Отражение (СИ)

Себастьян сидел на полу в вязаной оранжевой шапке с ярко-синим помпоном. Когда Баки вошел, Себастьян ткнул в него пальцем и обвиняюще сказал:

— У тебя нездоровое пристрастие к оранжевым головным уборам!

И кинул Баки белую коробку в золотых звездочках.

Легко поймав коробку, Барнс подошёл, наклонился и поцеловал Себастьяна.

— Я подумал, что раз на лето у тебя есть милая оранжевая панама, то на зиму должна быть такая же милая оранжевая шапка, — он рассмеялся, усаживаясь рядом и принимаясь аккуратно разворачивать оберточную бумагу, словно бомбу обезвреживал. Или закладывал.

— Там нет ничего опасного, — пообещал Себастьян, открывая небольшую коробку в синей с серебряными молниями оберточной бумаге.

В коробке оказался браслет-цепочка с гравировкой на пластинке. Подпись Баки Барнса. Себастьян тут же надел его на правую руку.

— Спасибо, Баки, — сказал он. — Только вот откуда у тебя такое пристрастие к платине?

— Был бы вибраниум в ходу, было бы из него, — пожал плечами Барнс, открывая коробку, и достал оттуда темно-синий с серым шарф, длинный и мягкий. Помяв его живой ладонью, он накрутил его себе на шею, закинув концы за спину.

— Спасибо, — сказал Барнс и поцеловал Себастьяна.

Тот протянул ему еще одну коробку и взял предпоследнюю, самую маленькую, в золотой обертке.

В коробочке оказалось кольцо с узором, как на пластинах руки Баки. Чернение и позолота. Себастьян примерил его на левую руку. Кольцо оказалось впору на безымянный палец.

— Ты сам рисовал эскиз? — спросил он.

— Нет, я картинку показал, из меня тот еще рисовальщик, — Барнс открыл протянутую ему коробку, обнаружив там альбом, на котором большими буквами было написано «Ми-ми-ми Баки». Барнс с подозрением открыл первую страницу и долго сидел, глядя на рисунок. Нет, у него с картинкой даже было что-то общее, но сама мысль представить грозного Зимнего Солдата в подобном ключе была для него, мягко говоря, странной. — Что это? — решил спросить он у Себастьяна.

— Фанарт, — гордо объяснил Себастьян. — Рисунки одной твоей японской фанатки.

— Спасибо, — Барнс с некоторым сомнением рассматривал рисунки. — Мило. Очень мило. Я так понимаю, это тоже мне? — указал он на последнюю коробку, лежащую под елкой.

— Тебе, — улыбнулся Себастьян. — Я тебе потом покажу еще анимированные картинки с этим фанартом, — пообещал он.

Взяв последнюю коробку и так же аккуратно развернув обертку, Барнс обнаружил там складной швейцарский нож. Разложив лезвие, он провел по нему пальцами, разглядывая гравировку «Баки от Себастьяна».

Барнс немного грустно улыбнулся Себастьяну, понимая, что ничего из этого он не сможет забрать с собой, когда вернется в свой мир. Вместо слов благодарности Барнс просто сгреб Себастьяна в охапку и поцеловал.

— Я подумал, что украшения — это немного не твое, — объяснил Себастьян. — Но у тебя еще день рождения в марте.

— А тебе очень идет шапочка, — засмеялся Барнс. — Спасибо. Не надо мне ничего на день рождения.

— Я люблю дарить подарки, — уперся Себастьян. — Так что не отвертишься! Пойдем завтракать?

— Я тут вспомнил, что у нас есть еще пара дюжин яиц и помидоры. Будешь яичницу? — спросил Барнс, не спеша выпускать Себастьяна из рук и идти на кухню.

— Буду, — Себастьян сгреб упаковочную бумагу в кучу и встал. — Хотя, конечно, магазинные помидоры в декабре совершенно безвкусные.

— Других у нас нет, — вздохнул Барнс, поднялся и пошел на кухню готовить завтрак. Минут через двадцать он поставил на стол перед Себастьяном тарелку с дымящейся яичницей с помидорами. — Приятного аппетита. Чем хочешь заняться сегодня?

— Спасибо, — улыбнулся Себастьян. — Готов выслушать твои предложения. Вчера с утра я думал о том, чтобы погулять в парке, съездить на Манхэттен, побродить по рождественским ярмаркам, но в такую погоду…

— Можем забраться на диван, завернувшись в одеяло, и смотреть что-нибудь весь день, — Барнс быстро разделался с яичницей. — И не только смотреть… — он загадочно улыбнулся.

