Дети ясной ночи (СИ)

Что-то здесь было не так.

Он точно знает, что помнит этих двух девочек, и даже понимает, о чём идёт речь. Только почему-то было очень больно, словно окружающий его мир раскалывался на части, и этим миром была его голова. Или даже весь он сам, раскалывающийся, разрывающийся, кровоточащий на краю собственной смерти. Раскалывающийся, кровоточащий…. Кровоточащий. Стук захлопывающейся двери, с размаху впечатавшейся в косяк, быстрое, взволнованное движение ручки, щелчок. Тяжёлое, сиплое дыхание, напоминающее задыхающегося астматика. И судорожные, отрывистые движения. Паника, застилающая глаза, воля, страх, долгожданный прорыв. Который может сорваться в любое мгновение. Тяжёлый кулак врезается в дверь с другой стороны. С губ срывается скулящий стон, и человек сползает к полу, отчаянно впиваясь пальцами в темнеющее дерево с такой силой, что, кажется, вот-вот сломает себе пальцы. С той стороны продолжают бить. Громко, безжалостно, сильно. Что-то кричат, что-то яростно, также громко и совершенно отчаянно. Отчаянно — это смешно. Смешит. Под следующим ударом дверь содрогается с такой силой, что кажется ещё немного, и вылетят косяки. Или дерево всё же окажется проломлено. Она оборачивается к двери спиной, отчаянно воет, впивается руками в прорванный, прожженный местами линолеум и начинает ожесточённо бить ногами по полу, будто в страшных судорогах. Крича во всё горло, завывая, выпуская наружу всю человеческую тьму. Потому что больше уже нет сил сдерживаться. Потому что страшно до невозможного, как не было страшно даже когда пламя пожирало её тело. Потому что ей обещали, и она должна продержаться. Всё изменится. Изменится. ИЗМЕНИТСЯ!!! Она так сказала!! Хриплое дыхание в полной темноте и тишине. Дверь за спиной всё ещё цела. Она не слышала, но знает, что совсем недавно там кричал кто-то, а затем был влажный, мерзкий звук, который хотелось повторить уже собственными руками. Куда более качественно. Куда более справедливо.

Очень тихо, если не считать того, что она задержала дыхание, и лёгким уже даже больно. Надо вдохнуть, и она делает это, осторожно, через нос, ощущая этот странный аромат старины и огня. Потухшего огня, что будто горел всего мгновение назад.

Небольшой бутылёк из тёмного стекла со стуком упал на пол и лениво покатился в её сторону. Тонкая девичья рука потянулась к нему. Тонкая, скрытая беспорядочно замотанными грязными бинтами рука… сквозь просветы виднеется обезображенная, испещрённая шрамами и черноватыми корками кожа, и о пол ударяется очередная капля крови. Так происходит постоянно, будто это тело гниёт, разлагается, но никак не может погибнуть, будто она каждый раз, проваливаясь в болезненный сон, вновь переживает один и тот же пожар. Тонкие пальцы сжимают бутылёк, жадные глаза впиваются в буквы, губы не шевелятся, слишком больно и глупо. Сейчас ей не с кем говорить. Она сжимает пальцы, и толстое стекло лопается так просто, будто тонкая ледяная корка. Он поднимает голову. Здесь темно. Воздух сухой, очень сухой и тёплый, такой удивительный и незнакомый. Нет больше вечной подвальной сырости. Только темнота, — то единственное, что было приятным и давно перестало быть страшным… Он жил в темноте. Пятна копоти на потрёпанном линолеуме, ржавчина на железных держателях негорящих ламп, пепел вырывается из старых вентиляционных решёток, будто зловещее дыхание демона. Ну и слава… Неважно кому. Теперь всё изменилось. Аллен чувствует облегчение, когда эмоции, чувства и ощущения наконец-то отпускают его на волю, лишь для того чтобы прибить к новому островку. Потому что он чувствует что-то нехорошее, что-то страшное, что-то, чего стоило бы избегать всеми силами в той девушке. Даже собственная смерть не ощущается так ярко. — Хей, разве ты знаешь, что такое смерть? — голос был мужским и похожим на что-то неопределённое. На далёкую дорогу, идущую через золотые поля чистой, колосящейся на ветру ржи, солнце, пекущее откуда-то сверху, и отчего-то рвущийся из глубины чистый искренний смех. Даже не скажешь, что эти двое разных возрастов, разных поколений, даже разного пола говорят о смерти. Ведь смерть должна быть грустной, а они смеются. А ещё здесь так солнечно и тепло. И говорящая обожает тепло. — Почему вообще наш разговор скатился на такую унылую тему? — Может потому, что тут впору свариться на этом пекле? — смех из женского, юного голоса так и не пропал. — Сколько там нам осталось ещё пути.. — Ты спрашивала это три минуты назад. — Неправда!

