Дети ясной ночи (СИ)

А после они прошли вглубь дома, в гостиную, которую Аллен назвал бы чёрной. В ней совсем не было окон, кажется, она вообще не имела стен, выходящих наружу. В ней были лишь светильники на стенах, не шибко разгоняющие тьму, но посылающие дрожащие, многоликие тени. Подозрительные растения, не нуждающиеся в солнечном свете, тянули свои ползучие побеги по стенам и небольшим полочкам. При этом листья их отливали багровым. Пара высоких, массивных книжных шкафов друг напротив друга заняли бы половину пространства спальни Аллена, если бы их кто-нибудь сумел перетащить к нему домой сквозь стены. Пара высоких, круглых столиков в углах с придвинутыми к ним стульями и низкий, но широкий прямоугольный столик с вазой искусственных цветов посреди гостиной. Разумеется, был здесь и большой диван, и несколько кресел, явно часто передвигаемых с места на место. А ещё здесь был камин, огромный, настоящий камин, в который пролез бы даже самый толстый Санта в мире. К сожалению, он сейчас не горел, совсем. Совсем-совсем.

Аллен прямо-таки замер, в проходе уставившись в этот камин и думая, что вполне мог бы улечься внутри и поспать – столько места! А ведь он с детства мечтал о камине. Ему казалось, что это здорово – иметь дома живой огонь и, чего уж теперь увиливать, играться с ним. Но дома камина не было. Не было и быть не могло, а потом был приют и жизнь в квартире.

Да, он так задумался, что не сразу заметил, что в комнате уже присутствует один человек.

— Адам, но мы чаще называем его Тысячелетним Графом или Главой Семьи Ноя, — поморщившись, выдал Тикки, указывая на расположившегося в тени мужчину. Внушительного — вот как бы охарактеризовал его Аллен; не толстый, но уж точно не худой, с широким разворотом плеч, желтыми глазами, прямо как у Тикки ночью, в деловом, но несомненно идущим ему костюме.

— А ты всё так же не любишь это название, — Граф улыбнулся, и эта улыбка показалась даже доброй. Если бы только не некоторая потусторонность в его обличие, Аллен бы тут же успокоился. — К тому же невежливо представлять лишь одну сторону. Кто наши юные... и не такие уж юные, — в голосе мужчины промелькнула усмешка, — гости?

— Удивлён, что вы ещё не осведомлены. Этот юноша Аллен Уолкер, которого я сопровождал в Сайлент Хилле два месяца назад, — Тикки мягко коснулся плеча юноши во время представления, а затем развернулся к Канде с Лави. — Канда Юу и Лави Керр, так же были в городе, чудом избежали гибели. И, наконец, наша особая – я бы осмелился сказать – гостья, сейчас носящая имя Хизер Мейсон, но, думаю, говорить, как звали её раньше, вам уже и не нужно, так же как и представлять это наглое создание!

В конце речи Тикки отвесил щелбан прямо в затылок откровенно вылупившейся на Графа Сэм, и та, зашипев, отскочила в сторону.

— Прошу прощения, — потирая затылок, произнесла она, снова обращая взгляд на Графа, — просто это очень интересная встреча.

Несколько мгновений они не сводили взглядов друг с друга, словно два примеривающихся хищника. И Сэм определённо проигрывала, выглядя слишком молодой, настороженной и любопытной, тогда как Адам казался сытым, но слегка заинтересованным.

Хизер кашлянула и бесцеремонно первая из их компании рухнула на диван, хлопая рядом с собой.

— Иди сюда, киса, не фиг шипеть на чужих.. хм… — Девушка вопросительно склонила голову, наблюдая за тем, как возмущённо щурится Сэм и всё же садится рядом. — Если тебе так некомфортно, иди сиди на полу!

Тикки уже и не пытался скрыть смех.

— Хиз, не стоит так напирать на то, что я не человек! Тебе ещё на учёбу в моей компании ближайшие две недели ходить.

— Мне ещё в Сайлент Хилле с этими звонками разбираться! Так что чем-то подобным меня не напугаешь, и вообще — урежу каникулы.

Наблюдая за этим странным спором, который девушки вели уже явно не в первый раз, остальные участники этого собрания тоже расселись по местам, но ждали ещё кого-то. Кто-то на радость ожидающим поспешил появиться сразу же, как только они поняли, что кого-то ждут.

