АУТОДАФЕ ЛЮБВИ (СИ)

Поттер шмыгнул носом. На душе было так паскудно, что снова захотелось выпить. То, что сделал с ним Малфой, приводило его в панику, он не знал, что теперь с этим делать. Всего час назад он был другим человеком – народным героем, которым восхищались все, а сейчас, сидя голой жопой на грязном полу в сортире, в луже малфоевской спермы, и слушая звук собственного пердежа, он превратился в презренного пидора и извращенца, и теперь ему придется жить с этим и знать, что он не как все нормальные парни, а выебанная в жопу блядь. И самое ужасное, что приводило Гарри в отчаяние и панику, осознание того, что ему это понравилось. Его изнасиловали, но было в этом что–то щемяще–сладкое, что–то покорно–податливое, запретно–желанное. В это невозможно было поверить, его оттрахал Малфой, и очко до сих пор болело и сильно саднило, а где–то глубоко внутри все еще сохранилось ощущение пульсирующего, двигающегося инородного тела, будто бы хуй насильника все еще был в нем и продолжал двигаться. Но Гарри, глядя на собственную сперму, стекающую струйкой с грязного унитаза, должен был признать жестокую правду – он обкончался под Малфоем, с его хуем в своей жопе. Поттер чувствовал себя так, будто его изваляли в дерьме, а вытекающая из задницы липкая жидкость только укрепляла его в этом убеждении. «Хорек», изнасиловав его, убил в нем чувство самоуважения и достоинства, и гриффиндорец сейчас ненавидел и презирал себя больше, чем своего насильника. Он знал, что когда–нибудь, когда первый шок пройдет, он прибьет слизеринского мерзавца за то, что он сделал, но сейчас его волновало совсем другое – как ему жить дальше с осознанием того, что он стал педиком и ему самому понравилось трахаться с парнем. Мысль о том, что он не такой, как все, приводила Гарри в отчаяние. Ощущать себя извращенцем было невыносимо.

Парень медленно приподнялся с пола. Почувствовав, как холодные липкие струйки потекли по ногам, его передернуло от отвращения. Он оторвал кусок туалетной бумаги и принялся тщательно подтираться. На бумаге остались следы спермы, кала и немного крови. Гарри поморщился, скомкал бумагу и швырнул ее в унитаз. Очко дергало тупой, пульсирующей болью, а ощущение постороннего предмета в кишечнике так и не проходило, но было в этом нечто такое, что доставляло какое–то извращенное удовольствие. Тонкая струйка жидкости снова потекла по его ноге, Гарри оторвал еще бумагу, чтобы подтереться, но потом присел на унитаз и начал тужиться, выдавливая из себя всю мерзкую жидкость, оставленную насильником. Он опять болезненно поморщился, когда анус приоткрылся и из него вместе с остатками спермы потекли струйки жидкого говна. Очко сильно саднило, дерьмо попадало на трещины, усиливая болевые ощущения.

– Что б ты сдох, Малфой, – искренне пожелал Поттер, болезненно испражняясь и громко выпуская из себя накаченный в кишечник воздух.

Он долго приводил себя в порядок, панически боясь, что кто–то сможет заметить на нем следы изнасилования и догадается о случившемся. Гарри неоднократно применял очищающее заклинание, и теперь даже унитаз, забрызганный его спермой и в некоторых местах покрытый слоем давнишней грязи, выглядел как новый. С внутренним содроганием Поттер покинул туалетную комнату, понимая, что затягивать больше нельзя, иначе его начнут искать и придут сюда. Очень многие видели его в том состоянии, в каком он покинул банкет, понимая, что народному герою необходимо уединиться, и никто не посмел его беспокоить в это время. Но его отсутствие очень затянулось, и необходимо было предстать на балу и стараться делать вид, что ничего не произошло. Гарри панически боялся, что кто–то может узнать правду о случившемся. Еще раз тщательно осмотрев себя в зеркале, тяжело вздохнув, Поттер, наконец, покинул туалет. Идти было больно, анус саднил и пульсировал, поэтому приходилось пошире расставлять ноги и слегка отклячивать жопу, при этом из растраханного очка время от времени выходил воздух и Гарри не мог сдержать громкого пердежа. Герой магического мира густо краснел, а на душе было так паскудно, что хотелось выть или биться головой об стену, а лучше придушить Малфоя, хотя это уже ничего не изменит. Слизеринский гаденыш весьма оригинально отблагодарил его за спасенную жизнь, и теперь, болезненно морщась при ходьбе, Поттер уже сто раз пожалел о том, что вытащил «хорька» из огня. Если бы он знал, как тот его отблагодарит, оставил бы в Выручай–Комнате вместе с Крэббом, и пусть бы эта белобрысая сука сгорела заживо.

