Невеста моего брата

Патрик Бессон

Невеста моего брата

* * *

Разорвав пелену дождя, они замерли, прижимаясь друг к другу на новеньком мотоцикле Фабьена. До cих пор я храню тот журнал «Мото», в котором мой брат в первый раз показал мне фотографию Honda СВ 1300. Вот так звучала похвала машине, на которой он разбился: «Honda СВ 1300 отличается элегантным и изысканным дизайном и представляет идеальное соотношение рабочих характеристик и комфорта».

Они не снимали шлемов, чтобы не намокли волосы, и лицо Аннабель на какое-то время было скрыто от меня. Затем, как в ускоренной киносъемке, я увидел волосы, спадающие на ее щеки. Братишка притянул меня в свои объятия, он был выше меня. Этой привычкой прижимать людей к себе он обзавелся в кинематографических кругах, где, по его словам, так делали все. Мама поздравила их с благополучным приездом и спросила, где их багаж. Он оказался в черном кожаном рюкзаке девушки. Фабьен и Аннабель останутся только на ночь. Завтра они уедут в Гамбэ на какое-то празднование к какому-то режиссеру.

— Я хотел, — сказал Фабьен, — провести с вами двоими рождественский сочельник.

Он сказал «с вами двоими», а не «с вами». Будто притянутый этим оскорблением, которого он на самом деле не услышал, наш отчим, итальянец, психолог на пенсии, показался из зала. Бывший третьеразрядник по теннису, он был верным зрителем 142-го канала, где международные турниры следовали один за другим.

Что Фабьен рассказывал Аннабель о нас? Пустым взглядом ореховых глаз девушка сравнивала нас со своими представлениями о нас. Она поразила меня своим молчанием, беззастенчивым, но в то же время наполненным, как чрево беременной женщины. Черты ее лица только заканчивали формироваться: неопределенный нос, изменчивый рот, нечеткий подбородок. Она была одного роста с Фабьеном, но только потому, что была на высоких каблуках. Когда она станет моей любовницей и будет прохаживаться босиком по своей комнате, она потеряет в моих глазах образ невозмутимой великанши и станет маленькой кругленькой женщиной. В обуви это была одна особа, без обуви совсем другая. Так бывает, когда, занимаясь любовью, люди снимают очки, и нам кажется, что мы спим с кем-то другим.

Помимо тенниса, у Саверио была еще страсть к новостям. Каждый день он перечитывал множество газет, и всегда одна или две из них были итальянскими. Он утверждал, что итальянская пресса лучше французской. В нашем рождественском меню помимо индейки, которую наша мать готовила без каштанов, так как никто из нас их не любил, присутствовали еще и происшествия в Кот-дʼИвуаре, иракский конфликт, а также возмещение убытков Жан-Мари Месье. Я пропускаю эпизод с рождественскими подарками, всегда нелепый, когда в доме нет детей. Саверио отправился с мамой на полуночную мессу в межприходской центр «Маврийский дуб» на круглой площади в Ля Сосей.

Большое тело Аннабель плавно колыхалось в коричневом вечернем платье, извлеченном из рюкзака и чудом не помявшемся. Во время ужина девушка несколько раз вставала из-за стола и помогала маме с услужливостью, свойственной девушкам из хороших семей, и еще потому, что за столом она откровенно скучала. Мы выключили телевизор, который Саверио включил сразу после ужина. Аннабель вызвалась приготовить чай. Фабьен предпочел ограничиться виски с колой. Он подсел на виски с колой в пятнадцать с половиной лет. Вскоре это стало сказываться на его физиономии, и, когда мы делали ему на этот счет замечания, он отговаривался тем, что заранее смирился с появлением у него физических недостатков, не зная тогда, что через полтора года он избежит этого навсегда, отойдя в вечность во всей своей красе. На его лице, благодаря шлему «Шуберт концепт», купленному одновременно с «хондой», не было ни единой царапины. В морге Фабьен выглядел не погибшим в аварии, а уснувшим. Он сильного удара мозг разбился о черепную коробку и пеpестал отдавать приказы остальному телу, и жизнь в нем остановилась.

