Getting my demons out (СИ)

— Ближе, — произносит он и сталкивается взглядом с влажными блестящими глазами Стайлса.

Не отрывая своих наивно-распахнутых глаз, тот придвигается. Луи прижимается сам, облокачивается на локоть. В тишине засыпающего дома хриплый голос Гарри хрустит подобно нежнейшему крекеру:

— Спасибо.

— За вечер? — уточняет Луи, приподнимая бровь. Его свободная рука скользит под одеяло, и он останавливает её на талии Гарри.

— Да, — кивает Гарри. — И за тепло.

В его лице столько неприкрытого обожания, что Луи становится не по себе. Он видит эти глубокие чувства внутри Гарри, но боится на них ответить. Ему не нужна любовь сейчас: слишком трудно сдерживать гнёт насмешек, и всего несколько месяцев до окончания школы. Дальше их пути разойдутся, но Томлинсон не хочет об этом думать.

И пока удаётся обмануть себя, сводя желания касаться и обладать к подростковой страсти.

— Луи, я должен сказать, — начинает Стайлс, но Томлинсон малодушно сбегает от признания — прижимается к его раскрытым губам, отрезая словам путь наружу.

Физическая близость становится способом оттянуть неизбежное, отсрочить слова, что изменят всё между ними. Луи вылизывает задыхающийся рот Гарри, забирается под футболку рукой, чтобы прижать прохладное тело ближе. Поцелуи чередуются с укусами, и Гарри тихо стонет в его руках.

— Тише, сладкий, — в нежную кожу на шее шепчет Томлинсон. — Если мы разбудим девочек, мама меня убьёт.

Гарри кусает губы, кивает, показывая что понял. Луи влажно целует его губы, поощряя проявленное послушание. Зелёные глаза в темноте комнаты похожи на океаны тьмы, в которой они оба тонут. Тяжёлое дыхание Гарри выдаёт его напряжение, будто происходящее значит для него много больше.

Глядя в это бледное лицо Луи улыбается, старается вложить в эту улыбку всё: секс, поддразнивание, чуть-чуть цинизма. Гарри будто прошивает высоким разрядом электричества; он выгибается, сдёргивая одеяло с них обоих, и оно медленно соскальзывает на пол. Стайлс сам тянется за поцелуем, сам толкается в нетерпении возбуждённым членом Луи в бедро. Томлинсону даже не нужно смотреть, он знает, глаза подростка вновь чёрные.

— Хочешь меня?

— Хочу, — вырывается из груди Гарри стоном, хрипом, мольбой.

Луи льстит такое желание, неприкрытое напускной скромностью, дикое и необузданное. Он торопливо стягивает с Гарри бельё, пока холодные руки подростка обследуют каждый дюйм его горящего от возбуждения тела. И только когда они оба оказываются обнажёнными, едва дышащими, опьянёнными, Луи сокрушённо стонет сквозь зубы:

— Смазка осталась у тебя дома.

Он укладывает помрачневшего подростка на обе лопатки, вновь облокачивается на локоть рядом — это положение потихоньку становится любимым, — убирает свободной рукой вьющиеся волосы с лица.

— Если ты, конечно, не позволишь мне вылизать тебя.

Просьба буквально лишает Гарри рассудка: он становится мягким, как желе в сильных руках Луи, и долгие секунды не может вдохнуть, чтобы ответить. Его всегда печальное лицо выглядит полным смеси благоговейного ужаса и животного желания. Томлинсон уверен в ответе. Поэтому «нет», едва слышно, но решительное, удивляет его.

— Включил скромника? — насмешливо спрашивает он. — Ну же, Стайлс. Тебе понравится.

Но Гарри отрицательно качает головой, на ощупь находит его руку.

— Дотронься до меня, — едва слышно просит он, и тут же исправляется, — до нас обоих.

Мгновение требуется Луи, чтобы понять, но когда он осознаёт, кровь приливает к щекам, бьёт в голову. Это не стыд. Похоть, дурманящая рассудок страсть, доводит до аффекта. Томлинсон придвигается, облизывает собственную ладонь, и ещё до того, как успевает что-либо сделать, Гарри теряет голову. Он приоткрывает рот, глаза плотно зажмурены, и Луи не целует, просто прижимается собственными губами к его рту, лишая возможности стонать.

Правильное решение, потому что когда он обхватывает оба их члена, плотно прижимая друг к другу, наслаждение оказывается слишком сильным. Томлинсон всхлипывает, и Гарри хнычет в ответ, толкаясь без остановки.