И Аллен уже даже не удивился, что молодой, нестареющий мужчина лет этак двадцати-двадцати пяти оказался его старым знакомым: Вайзли Гарнером. Который, в свою очередь, пройдя в комнату и упав в кресло рядом с Графом, против гостей, кратко поздоровался со всеми и, обернувшись к Адаму, заметил:

— Фидлера вытаскивайте сами.

— Что, опять? Ладно, — явно пытаясь отвлечься от неприятной темы, Адам хлопнул в ладоши и кивнул собравшимся. — Думаю, первое, что вас интересует, это город Сайлент Хилл, и, собственно, это одна из причин, по которой здесь оказался Вайзли. Думаю, начать стоит всё с истоков, — лёгкий кивок в сторону Саманты, — и здесь не обойтись без сказок. Ну что, Вайзли, поведаешь нашим гостям об одной из самых противоречивых и странных сказок Тихого Холма?

— Куда я денусь, если я уже тут, — Гарнер посильнее стянул платок, которым перевязал лоб. Он тряхнул головой и улыбнулся в попытке выглядеть бодрее, чем он есть на самом деле. — Это были утомительные выходные, и, кстати, мои дела были так или иначе связаны с тобой, Аллен, но об этом всём позже. У нас впереди целый день и целая сказка… Сказка об Истине.

Аллен удивлённо оглянулся на спутников, но, кажется, никому, кроме него самого и Саманты, это название знакомым не показалось.

— Много-много веков назад, когда мир был совсем не таким, как прежде, но люди уже были людьми, в одном древнем лесу жила девочка с невозможным именем — Истина.

Она отличалась от людей, что окружали её. Отличалась с самого рождения. Сначала внешностью, — людей пугали её сверкающие зелёным глаза и золотые волосы — а потом и своим взглядом. Истина видела этот мир так, как людям увидеть его было не суждено. Она была слишком маленькой девочкой, слишком доверчивой и пытающейся жить, как остальные. Для неё, по первости подобные отличия от остальных были подобны болезни. И она то скрывалась, то пыталась получить помощь.

Но ничего не получалась.

Истина не умела жить с людьми.

Истину боялись.

И чем быстрее она росла, чем больше познавала мир вокруг и людей, тем больше мир и люди казались ей… неправильными.

Если в первые годы Истина считала больной себя, то дальше начала чувствовать себя единственной здоровой в кругу больных. Она не могла понять, в чём дело: её способность видеть, знать, осязать и чуять развивались постепенно и всё больше и больше отталкивали её от людей, от родителей, от братьев и сестёр.

Она начинала их бояться.

И страх выводил её из привычного равновесия.

И страх порождал опасности.

Люди, которые окружали эту девочку, её совсем не любили за проницательность, за догадливость, за то, что она не такая, как они, поступает странно, но отчего-то всегда так, что выгода оказывается на её стороне. Они пытались навредить ей, заставить быть обычной, но ничего не получалось. Слухи вокруг неё поднимались всё более опасные, что она связана со злыми духами, что она не человек вовсе, и решение о её изгнании было почти принято, но..

Veritas se ipsa defendit. Истина защищает себя сама.

Люди, которые так решили, поплатились за это.

Тот, кто пытался причинить боль Истине, сам испытывал боль, тот, кто пытался навредить Истине, сам оказывался в ловушке. Всякий, кто не любил её, сам более не умел любить никого вовсе. Жизнь в ненависти к Истине теряла смысл, блекла и чахла, словно растения, нуждающиеся в дождевой влаге во время сильной засухи. Они не знали, что им делать. Если они пытались бить её розгами, то обязательно после первой пары ударов начинали сечь друг друга. Если желали резать, лезвие вдруг оборачивалось лезвием прямо в живот нападавшему. Если пытались сжечь, огонь оборачивался против них. Если топили, то падали в воду сами и шли камнем ко дну, даже будучи лучшими пловцами.

Они злились, вредили, другие просили Истину быть с ними мягче, упрашивали не причинять боли, но Истина не понимала, чего от неё хотят. Она не понимала, как это происходит, она не понимала, почему так происходит.