Don't even care (СИ)

— Хочешь побыть один пару минут? — Луи берёт бутылку за горлышко, наклоняется и поднимает пару смятых салфеток с пола. Гарри благодарно кивает. — Я выброшу это и поищу твою комнату. Мне любопытно.

Дверь закрывается за принцем, и Гарри оказывается в одиночестве. Только мамина фотография в серебряной рамке взирает на него со стены.

— Привет, — шепчет сын, касаясь пальцами стеклянной поверхности. — Не думал, что вернусь сюда. Но ты не отпустила без прощания, да?

Здесь не пахнет ею уже давно. Только фотография на стене и вещи в шкафу, который никогда не открывается. И множество лекарств в тумбочке у кровати: тех, что она не успела принять и что совсем не помогли.

Острый запах медикаментов прогоняет кислый аромат пива, когда Гарри дёргает полку на себя. Упаковки лекарств шуршат, и это единственный, помимо его дыхания, звук в комнате.

Гарри мечтал бы услышать её голос. Хотя бы один последний раз.

Усталость, накопившаяся не за последние дни, как предполагал Луи, а за годы прожитой нелёгкой жизни, только сейчас окончательно наваливается на Гарри. Его колени подгибаются, и он садится на край маминой кровати, не спуская глаз с фотографии. Так много о чём нужно ей рассказать: сны, Луи и заключение в особняке, Туркмения и принятие себя и своих желаний, последовавшие за поездкой в другую, абсолютно незнакомую страну.

Но время поджимает. Гарри интуитивно чувствует, что скоро отец вернётся домой, как будто внутри него заведён будильник.

— Её здесь больше нет, — произносит Луи.

Гарри вздрагивает, моргает сонными глазами и впервые отводит взгляд от фотографии мамы.

— Она вот тут, — принц осторожно проходит внутрь комнаты, касается груди Гарри справа. — Поэтому возьми то, что поможет освежить это воспоминание с собой, и двинемся дальше.

Осознание того, насколько кристально чисто Луи видит его душу, опускается, как большое тёмное одеяло. Гарри прикрывает глаза, позволяя миру вокруг замереть на мгновение, а когда распахивает их, то замечает нечто особенное. Луи держит его за руку, и ощущения покинутости, одиночества, полного отчуждения медленно растворяются в воздухе.

Чтобы больше никогда не вернуться. Будто бы именно это нужно было Гарри, чтобы наконец поверить в глубину чужих чувств по отношению к нему.

— Спасибо, — шепчет он, поднимаясь.

Луи только кивает в ответ и отстраняется, позволяя Гарри развить бурную деятельность по собиранию вещей. В рюкзак, оставшийся со времён университета, отправляются мамины фотографии, сувениры и любимые книги, что она перечитывала раз за разом, оставив на страницах следы своих пальцев и тонкие морщины сгибов.

Последней он снимает фотографию со стены и бережно прижимает к груди. Теперь всё, теперь прошлое можно оставить за спиной.

Но оно окликает, заставляет обернуться и посмотреть в глаза вновь: проходя быстрым шагом мимо зеркала, намереваясь покинуть отчий дом как можно быстрее, Гарри всё же бросает мимолётный взгляд в отражающую поверхность.

И замирает, пристывший к полу.

Оттуда на него смотрит измученный мужчина, совершенно незнакомый. Гарри значительно потерял в весе, под глазами появились тёмные круги, а шрамы на теле… шрамы заслуживают особого внимания. Под подбородком чётко видно отметину от зубов Луи, но она не вызывает отвращения или желания прикрыть. В то время как кожа на запястье, там, где когда-то был таймер, выглядит по-настоящему кошмарно. Ему стыдно за бугры и шрамы, располосовавшие руку выше кисти.

Возможно, это то, к чему он шёл с раннего детства сквозь побои отца. Его тело не могло бы остаться чистым, в этом и заключался злой рок.

— Ты красивый, — прерывает Луи созерцание собственного отражения в зеркале. В доказательство берёт за правую руку и, не закрывая глаз от возможного отвращения, целует повреждённую когда-то взрывом кожу. — Красивее любого, кого я когда-либо встречал.

