Schwarz, rot, golden (СИ)

Начисто!» С его пальцев капало горячее, и Райнхолд почти удивился отсутствию

боли, ощутив на губах солоновато-медный вкус крови. Он слышал, как дыхание Джеймса сменяется на короткие постанывания, отзываясь на каждое прикосновение губ к ладони, на кончик языка, ласкающий нежную кожу между пальцами, и эти звуки, казалось, грозили свести его с ума; и Райнхолд выгибался всем телом, облизывая его пальцы, полностью теряясь и растворяясь в накатывающих волнами ощущениях и безмолвно моля Джеймса о продолжении. А потом разумное сознание окончательно отделилось от тела, зажатого в тисках одного только древнего, первобытного инстинкта, и стремительно сорвалось вниз

туда, где не существует уже никаких мыслей.

...позже они лежали рядом, молча, глубоко дыша. Джеймс развязал платок на его запястьях и начал легонько массировать их, разгоняя кровь. Эти уверенные, собственнические прикосновения доставляли смутное, необъяснимое удовольствие; они казались успокаивающими и единственно правильными сейчас. Глаза у Раена так и оставались завязанными, и ему было все равно. У него не было никаких сил стащить с себя эту повязку, кроме того, он был не вполне уверен, что ему уже можно это сделать. Райнхолд совершенно потерял ощущение времени и не знал, сколько часов прошло, и сколько они уже так лежат. В общем- то, это, наверное, тоже было неважно. Он слышал, как Джеймс куда-то вышел из комнаты, как в ванной зашумела вода, и как он потом снова вернулся, без единого слова разведя в стороны согнутые в коленях ноги Раена, как если бы перед ним лежал не живой человек, а какой-то невесомый манекен. По ногам и животу прошлась мокрая горячая махровая ткань, потом она скользнула в промежность, и тело, словно очнувшись от непонятной анестезии, внезапно волной ощутило тупую ноющую боль, заставив Раена тихо застонать через нос. Впрочем, наверное, прикосновения теплого влажного полотенца все-таки были скорее приятны, нежели болезненны; прислушиваясь к своему телу, Райнхолд вдруг понял, насколько он уже замерз. Словно прочтя его мысли, Джеймс вытащил из- под него одеяло и с глубоким вздохом вытянулся рядом, укрывая их обоих. Потом приподнялся на локте, подперев рукой голову и глядя на Райнхолда – тот мог чувствовать этот взгляд, даже не видя его. Горячая ладонь погладила Раена по щеке и потянула за край платка, стаскивая его с глаз:

Без этой штуки сложнее, верно?

Открыв глаза, Раен обнаружил, что комната до краев уже была забита тяжелыми темно-синими сатиновыми сумерками, но дверь в прихожую оставалась открытой, и там, в прихожей, горел свет, отчего сложно было разглядеть сейчас глаза наблюдающего за ним мужчины – только его силуэт против света. Темный силуэт на фоне желтого электрического сияния. Раен опустил веки, обдумывая вопрос.

Ну... иногда глаза лгут, – ответил он.

И о чем же они лгут тебе сейчас? – Джеймс приподнял бровь.

Глаза Райнхолда вновь широко распахнулись, пытливо заглядывая ему в лицо, силясь понять, какого ответа тот ждет. Раен помнил, это было одним из негласных правил: на вопросы Джеймса следовало отвечать правду.

Но это должна была быть только та правда, которую хочет услышать Джеймс.

О том, что ты сделал из меня... проститутку, – медленно проговорил он наконец, невольно отводя взгляд.

Раен не хотел признаваться себе в этом за решеткой, но сейчас, пожалуй, было самое время. Ни здесь, ни там он не имел права на собственную жизнь. Ни здесь, ни там он никогда не бывал волен в своем выборе и даже в своих желаниях. И, как ни странно, произнесенное вслух, это признание не обожгло язык и почти не причинило Раену той боли, которую причиняло, будучи произнесенным мысленно; боли, которую он подсознательно снова готовился почувствовать. Это звучало грубо и жестоко, но Райнхолду было неважно. А может, эта странная анестезия, от которой уже пробудилось его тело, пока все еще действовала внутри его души, и утром все окажется совсем иначе...

