Обратная сторона Луны (СИ)

– Узнай, что он счастлив. Что он счастлив без меня, – уточнил он.

Тёмная, идеально изогнутая бровь поползла вверх.

– Сбрось досье на него, которое ты уже успел собрать, мне на электронку. Адрес я тебе пришлю не с моего номера. У омег должны оставаться хоть какие-то секретики от альф, – пояснил он, и спросил: – Ты же хочешь, чтобы эта история обошла Тима стороной? А, кстати, почему?

– Потому что он мне запретил смотреть в сторону Тёмо… Артёма Валерьевича, – не стал скрывать Серёга.

Тимр кивнул понятливо и расставил все точки над “i”, прежде чем сесть в машину и уехать с набережной:

– Между нами это ничего не меняет, если что. Я по-прежнему больше всего желаю тебе смерти в муках.

– Поэтому я к тебе и обратился, – пробормотал Серёга вслед.

Тимур не выходил на связь после этого разговора долго. А потом и вовсе начал Серёгу избегать. То есть, он всегда его избегал, но сейчас Серёга чувствовал новый уровень, потому что Тимур вроде бы привычно отводил взгляд всякий раз, когда Серёга бросал свой на него, но теперь в самом уголке на долю мгновения можно было заметить помимо привычного пренебрежения и отвращения что-то ещё.

Снова записка, снова упирающийся “ввязываться в ваши подковёрные игры” Тами, очевидно переживающий, что что-то, пусть и такое незначительное, надо скрывать от обожаемого Тима, снова пирс.

– Я знаю, что ты что-то нашёл, – не стал ходить вокруг да около Серёга. Измученный месяцем полного молчания, сейчас он находил слова с лёгкостью: – пожалуйста, пожалуйста, скажи.

– Я не нашёл того, что ты просил, – уклончиво ответил Тимур.

Сначала пришла эйфория. Волк на секунду заглушил все рациональные мысли неконтролируемой радостью, ведь сказанные Тимуром слова означали только одно – у Тёмочки никого не было: ни мужа, ни бойфренда, ни какого-нибудь другого ёбаря. А как только волна радости медленно откатилась, пришло понимание того, что у фразы омеги есть второе дно. И вот тогда Серёга нервно сглотнул моментально возникший в горле ком.

– А что ты узнал?

– Это не твоё дело, – помотал головой тот, а потом и вовсе закусил губу, – я тебе даже больше скажу, это и не моё дело тоже. Чёрт побери, я полез туда, куда не следовало и узнал то, что не следовало, – поёжился Тимур.

Вот теперь эйфория схлынула окончательно. Заклубилось, словно сквозняк по ногам, беспокойство. Волк настороженно поднял уши и опустил к земле хвост.

– Скажи, прошу, скажи! – взмолился Серёга, – Тимур, пожалуйста, всё, что угодно…

– Нет, – оборвал его Тимур и даже снова одарил взглядом, полным, впрочем такого же беспокойства. Ясное дело, что не за Серёгу, – я не могу, но… – поморщился он, словно шёл на сделку с совестью, и всё же замолчал, отвернувшись.

Серёга никогда не плакал. Даже когда был маленьким ребёнком. Даже когда лишился лица и думал, что лишился Тима. Переживал, нервничал, но чтобы по шершавым щекам текли слёзы – нонсенс. У него вообще чувствительность на лице сильно притупилась, поэтому и позорные дорожки из глаз он не сразу заметил. То, что защипало в глазах, списал на бьющее в лицо солнце, и только когда чуть с носа не закапало, с удивлением осознал, что рыдает. Как-то глупо и неуклюже, и постарался делать это потише, смутившись. Он не надеялся на ответ или на жалость от Тимура. Тем более что тот свалил ещё до того, как Серёга понял, что плачет.

А вечером с секретной – скорее всего одноразовой – почты Тимура пришёл адрес и приписка: “Там парк рядом, погуляй в нём как-нибудь”. И Серёге оставалось лишь набрать дрожащими пальцами: “Спасибо”.

Тёма как-то странно себя чувствовал в последнее время. Он никогда не страдал приступами необоснованной паранойи, тем более в родном городе, где в буквальном смысле знал каждую собаку, но в последний месяц ему почему-то казалось, что за ним следят. Грешил естественно на болезнь и даже – о ужас! – записался на сеанс к психологу.