— «Марс атакует», — принялся перечислять Себастьян. — «Нападение помидоров-убийц». Или нет! «Черная кошка и белый кот»! А еще лучше — все вместе.

— Хорошо, пусть будет все вместе, — улыбнулся Барнс. Ему было не принципиально, что смотреть, главное, чтобы рядом был Себастьян.

Они смотрели фильмы, ели торт и индейку, целовались, занимались любовью. Утром и вечером Баки вышел с Кайлом на крыльцо, которое все выше заваливало сугробами. Снег продолжал идти. Время от времени Себастьян включал новости, в которых ухоженные ведущие с легким отблеском паники в глазах рассказывали о том, что Нью-Йорк завалило.

Ночью откуда-то с юга принесло внезапный ураган с зимней грозой. Двадцать шестого декабря потеплело до плюс пяти, и снег начал таять.

========== 41 ==========

Начало января ознаменовалось для Барнса одиночеством. Себастьян много времени уделял светским мероприятиям и встречам с друзьями. На первые Барнса никто не звал, а на вторые он бы не пошел, даже если бы Себастьян предложил.

Приходилось сидеть дома, гулять с Кайлом и ждать. В такие дни Барнсу казалось, что их время утекает сквозь пальцы, падает на песок и растворяется в нем, как вода в дюнах. Он ни словом, ни делом не упрекал Себастьяна ни в чем, да и не собирался он этого делать, его ведь тоже было в чем упрекнуть. Но они не тратили время ни на взаимные упреки, ни на ссоры, они наслаждались каждой минутой, проведенной вместе. И от этого каждая встреча, даже после непродолжительной разлуки, была яркой и незабываемой.

Но чем больше проходило дней, тем сильнее охватывало Барнса пока еще только беспокойство, но он чувствовал, что оно в любой момент готово перерасти во что-то большее, близкое к панике.

Вернувшись как-то вечером после встречи с агентом, Себастьян обнял Баки и сказал:

— На следующей неделе я лечу в Лос-Анджелес. Съемки следующего фильма. Ты уверен, что ничего не хочешь знать?

— Уверен, — Барнс прижался к Себастьяну, целуя его в шею. — Я все узнаю, когда вернусь. А если не вернусь, то схожу в кино посмотрю.

— Я тоже верю, что ты вернешься, — сказал Себастьян. — Но лучше было бы, чтобы ты никуда не уходил. Только мы… мы же не предсказать ничего не можем, и повлиять никак тоже.

— Не хочу ни думать, ни говорить об этом. Просто хочу быть с тобой, сколько еще есть времени, — попросил Барнс. От мысли о том, что им придется расстаться, Барнса скручивало практически физической болью.

Себастьян взял его лицо в ладони и осторожно коснулся губами губ.

— Я тоже, — сказал он.

У Себастьяна начались съемки в Лос-Анджелесе, и все бы было ничего, если бы они не были павильонными, и вот туда-то Барнсу было ну никак не попасть.

Почти спокойно гуляя по Лос-Анджелесу днем, Барнс ночью приходил к Себастьяну в гостиницу, где не выпускал его из своих объятий до самого утра. Он понимал, что давным-давно утонул в Себастьяне, провалился в него настолько, что не выбраться, не оторвать, если только с мясом.

Братья Руссо по очереди и хором нахваливали Себастьяна. Говорили, что он превзошел сам себя, поднялся на новый уровень. Что никогда еще Баки Барнс не был настолько убедителен. Себастьян смущенно и польщенно улыбался, благодарил, ездил ужинать с Эвансом и Маки, а вечером возвращался к тому, кому был обязан «новым уровнем» и «качественным скачком». Легко играть Баки Барнса, которого ты видишь каждый день в течение последних месяцев.

Когда закончился последний съемочный день, Себастьян улизнул от всех, позвонил Баки, взял такси, и они почти до утра гуляли по берегу Тихого океана, целуясь и слушая прибой. В этом было что-то почти невыносимо ванильное, и в то же время с привкусом запретного плода. Одновременно романтическое клише и щепотка криминала, потому что Джеймса Барнса сейчас не должно было быть в Лос-Анджелесе, он оказался здесь, преступив и законы, и правила. Большая, у самого сердца согретая тайна Себастьяна.