Райнхолд успел мимолетно удивиться, когда Джеймс стремительно перекатился на локте ближе, а в глазах его мелькнул огонек интереса.

Мне нравится, как это звучит, Раен. Хотя и сомневаюсь, что ты когда-нибудь докатишься до того, чтобы давать за деньги. Даже мне... – продолжил он негромко, и что-то в горле Райнхолда судорожно сжалось от этих слов. Лицо Джеймса находилось совсем рядом, так, что Раен мог разглядеть каждую маленькую морщинку около губ, когда тот ухмыльнулся собственным словам.

Не уходи...

Это была странная просьба; Райнхолд сам не знал, как и почему он вдруг сумел выговорить ее, звучащую так нелепо и противоестественно. Это произнес словно бы не он сам, а кто-то совсем другой, сидящий внутри, в тех самых глубинах души, куда люди обычно боятся заглядывать без крайней нужды, где живут наши самые страшные тайны и самые тайные страхи. Может быть, оттого слова эти прозвучали почти по-детски, и, наверное – слишком просто, чтобы вместить в  себя все те смыслы и значения, которые Райнхолд хотел бы в них вложить.

Несколько секунд Джеймс продолжал молчать, словно испытывая Раена, глядя ему в лицо с непонятным выражением, которое тот едва ли решился бы как- нибудь истолковать. Потом он глубоко вздохнул и снова откинулся на спину:

Иди-ка ко мне...

Райнхолд совершенно точно мог сказать, что никогда не испытывал подобных ощущений от простого поцелуя, от чужих пальцев, зарывшихся в волосы: колкое электричество по позвоночнику, почти немедленная эрекция и жар под ложечкой, как будто он был слепленной из снега фигуркой, выставленной на жаркое солнце. Одуряющая беззащитность. И... желание перестать быть собой.

Джеймс чуть отстранился, все еще удерживая голову Райнхолда в ладонях, и посмотрел на него, прищурившись:

Твои тридцать ударов еще ждут, Раен. Я оставлю их на следующий раз...

Слова эти продрали мурашками по спине и почти сразу же отозвались легким толчком жара внизу живота. Раен судорожно, прерывисто вздохнул и отстранился, пряча лицо в подушку.

Еще ни разу за последние несколько лет у него так не пылали щеки.

4

Don't be surprised – I can look you in the eye But it's hard to take you serious when you take me inside I am worse than what you think you'd catch from me

'Complicated' is understated. Did you stop and take a look At who you fell in love with?...

Marilyn Manson "Wow"

Двенадцатое августа девяносто шестого года наградило горожан такой адской погодкой, как будто бы весь Нью-Йорк в одночасье переместился на экватор. Марево безжалостной жары окутывало город душным белесым саваном, желая то ли похоронить навеки, то ли воскресить к новой, непохожей на предыдущую, жизни. К жизни, в которой от людей останутся только тени, ползущие по мертвым стенам и раскаленным крышам. Пахнущая потом и подсыхающей грязью жара планомерно и с видимым удовольствием сгоняла народ даже с уютных скамеечек на солнечной стороне Центрального парка и Мэдисон сквера. Те пытались уберечь людей, раскидывая над ними шатер прохладной тени, но тщетно: мутноватая влажная дрожащая жара аккуратно прорезала дыры в этом шатре раскаленным лезвием солнечных лучей, которые плавили асфальт и поражали людей невидимыми жгучими пулями.

Наверное, жаре хотелось бы опустошить этот город совсем, очистить улицы от колышущейся, подобно шумному морю, разноликой людской массы – но это было не в ее силах. Человеческие фигурки спасались как могли. Они прятались в тени каменных исполинов Мидтауна, равнодушно принимающих на себя удары обезумевшего от выходок природы солнца. Они заходили в роскошные магазины, где армия кондиционеров насмерть дралась с духотой, из последних сил отражая вражеский натиск сезонного безобразия, словно борясь за свою жизнь. Скупали мороженое и ледяную минералку. Темнокожие продавцы хот-догов скучали без покупателей, обливаясь потом – в это время суток их товар обычно переставал кого-либо интересовать. Августовское солнце пускало с выцветшего неба злых зайчиков, которые слепили и без того одуревших от жары пешеходов. С особым неистовством, как казалось Джеймсу, они накидываются на его серебристый