Will You Love Me Tomorrow? (СИ)

– Сможешь не кричать? – походя спрашивает Тиерсен. Цицеро кивает, и он отнимает ладонь. – Надеюсь, ты не подцепил от нее какой-нибудь заразы? – деловито примеривается, как бы удобнее, даже не думая над возможным ответом.

– Она сорокалетняя кошатница, Тиер, – Цицеро морщит нос.

– О'кей. Тогда держись за плечи, – Тиерсен не предлагает, приказывает, и как только Цицеро хватается – крепко берет его под бедра, одним рывком поднимая и упирая в скрипящую стенку. Жесткая кобура на голени больно царапает под коленом, когда Цицеро сводит ноги. Да, проще было бы нагнуть, но Тиерсен хочет видеть его лицо. – Поможешь?

Цицеро крепче обхватывает его шею одной рукой, второй тянется вниз, нащупывает член – ох-х – открывает, скользит пальцами от смазки – сколько ее, слишком много, даже стыдно, – придерживает, дышит через рот и никак не может попасть. Тиерсен не выдерживает, толкается сам, больше мешая, и это ужасно неловко, и еще больше хочется, хотя и куда больше.

– Х-х-ангх! – Цицеро кричит, хоть и обещал, когда наконец проталкивает в себя головку, и плотнее прижимается к Тиерсену. Жилка у него на шее стремительно бьется, и дыхание жаром жжет плечо. Тиерсен сжимает зубы крепко, чтобы не издать ни звука, но все равно гортанно стонет, проталкиваясь глубже. Сейчас Цицеро даже уже, чем в их первый раз, и еще зажимает Тиерсена крепко с каждым сокращением, и кричит ему в лицо, насаживаясь по подсохшей слюне и смазке сам.

– Заткнись, – выстанывает Тиерсен, держа за скользкие бедра скользкими руками, жестко и коротко вдалбливая Цицеро в ебаную скрипящую стенку. – Заткнись-заткнись-заткнись, – он не знает другого способа закрыть этот распахнутый, кричащий рот и прижимается к нему своим ртом, хотя совсем не хотел этого делать. Но он даже не целует Цицеро, просто зажимает его губы своими, и тот мокро стонет, зажмурившись, повиснув на нем всем телом.

Зажимает туго и по самые яйца, хуже ремешка для часов, которым Тиерсен как-то из любопытства перетягивал свой член, хуже самого тесного отсоса без воздуха. Тиерсен выходит едва на дюйм, тесно вжимая бедра в бедра, и Цицеро согласно стискивает его, будто нарочно заставляя еще больнее засаживать по нежному нутру. Это слишком узко для них обоих, как голыми нервами по голым нервам, но в паху и в сердце ноюще болит от желания соединиться еще плотнее, стереть все в кровь и продолжать двигаться.

Дыхания не хватает, и Тиерсен со стоном-выдохом отрывается от Цицеро, утыкаясь ему в плечо. Но у Цицеро тоже явно нет сил кричать, он только часто-часто дышит, и Тиерсен чувствует животом, какой у него твердый и пульсирующий член. Еще немного, бедра скользят из пальцев, и Цицеро невольно сползает ниже – глубже.

– Тиер-рсен… – он просит неожиданно сипло, сбито, – Тиер-Тиер-Тиер, – как торопливую молитву.

Тиерсен больше машинально поднимает голову. Цицеро кусает нижнюю губу так, что вспухают красные следы от зубов. Тиерсен понимает и притискивает его к стенке сильнее, с силой двигаясь так глубоко, как может, так, что каждый толчок обжигает их обоих. Член Цицеро трется между их животами, раз, другой, и Цицеро хнычет громко, силясь не жмуриться, когда все-таки кончает, и горячее-горячее семя брызжет Тиерсену на живот густыми струйками. Тиерсен еще двигается в нем – два долгих движения в тесные сокращения – и наполняет своего итальянца семенем с низким, вымученным стоном, последний раз вбив в стенку. Он чувствует себя много легче сразу, чувствует себя внезапно умиротворенным за секунды до того, как время снова пойдет, чувствует, как становится тепло по всему телу и расслабляются мышцы. Он чувствует себя… чище. В Библии ничего не пишут про очищение души семяизвержением.

Но время действительно идет, и секунды гармонии – неразрывного взгляда, смешавшегося дыхания, отпустившего напряжения – снова сменяются раздраем. Тиерсен вздыхает и отворачивает лицо.

Цицеро часто дышит, обнимая его ногами, но потом медленно отпускает, последний раз сильно царапнув кобурой – Тиерсен только чувствует, как саднит кожа под левым коленом. Цицеро запрокидывает голову, закрывая глаза, и убирает волосы с лица, заодно стирая пот. Тиерсен чувствует себя в сто раз более неловко, чем до всего этого и даже в процессе. Он машинально отворачивается, подбирая свитер и натягивая его. Живот еще мокрый, и будет липнуть, но Тиерсен не соображает об этом сразу, теперь неудобно протискиваясь мимо Цицеро, отматывая бумагу и стараясь не смотреть на него. Член, в любом случае, чище, чем он думал, и один раз обтереть все достаточно. Застегнуть брюки, все-таки раз глянуть – и можно выходить. Цицеро все еще стоит у стенки, успокаивая дыхание, растрепанный, полуголый, с медленно застывающими потеками собственной спермы на джемпере.

– Мне нужно идти, – говорит Тиерсен, решая не множить неловкое молчание.

– Что? – раскрытые глаза у Цицеро моментально вспыхивают.

– Лион. Я туда все еще еду.

– Но Цицеро думал, что Тиерсен останется! Как предлагал Джохар! – лицо Цицеро абсолютно растерянно, а в глазах бушует буря.

– Я же сказал тебе, что все равно уеду. Что бы здесь ни произошло, – Тиерсен дергает плечом. – И это произошло, и это было больше, чем замечательно, но мне действительно лучше уехать. Не хочу, чтобы это стало… не знаю, – он отворачивается. Если не смотреть в глаза, легче.

– То есть Тиерсен бросит Цицеро вот так?! Сейчас?! – голос маленького итальянца полон гнева, но Тиерсен не оборачивается, отодвигая задвижку.

– Ты же бросил меня тогда, – и он не уверен, что хотел сказать именно это.

Когда он выходит, то слышит щелчок предохранителя за спиной. И вспоминает, что забыл свою беретту, потому что та упала за унитаз. Вздыхает.

– Цицеро, прекрати, ты не остановишь меня так, – Тиерсен говорит даже с легким раздражением, поворачиваясь.

Цицеро стоит напротив него, с мокрыми волосами, голым задом и кобурой вокруг босой ноги. Беретту Тиерсена он крепко зажал в ладони, сунув дуло себе в рот. Тиерсен отходит от шока за секунду.

– Серьезно? – он поднимает бровь. – Серьезно? Ты и пистолет? Вот так? – на что-то более членораздельное его не хватает, и ему хочется смеяться.

Цицеро опять смотрит на него надрывом, сжимая дуло губами. Это возбуждает опять, пусть и смеяться все еще хочется.