Начать жизнь заново (СИ)

Мокрое от дождя дерево холодило ноги, заставив меня поежиться, но Жене, казалось, было всё равно.

Прикурив сигареты от одного огонька, мы оба затянулись.

— Знаешь, я был на похоронах, — начал мой…

Кто? Одноклассник? Сосед? Друг? Арендатор, снимающий комнату? Как мне называть его? По фамилии? По имени?

— На чьих? — решился спросить спустя несколько секунд.

— Мать умерла, — короткий, едва слышный ответ. А после один из тех взглядов, которые запоминаются навсегда: просящий, безумно-отчаянный, умоляющий и надеющийся одновременно. Надеющийся на что? — Повесилась.

— Как? — не веря, переспросил я.

— В моей комнате был турник, — кривая, горько-болезненная усмешка, — она взяла одну из своих тряпок, порезала на лоскуты… Даже записку написала: «Это для тебя»…

Он не договорил, затянувшись настолько глубоко, что закашлялся. Я не стал помогать отдышаться, Женя должен сделать это сам, хотя бы для того, чтобы частично прийти в себя.

— Её нашел один из любовников. А самоубийц хоронить нельзя, так что он позвонил мне…

Далее можно не продолжать, вся картина представлялась и так — договор со священниками, приготовления, похороны, попытки этих же любовников урвать часть «добычи»…

Молчание. Ещё по несколько сигарет, пока не опустела пачка. Тихое, на грани слышимости:

— Если бы я ответил на тот звонок… её последний, всё было бы не так.

Хотелось крикнуть: «Глупости, ты не виноват!» — но горло сдавил спазм, не давая произнести ни звука.

Он докуривает сигарету, но выкидывает бычок не в пепельницу, а куда-то назад, и, хватая за руку, рывком дергает на себя, приникая в отчаянном поцелуе.

Всем своим видом словно кричит: «Спаси меня!» — но я не понимаю, как. Что нужно сделать, чтобы ты стал таким, как раньше?

Сколько раз мы целовались на этой веранде? Не помню.

Сколько раз мы целовались так? Это первый. И, надеюсь, последний. Больше, чем прикосновение, больше, чем поцелуй.

Руки отчаянно сжимают мою талию, словно цепляясь за последнюю надежду. Я здесь, я не уйду.

«Помоги мне», — почти срывается с твоих губ, но вместо этого ещё один поцелуй. Ниже, там, где ключицы, и свитер не помеха.

Откидываю голову назад, произнося:

— Здесь холодно.

Отрываясь, горячее: «Да…»

Спустя несколько бесконечно долгих секунд мы заходим внутрь, не закрывая двери. Холод снаружи поможет унять жар внутри.

Куда-то летит мой свитер, и слышен звук расстёгиваемой молнии. Чьей?

Я прижат его телом к стене, пришпиленный сумасшедшими, почти болезненными поцелуями. Его боль… проходит?

Сам отталкиваюсь, и теперь прижат уже он. С торса ещё не сошел ровный посветлевший загар, и это последняя капля. Покрываю кожу засосами, оставляя свои отметины. Метки. Почти клеймо. Ничего не соображаю, слишком жарко. Поздно.

И наталкиваюсь на его взгляд. Впервые такой открытый.

С ясностью понимаю — хочу его. Не только тело. Душу. Хочу утолить его боль и теперь знаю, как это сделать. Правильно ли я понял твою немую просьбу?

«Возьми меня» — это ли твои слова?

Ты странный, невозможный. Но только сегодня. Потому что ты болен. Болеешь от горечи и потери, а моральную боль может излечить только физическая боль… или физическое наслаждение.

— Где презервативы… или смазка? — слова произношу с трудом, отрываясь от гладкой поверхности.

Дурманящий запах. И не только от «Эклипса» привычно-вишнёвого, который должен был перебить алкоголь.

Сейчас я с тобой на «ты». И неважно, что это не вслух.

— Не надо. Ты знаешь, — край губ подрагивает в улыбке, но глаза всё равно замутнены искорками боли.

Всё не должно быть так, я знаю. Чувствую. Но оно будет хотя бы потому, что никто не против. Хотя бы потому, что это нужно. Тебе.

Треск оторванных пуговиц. Я подчиняюсь, отвечая на грубый, немного болезненный поцелуй.

Штаны падают на пол, как и мои джинсы чуть позже. Очередь доходит и до нижнего белья — спустя пару секунд нет и его — где-то надорванное, помятое валяется на паркете.

Ты поворачиваешься спиной ко мне, упираясь руками в стену возле арки. Поворачиваешь голову и хриплым голосом просишь:

— Давай.