Потом Луи кладёт свою руку в его, влажные губы на шее и тёплые пальцы вокруг тёплых пальцев. Шепчет ему что-то в ухо, Гарри следовало бы разобрать слова, но не судьба. Он не понимает их, как не понимает, почему его отец замер в дверях и смотрит на них, застывших на лестнице.

Воздух полнится искрами, терпким запахом беды.

Гарри мгновенно видит её отражение в потемневших глазах Луи, в искрах золота, что вспыхивают в зрачке. Отец рычит привычное «щенок», а Гарри каменеет от ужаса. До него сквозь множество миров и пространств доносятся ругательства.

Только как покидают руки Луи, его тело ощущает чётко.

Тенью самой смерти принц оказывается рядом с родителем. Громкая ярость в обрюзгшем лице отца Гарри не может сравниться по силе со злобой, кипящей в преступнике. Ни вопроса мужчина не успевает задать: хрипит, прижатый к стене в собственной гостиной.

— Луи! — наконец оживает Гарри. Он вдруг отчётливо может представить себе, как принц перерезает глотку его отцу от уха до уха. — Не нужно! Не делай!

— Разве он не заслужил?

Лёд в его голосе хрустит, готовый сломаться в любой момент и погрузить всех вокруг в смертельную ловушку студёной воды.

— Одно твоё слово, ягнёночек, — скалит Луи зубы, — и он умрёт быстрее, чем ты моргнёшь.

Пальцы на шее белые от напряжения и прикладываемого усилия, а вот лицо отца красное от натуги и невозможности дышать. Гарри произносит слово, единственное возможное в их ситуации.

— Нет.

Мужчина падает вперёд, на колени и ладони, но тут же заваливается на бок. Луи брезгливо отступает на шаг. В неверии Гарри подходит ближе: принц действительно послушался и отпустил его отца, несмотря на силу своего желания уничтожить.

Гарри не благодарит. Вместо этого просовывает свободную от вещей руку и обнимает Луи за торс, прижимаясь грудью к спине. Неистовые эмоции преступника — единственное, что позволяет сохранить присутствие духа и скрыть собственную слабость за натянутой на лицо маской.

Гарри молчит, а потому Луи прощается с его отцом за них двоих.

— Если он однажды передумает и скажет, что хочет твоей смерти, — я вернусь, — мрачно предрекает он, глядя на мужчину у своих ног. — Никогда не забывай об этом. Каждая минута, начиная с этого момента, может оказаться последней.

По слезам в испуганных глазах отца Гарри понимает, что страх теперь навсегда поселится в нём. Потому что Луи, несмотря на произошедшие изменения, в глубине души всегда останется лучшим из псов мамы. Зато собственный наконец растворяется и становится частью прошлого.

Гарри переступает через него, как переступает через лежащего на полу отца.

С момента, как они оказались во внешнем зале королевского дворца, Луи рассматривает свои руки. Голова понуро наклонена, глаза опущены и спрятаны за длинными ресницами. Что он видит в своих ладонях, пальцах? Воспоминание о крови, обо всей причинённой боли? Гарри проводит пальцами по его замёрзшим на морозе кистям рук.

— Лу, ты боишься?

— Нет, — предсказуемо отвечает тот. — Нет смысла бояться, если через это всё равно нужно пройти. Страх только помешает.

Гарри помнит, что когда-то Луи и его рассуждения могли вызвать в нём острое извращение и ужас. Теперь осталось лишь глубокое уважение. Был ли на свете ещё хотя бы один такой человек, чьи понятия эмоций и устройства мира граничили с дикой, но всё же гениальностью?

— Мы ждали несколько месяцев открытого приёма, чтобы оказаться так близко к королевской семье, — Гарри ёжится от прохлады. Только от неё. — Я бы боялся.

— Брось, — Луи наконец приподнимает голову, чтобы улыбнуться. — Ты отлично справился при встрече с отцом.

— Я всё ещё думаю о нём и своём прошлом, — сознаётся Гарри. — Но эти видения мне больше ничем не угрожают.

Толпа вокруг тихо гудит, полнится разговорами. В этом низком неразборчивом звуке Гарри слышит лишь голос Луи, его наставления и обещания. В наполненной комнате они словно одни, но есть друг у друга, а потому не одиноки.

— Спасибо тебе, — прижимается Гарри. Рука Луи тут же ложится на плечо, приобнимая.