Schwarz, rot, golden (СИ)

От наркотиков зависят. И потом умирают.

Что, размышляешь, не пора ли тебе наконец сделать отсюда ноги, так? – спросил вдруг Джеймс, вновь глубоко затягиваясь и выпуская к потолку серо- синие кольца дыма, похожие на извивающихся змеек.

Да. Нет. Не знаю... – Раен опять запнулся. – Иногда... ну, иногда мне просто кажется, что все это такой дурной сон. Все то, что было раньше... и что сейчас, – договорил он с трудом.

Тишина в паузах между фразами закручивалась полупрозрачными нитями, мешая дышать. Под окном с негромким рокотом, похожим на ворчание разбуженного зверя, завелась машина. Райнхолд вдруг с необычайной, болезненной ясностью осознал, что этой напряженной тишине, и человеческим голосам, и слабым отголоскам музыки, долетающим с улицы – всем им было совсем наплевать на двоих людей, сидящих в сумрачной комнате в центре непредставимо огромного города.

Джеймс поднялся с кресла, – Райнхолд вздрогнул, реагируя на неожиданное движение, – отошел к окну и отдернул шторы. Свинцовую тучу на небе расколола первая молния, и несколько секунд спустя с высоты на город скатился новый, на этот раз уже до мурашек по коже близкий, громовой раскат.

Я просто говорил с тобой честно. Потому что ты этого заслужил, Раен. – Райнхолд по-прежнему не произносил ни слова, обхватив себя руками. Тиканье часов походило на каменную крошку в кленовой патоке молчания. Любопытный ветер подбирался к босым ногам, леденил их вкрадчиво-настойчивыми прикосновениями, но Райнхолду, казалось, было все равно. Он не чувствовал холода, только нечем было дышать, да и незачем, наверное...

...а ночью полог туманной полутишины опустится на город, и, уходя, быть может, утащит с собой еще чью-нибудь душу, как прибой утаскивает с пляжа песчинки, чтобы погрести их в глубине океана. Потому что душе будет не за что, совсем не за что держаться здесь, на земле...

Пожалуй, тебе... – Джеймс на секунду замолк, как будто подбирая слова. – Пожалуй, тебе стоит назвать мне слово... любое. Когда мы зайдем слишком далеко, и я захочу больше... ты можешь его сказать, и я буду знать, что пора остановиться.

Снаружи сделалось совсем темно, рваные фиолетовые тени паутиной окутывали комнату. Воздух в комнате, казалось, наполнился раскаленной водяной взвесью и вызывал удушье.

...я буду знать, что пора остановиться. Тогда-то и...

Пальцы отозвались на мелькнувшую мысль непроизвольной и привычной дрожью, и Райнхолд покрепче сцепил их замком на коленях. На левой руке, чуть повыше запястья, виднелось белое пятнышко давнишнего ожога. Словно тавро.

Он молчал.

С улицы послышался шум. Сперва тихий, ощущающийся где-то на грани слышимого, словно шорох помех на навсегда оборванной телефонной линии, потом – все громче и громче.

На Нью-Йорк рушилась последняя летняя гроза.

Санкт-Петербург – Берлин – Санкт-Петербург,

2004 – 2009 гг.