Усталость опускается на Аннабель как театральный занавес. Ее рот съезжает набок, взгляд останавливается. Ей нужно поспать, иначе она рискует упасть в обморок или даже умереть. Она поднялась на второй этаж, не попрощавшись с Фабьеном, из чего я сделал вывод, что у них не все ладится. Но пятью минутами позже мой брат присоединился к ней, и я остался стоять на кухне один с чашкой остывающего чая.

* * *

Можно подумать, что ветви деревьев ломаются с треском, по это просто дождь барабанит по крыше. За окном было еще темно, когда я проснулся после пяти часов сна — моего максимума даже в обычное время. От того, что погода была плохая? Нет. Некий груз переполнял мою грудь. Груз счастья. Наконец-то я испытывал к кому-то чувство, которое не мог проявить, но мог бы долго хранить в себе. До обеда я провалялся в постели. Ноутбук — отличный товарищ в подобных случаях. Я рассчитывал, — надеялся? боялся? — что к тому времени, когда я встану, Фабьен и Аннабель уже уедут в Париж. Когда я спустился на кухню, то сразу заметил, что стол был накрыт на пятерых.

— Фабьен и его девушка обедают с нами? — спросил я у мамы.

— Они остаются на все выходные. Им позвонили из Гамбэ и сообщили, что ночью дом режиссера сгорел.

— Есть пострадавшие?

— Если бы они были, об этом бы сообщили твоему брату и его подруге, а они рассказали бы мне.

— Где они?

— Поехали в Буаси-Сан-Лежэ по магазинам. Ты же знаешь своего брата: ни дня без покупок. Мне кажется, что Аннабель такая же, как он. Что ты о ней думаешь?

— Толстая и некрасивая.

— Это потому, что тебе нравятся только худые блондинки.

Я улыбнулся и поцеловал маму, худую и блондинку. Когда Фабьен и я были подростками, мы часто слышали, что с такой красивой матерью мы рискуем стать геями, особенно мой брат, который очень на нее похож. Я пошел в отца, который был не так красив, но тоже ничего. Девушки всегда так мне и говорили: «А ты ничего». Я парень ничего, проживший все свое детство, отрочество, юность и некую часть зрелого возраста между двумя шедеврами природы: моими мамой и братом. Мне казалось, что своим присутствием я оскверняю царящую меж ними эстетическую гармонию. Они, казалось, упивались восхищением, которое испытывали друг к другу. У них не было никакой надобности соприкасаться, чтобы явить единое целое: им было достаточно одного одобряющего взгляда. Иногда мама делала Фабьену комплименты за тот или иной жест, за красивую позу. Или за улыбку. Она обожала ямочку на его подбородке: у нее такая же.

В Мароле Фабьен любил поспать после обеда. Обычно девушки его делали это с ним. Того же я ожидал и от Аннабель и был очень удивлен, когда она вернулась на кухню и предложила маме пойти прогуляться. После пасмурного утра появилось солнце. Аннабель, как и я, любила гулять. Впоследствии это оказало нам большую услугу, и, когда мы не знали, чем нам заняться, — мы гуляли. Маму удивило это предложение, исходящее от девушки, которая до этого не заговаривала с ней и на все ее вопросы отвечала односложно. Казалось, что в маминой компании Аннабель доставляло удовольствие только убирать со стола да складывать посуду в посудомоечную машину. Было заметно, что Аннабель полюбила нашу кухню и чувство это оказалось взаимным. Невеста моего брата стала единственной, кто не спрашивал маму, где соль, оливковое масло и столовые приборы. Мою маму зовут Катрин, и именно так я буду называть ее в дальнейшем, потому что мне уже не десять лет. И к тому же мы поссорились. Что касается Саверио, то Аннабель изъяла его из своего поля зрения, несомненно, под негласным влиянием Фабьена и меня, хотя и терпеть не может алкоголиков. Это было одной из причин их периодических разрывов с Фабьеном, который помимо мощных доз кокаина, поглощаемых им перед, во время и после съемок, любил еще и выпить. Я помню, как сильно была разочарована Аннабель, когда впервые увидела меня со стаканом спиртного в руке, в то время как в Мароле, при первой наше встрече, я воздерживался от спиртного но причине моих плохих анализов мочевой кислоты, гамма-глутамилтранспетидаза и холестерина.