— Правда-правда! На этот раз я засёк на таймере и вот, посмотри сама!

Они странные. И они выжигают его золотым сиянием солнца и бескрайних полей ржи. Он ненавидит лето, ненавидит за его жаркие денёчки, за то, что руки в перчатках потеют, и ничего не поделаешь, за то, что люди пялятся на его седые волосы.* Оно растворилось. О да. Это было так странно, логично и правильно, что дрожащие пальцы не удержали зажатый пистолет, и тот с грохотом рухнул на железный, ржавый пол. А мог бы выстрелить от такого отношения. Наверное. Она отступила на шаг, ноги пошатывались, казалось, вся усталость и ужас последних суток внезапно навалилась на неё единым комом, и было так сложно, так страшно вздохнуть. Она сама сотворила Это. Это чудовище, монстр, который так напоминал её саму в прошлом. Что за злая усмешка?

Она упала прямо на задницу, подтягивая к себе колени. Вдали промелькнула мысль о состоянии её бедной юбки, но осознание того, о чём именно она думает, вызвало смех. Громкий, безумный смех, которым могла смеяться лишь она… Она же сама в далёком прошлом. Её безумие, её прошлое, её память и её страх, — страшный монстр, которого она только что… Убила?

Разве можно убить такое?

Победила?

Спина нещадно заныла, когда она упала на неё, раскинув руки уже не пытаясь выровнять дыхание и не плакать. И было так тихо, поразительно тихо… Музыки больше не было. Ни музыки, ни движения, ни непрекращающегося мельтешения, и сразу стало так хорошо, как будто это всё, что нужно для счастья — лежать здесь, раскинувшись в позе морской звезды. Карусель остановилась. Бой завершился. Бой с самой собой, с созданным ей же монстром. Даже новая она не может не порождать их, и так больно… так невыносимо больно… Знать!! — Так значит, это была я… — вздох на грани слышимости. — И создала её так же я сама… Хах, и как я не свихнулась после… После встречи с этим отражением? Отражением, выглянувшим в реальность? Отражением, которое желало ей смерти? Или сама девушка желала умереть? В таком месте думать о самоубийстве так просто…. — Это ещё не факт, — голос собеседника. Лёгкое удивление его присутствием тут же растворяется в слабом подобии безразличия. Слишком велика усталость. Непозволительная усталость. — А прошлое может принимать различные формы, особенно если мы его опасаемся. Был здесь один… — И ты здесь. — Пауза. Нужно продолжить путь. Грёбанный финальный рывок. Встать и вперёд. Взгляд упирается именно в того, кого она и ожидала увидеть, но всё равно вздрагивает. Он так похож на неё. И так похож на того монстра. Только стоящий сейчас перед ней гораздо хуже. — Поможешь мне? — Когда это я отказывал тебе в помощи? Сухой звук, маскирующий смешок. Такая очевидная ошибка!

— Отказывал?

Лицо собеседника исказилось от досады… — Отказывал, и что в этом такого? — темноволосая девушка протянула руку, и оставалось лишь схватиться за неё и наконец-то встать на ноги и… И не думать. Не помнить. — Что дальше? Продолжишь своё триумфальное шествие?

— Буду долго отчитывать тебя за непозволительное опоздание.

— Кто ж знал, что тебя притащат в город, — она развела руками. — Но теперь я здесь, и всё отлично. Или быть может, ты хочешь сделать что-то сама??

Проницательная зараза. Она прикрыла глаза, разворачиваясь и оглядывая каркасы обгоревших лошадок и смазанную грязную краску, смешавшуюся с ржавчиной.

— Мне достаточно знать, что ты со мной. — Ты ведь помнишь. Мы всегда поможем тебе. Так было решено. Ну, или, по крайней мере, я из нас. — Где я смогу найти её? — Церковь,— тёмная девушка махнула рукой, показывая на то, что раньше было небольшими воротцами карусели. За ними должны были быть ступеньки, но теперь огромные ворота, ведущие на огороженную с двух сторон дорогу. Надёжную дорогу, если сравнивать с тем, что она видела в этом парке ночью. — Только имей в виду: это яма, и мои силы… — Я буду там… Как давно она не делала что-то столь безумное?