в твоих объятьях, мама. Забери меня из темноты. Я не справлюсь сам. Элизабет. Обними меня. Окружи меня своей любовью. Я потерян. Если тебя нет рядом, если тебя нет со мной, то у меня нет ничего вообще.

Почему ты не обнимешь меня? Почему ты не возьмёшь меня в свои объятья? Кажется, что я остался один. Даже не представляю, что делать дальше. Я должен верить в тебя, должен увидеть тебя».