СПИД-центр Архангельска был “отвоёванным” в девяностые на счёт медицинского городского бюджета зданием детского сада. И так как финансирование было не ахти, внутри находиться нравилось не особо. С виду здание было ещё ничего, даже небольшой парк вместо детских площадок разбили. Но это до Крымского кризиса ещё было, а сейчас финансирование совсем сократили. Тёме повезло лишь в том, что он сам был медиком и ставить уколы умел, поэтому в этот филиал ада на земле старался приходить лишь для еженедельных отметок. Да и деньги зарабатывал в клинике неплохие, ещё на дом работу иногда брал, так что мог позволить себе покупать более дорогие аналоги бесплатных препаратов.

Собственно, из встречи с психологом не вышло ничего хорошего. Сам “врач” принимал исключительно на выходных, занимаясь в будни, если судить по брендовым шмоткам и массивным перстням на толстых пальцах, частной практикой. У Тёмы на частную практику денег не было, да и не особо хотелось. У него вообще обсуждать с кем-либо, кроме лечащего врача, своё состояние не было никакого желания, но это ощущение слежки… В общем, это был новый для Тёмы уровень, и он тогда реально пересрал, что у него кукушка поехала.

Чёрт с ними, с этими выходными, ведь на них у Тёмы почти всегда выпадали смены, потому что у Петра Ивановича были внуки, да и муж работал на классической пятидневке, так что тому всегда хотелось проводить выходные с семьёй. А Тёме что? Ни внуков, ни мужа, зачем ему субботы с воскресеньями? Но Тёмка одну субботу всё же отвоевал. Наврал с три короба, хотя на работе знали о том, что он “положительный”, и наверняка бы отпустили, не задумываясь, если бы только Тема заикнулся про поход в центр, но он не заикнулся.

Тёма как чуял, что идти не следовало. Ещё утром проснулся с каким-то мутным состоянием, но денёк, как назло, обещал быть солнечным, и Тёма заманил себя в центр мыслью о том, что если не решится всё-таки пойти к психологу, то хотя бы в парке этом пошатается, благо что жил недалеко. И всё же решился, пошёл. Чётко обозначил границы своего комфорта, сказал, о чём готов говорить, а о чём – нет, ну и, собственно, описал свою проблему.

Вообще, психолог этот больше головой кивал и задавал тупые вопросы типа: “А что вы по этому поводу думаете?”, “А как вам самому это кажется?”. У Тёмы язык чесался спросить, кто из них вообще тут психолог, но вместо этого послушно отвечал на вопросы. Пришёл в итоге к выводу, что дело не в болезни. А мысли у него, как у самого обычного человека, разными бывают. Тёма на это хмыкнул, так же мысленно поставив крест на сеансах психоанализа и резво собрался на выход, когда время встречи вышло.

Уже в гардеробе, когда Тёма натягивал на себя лёгкое кашемировое пальто и мотал узлом шарф, ощущение чужого присутствия именно рядом с ним, именно по его душу, пришло вновь. Он мотнул головой в попытке сбросить это ощущение, раз уж, как утверждал психолог, сам был виновником его появления, и шагнул на залитое солнцем крыльцо. Сбежал по трём низеньким ступенькам с твёрдым намерением всё же навернуть пару кружочков в парке и вдруг застыл на месте как вкопанный, – перед ним стоял Сергей.

Что-что, а чувство стыда Тёма уже давно перестал испытывать, рассказывая о своём диагнозе. Он просто знал, кому лучше рассказать, а кому – не стоит из-за непредсказуемой или наоборот реакции. Это ты по первости от каждого встречного-поперечного шугаешься и отводишь взгляд, но со временем приходит чуйка, твой банк реакций на новость о ВИЧ в твоей крови быстро пополняется, и через какое-то время ты с лёгкостью можешь сказать, кто одарит тебя гадливой жалостью, а кто боязливым отвращением; кто из знакомых и родственников перестанет общаться, а кто начнёт помогать, хотя его никто не просил; кто-то обязательно попытается свести с каким-нибудь знакомым, у которого тоже ВИЧ; и лишь малая часть примет твою новую реальность спокойно. Больше всего на свете Тёма в таких ситуациях любил людское равнодушие.

Но сейчас был не тот случай. Тёма знал, что от молодого парня, который проявлял к тебе знаки внимания, никакого равнодушия не поступит, но в голове затрещало не из-за этого. Тёма вдруг почувствовал, что именно сейчас он не готов, не хочет говорить, не хочет признаваться. Не хочет, чтобы Сергей знал. И чувство этого нехотения оказалось настолько сильным, затопило буквально с головой, что Тёма не придумал ничего получше, чем шлёпнуться в обморок.