Луи ничего не остаётся, кроме как подчиниться желанию подростка. Он ловит ритм его движений, подстраивается, зажмуривая глаза с такой силой, что цветные круги под веками ослепляют.

Член Гарри горячий и твёрдый, влажный. Его запах дурманит, подобно ядовитому цветку. Аромат проникает в поры, отравляет Луи. И чем глубже он пытается дышать, тем больше Гарри в его лёгких, тем плотнее пелена дурмана.

— Ещё, — бормочет Гарри всё также прижатыми к его рту губами. — Я почти.

Этот бессвязный, пьяный шёпот — тот нужный толчок. Луи чувствует, как все его мышцы сокращаются и сжимается в тугой ком, стараясь продлить наслаждение. Его сперма пачкает живот Гарри, стекая по костяшкам пальцев, и размазывается по прижатым друг к другу членам.

— Давай, Стайлс, — побуждает Луи, и тот будто ждал приказа: тело выгибается дугой, а короткие ногти впиваются Луи в плечи.

Кончает Гарри без единого звука, и Луи не может отказать себе в удовольствии: чистой рукой ведёт вверх по судорожно втянутому животу, по сокращающейся без воздуха груди, хватая за подбородок.

— Стайлс, чёрт возьми, — выдыхает он и слышит едва заметный смех в ответ.

Даже темнота не способна скрыть радостные искры в глазах Гарри.

***

Звонок телефона дробит ночь на осколки. Луи вздрагивает, чуть ведёт плечом — рука затекла и едва слушается. Он разлепляет веки и расстроенно выдыхает. Вокруг темно, и ночь в самом разгаре, но телефон настойчиво зовёт.

— Гарри, дай. Мне нужно взять трубку.

Стайлс спит на нём, очаровательно нахмурившись, и последнее, чего хотел бы Томлинсон, это нарушать драгоценный сон. Но до телефона не добраться по-другому, а время звонка подсказывает Луи, что произошло нечто важное.

— Гарри, — ласково зовёт он, и тот, наконец, открывает глаза.

Он тут же приподнимается, освобождая Луи из плена, и Томлинсон перелезает через его тело, чтобы взять незатихающий сотовый.

— Лиам, брат, четыре утра, — жалко произносит он в телефон, но тут же замолкает. Слова Пейна отрезвляют, сгоняют марево сна и налёт безмятежности последних дней наедине с Гарри. — Ты не шутишь? Найл правда вернулся?

Грудь Гарри под его телом замирает, и сам он будто стекленеет. Становится холодным и твёрдым.

— В больнице? Что-то серьёзное? — Луи игнорирует своего парня, увлечённый разговором, но рука его по-внутреннему наитию тянется к Гарри. Будто котёнка, он ласкает Стайлса, не задумываясь о своих действиях. — Да, мы будем там утром. Увидимся.

— С ним всё в порядке? — Гарри взволнован. Он прижимается щекой в руке Луи, но тут же отстраняется. Всего миг колебания, и он прижимается к Луи, крепко обнимая за шею вновь холодными руками. — Он помнит что-нибудь?

— Он жив — это главное, — успокаивает Томлинсон.

Хватка Гарри от этих слов становится сильнее.

Отчаяннее.

***

В помещении оказалось слишком много людей.

Живые яркие лица были повсюду. Ослепительно-белые халаты докторов, дежурные улыбки медсестёр, внимательные взгляды больничных охранников.

Он продвигался медленно, старательно расправив плечи. Делая вид, будто знает, куда идёт. Но правда оцепенением собиралась внизу позвоночника, превращаясь в ледяной пот под рубашкой: он понятия не имел, в какой из палат его жертва.

Чёртов везучий школьник. Наверняка ирландская кровь сыграла свою ключевую роль: он отвлёкся на внешний шум, оставил мальчишку непривязанным, а когда вернулся — обнаружил лишь пустой стол и открытую настежь дверь.

В какой-то степени он даже гордился побегом парня: не каждый способен, потеряв зрение, испытав столько агонии и ужаса, встать на ноги. Да ещё и уйти. В темноте и холоде, с отголосками боли в каждой клетке измученного тела. Он определённо гордился этим мальчишкой.

Мысль зажглась, будто лампочка в сумерках его сознания. Он положил ладонь на металлическую ручку двери и вдруг осознал — мальчик не должен умирать.