По мере приближения к Большому Залу звуки музыки и смеха все усиливались, в темном коридоре и потаенных углах стали появляться парочки, которые стремились уединиться, а из–за одной малоприметной ниши в стене, которую закрывали массивные рыцарские доспехи, доносились весьма характерные стоны, и Гарри, ускоряя шаг, пошел дальше по коридору. Жизнь продолжалась, люди веселились, праздновали и трахались, но в жизни Гарри Поттера все изменилось, сломалось и пошло под откос. Сначала он тоже веселился и праздновал, и тоже трахнулся, только как–то не так, как все нормальные люди – трахнули его, и теперь он стал опущенным педиком, и с этим ему придется жить, ощущать себя неполноценным парнем, ущербным, и знать, что он уже никогда не станет нормальным мужчиной, потому что Малфой поимел его, как девчонку. Этот факт теперь до конца жизни будет как позорное клеймо на его теле и в его душе.

Даже под страхом смерти Гарри никогда бы в жизни никому не открыл этот позорный факт своей биографии, зря Малфой опасался огласки, но ему самому придется как–то жить с этим, и Поттер не знал, сможет ли он смириться с тем, кем он стал. И как он теперь будет учиться в Академии вместе с нормальными парнями, постоянно думая о том, что он сам – шлюха с разъёбанной жопой? И еще Гарри было очень стыдно думать о том, что изнасилование принесло ему удовольствие. Но в те мгновения, когда хуй Малфоя задевал какую–то очень чувствительную точку у него внутри, он испытывал такое наслаждение, что был на грани обморока. Он никогда ничего подобного не ощущал, а простое самоудовлетворение не шло ни в какое сравнение с тем, что он недавно пережил. Теперь гриффиндорец уже склонялся к мысли, что секс и мастурбация – очень разные вещи, и какая–то паскудная мысль где–то на задворках его сознания говорила о том, что ему очень бы хотелось еще раз испытать это удовольствие, которое он совсем недавно пережил. Он гнал от себя эту гадскую мысль, она казалась ему таким же извращением, как и то, что с ним сделал «хорек». И еще Поттер пытался убедить себя в том, что теперь не только он педик, Малфой такой же грязный извращенец, как и он, и хотя слизеринец выебал его в жопу, но ведь он тоже трахнул Драко в рот. Эта мысль немного возвращала Гарри былое самоуважение и чувство собственного достоинства, которое, казалось, было растоптано окончательно. Думать о том, что Малфой сам отсосал у него, Поттер не хотел, и предпочитал видеть этот факт только так, что он первый выебал слизеринца в рот, дал ему за щеку, натянул по самые гланды, отвафлил сукина сына. И хотя это было не так больно и унизительно, как быть выебанным в жопу, но хоть как–то компенсировало недавний позор и бесчестие. Мысль, что Малфой – защеканец, грела Поттеру душу, и пока он дошел до Большого Зала, то почти сумел убедить себя, что все так и было, и счет между ними 1:1, ничья Гриффиндор–Слизерин, а когда он набьет «хорьку» его мерзкую наглую морду и отвафлит еще раз, победа снова будет за «гриффиндорским львом».

Гарри глубоко вздохнул, подтянулся, распрямляя плечи и выпячивая грудь. Он вошел в распахнувшиеся перед ним двери Большого Зала и снова очутился в атмосфере праздника, всеобщего веселья и ликования. Поттер медленно шел мимо смеющихся людей, мимо вальсирующих пар, и снова начинал чувствовать себя изгоем, не таким, как все эти нормальные люди, будто бы он только что подцепил какую–то позорную заразную болезнь, которая разъедала его душу и тело изнутри. Парень старался идти, не поднимая глаз, поэтому очень часто наталкивался на танцующих или проходящих мимо него, поспешно извинялся и краснел, но все только доброжелательно улыбались ему в ответ – народный герой и всеобщий любимец имел право немного выпить на своем собственном празднике, на торжестве, устроенном в его честь, и даже не должен был извиняться за такую мелочь, как отдавленная нога или толчок в спину.