Не узнаю тебя. Просящий, умоляющий – это действительно ты? Не верю.

Понимаю, что запросто могу порвать, поэтому сначала продвигаюсь ближе, оставляя ещё один засос на доверчиво открытой шее. Хотя «доверчивость» — совсем не про тебя, это лишь сегодня.

— Давай, давай, давай… — как заклинание.

Не уверен, что сейчас ты понимаешь, что говоришь и что делаешь. Как и я.

Смачиваю пальцы слюной, начиная массировать промежность. Вздрагиваешь. Уверен, ты никогда не был в пассиве. Только актив.

Внутрь проникнуть не так-то просто. Прошу: «Расслабься», — слыша в ответ нервный смех.

Необычно, непривычно и немного страшно. Такое знакомое состояние. Сколько раз я чувствовал такое из-за тебя? Сколько раз ты вторгался в мой небольшой личный мирок, чтобы разрушить в нём стены, башни, крепости? Ничего, теперь мой черёд.

Поворачиваешь голову назад, наверное, хочешь что-то сказать, но я затыкаю рот поцелуем, одной рукой обнимая за талию. Ты выше меня, поэтому это не так просто — приходится привставать на носки.

Мысли мелькают со скоростью света — мой мир рушится, пока твой захлёстнут волной уже устаревшей боли и сменяющего её удивления.

Разминаю мышцы внутри, нечаянно попадая на небольшой бугорок. Никаких стонов, только изогнувшаяся спина выдаёт реакцию. Давно я столько раз читал про это, слишком мелкий, чтобы испытать ощущения на практике, и вот теперь пригодилось, когда пора было думать, что проще стать вынужденным асексуалом.

— Обойдёмся без этого, — на выдохе, но я качаю головой.

Лучше наслаждение, чем боль, правда?

Двигаю уже двумя пальцами внутри, заставляя руки чуть сгибаться. Кому-то это противно, но не мне. Не сейчас. Наше «всё» заключено в этом «сейчас». Помедлим — и момент упущен. Мне — ничего, но ты останешься с болью. Я не знаю, кто ты для меня, однако не могу не помочь. Это выше моих сил.

— Миш, — губа закушена до боли, а по уголку стекает тонкая струйка крови. — Давай…

Заклинание. Мантра.

Третий палец останавливается, так и не дойдя до цели, а остальные выскальзывают, перемещаясь на спину, резким движением нагибая ещё ниже.

У меня давно эрекция, хотя, казалось бы, мы ничего такого и не делали. У тебя тоже, и это удивляет ещё больше, не думал, что можно возбудиться от моих неумелых поцелуев, особенно тебе — прожженному бабнику.

Влажный от смазки член приникает к ягодицам, а на периферии сознания мелькает мысль, что хорошо, что я запер собак в комнате, сегодня они раздражали.

И… толчок. Первый, болезненно-короткий. Как и тихий стон. Не мой.

Мне тоже неприятно. Слишком узко, тесно. Хочешь боли, зная, что больно будет и мне. Эгоист.

Пытаюсь отстраниться, но ты с упорством смертника толкаешься назад, не позволяя мне двинуться в сторону. Насколько же велика твоя потеря, что ты пошел на это?

Путаюсь носом в мокрых волосах, начиная шептать невнятные глупости. Так хочется спросить: «Кто ты?» Ты бы не позволил мне быть сверху ни за что. Уж я-то знаю… Ах да, совсем забыл, «только сегодня».

Снова толчки, теперь уже легче. Проще. Но всё равно больно.

Жадные вдохи. Твои и мои. Это точно… секс? Если да, то почему мне так хочется повторить слова из недавно вспомненной свадебной клятвы? Те самые: «В горести и радости, в болезни и здравии…»

Мысли опять отрывками. Робкими фрагментами, не соединёнными с реальностью. Что происходит? Что мы делаем? Думать поздно, жалеть тоже. Только действовать, обнажая душу. Твою и мою.

Дыхание становится громче. Вдыхаю воздух сквозь зубы, со свистом выдыхая, а ты сам насаживаешься на мой член, стараясь причинить себе как можно больше боли. Садист и мазохист в одном лице, а я ещё сомневался.

Всё заканчивается на последнем глубоком толчке — я кончаю, пытаясь отстраниться, но ты не даешь это сделать, рукой прижимая к себе. Вторая безуспешно цепляется за поверхность стены, чтобы ты не рухнул на пол. Ты даже не кончил — от боли член обмяк ещё в начале процесса.