Una notte a Napoli (СИ)

— Ты ученый? — Джон был поражен. Вид и манеры Майка никак не вязались с образом лабораторной крысы в белом халате, проводящей дни, согнувшись над пробирками.

— Уже нет.

— А кто ты?

Тот пожал плечами:

— Я — гений.

Джон фыркнул.

Майк ссутулился, подтянул к себе острые колени и надолго припал к горлышку, жадно глотая, пока Джон не схватил его за запястье, оторвав бутылку от губ.

— Я не хотел обидеть, — под пальцами Джона бился пульс. Рваный, учащенный, поверхностный. “Вот, значит, как стучат сердца у мраморных изваяний, — подумал он. — До умопомрачения горячо”. — Прости, если не так понял.

Тот вскинул голову и замутненным взглядом посмотрел Джону в глаза. Долго, очень долго, мучительно долго и пристально.

_________________________________________________

Вот такой вид открылся Джону с крыши. Спасибо неизвестному автору за фото.

http://i-fotki.info/16/30a21dc8f29cc9e24f4c426c114419f44f87c5174493958.jpg.html

========== Часть 9 ==========

***

А потом — словно плотину прорвало — полились слова. Сбивчивые, быстрые, с ноткой истерики и обиды.

— Представь себе, на минуточку представь: есть что-то, что ты делаешь лучше всех в мире. Нечто, о чем другие могут только мечтать. Что-то есть в тебе с детства, и рвется наружу, как его ни прячь. Самый большой дар и самое большое проклятье. Это делает твою жизнь невыносимой.

Ты понимаешь, что мир вокруг — куча дерьма и люди в нем варятся в собственном соку. Все они у тебя как на ладони. Ты видишь их худшие пороки, читаешь тайные мысли, знаешь их действия, можешь сказать, что произошло вчера и будет завтра.

Сначала это забавляет. Потом кажется естественным и ты не понимаешь, отчего другие вокруг не видят того же. Дальше теряешься, сознавая, что уникален, а мир просто сборище идиотов, живущее инстинктами.

Ты для них редкий уродец, мерзкое пугало в их уютном огороде. Они готовы заклевать любого, кто осмелится открыть им глаза на самих себя. Они презирают тебя, ведь ты знаешь о них то, что они так тщательно скрывают.

Ты начинаешь ненавидеть людей. Всех вокруг. Все, что движется, живет и дышит. И они платят тебе тем же. Ты монстр, чудовище, выродок. И ты начинаешь мстить. Вынимаешь наружу все их хваленые страсти, секреты, поступки. Самые неблаговидные. Лишь бы побольнее ударить. Что бы им стало так же мерзко от ощущения собственной глупости.

Наступает момент, когда это начинает приносить удовольствие. Ты питаешься унижением и стыдом, пожирая их эмоции, потому что своих у тебя не осталось. Живешь в вакууме. Ты один, всегда один, наедине со своими мыслями. Никто не может быть рядом. Никто не в силах выносить это. Ни одна живая душа.

Потом ты готов отдать все на свете, лишь бы это кончилось. Не видеть, не думать. Не понимать. Избавиться от чудовища, пожирающего тебя изнутри. Ищешь способы. Выключиться, хотя бы на время. На час, на день. А лучше — навсегда. Твое существование не принесет пользы никому. Но ты слишком слаб, чтобы причинить себе боль и ненавидишь себя за это.

Он вскочил и, одним прыжком метнувшись к краю крыши, встал на парапет. Джон ахнул, кинулся следом, крепко вцепившись в его рубашку.

— Не бойся. Я не спрыгну, — неожиданно спокойным голосом сказал Майк. — Не могу. Сто раз себе представлял. Всего один шаг. Так просто. Один. Короткий полет — и всё, — он как зачарованный смотрел вниз, в темную расщелину узкой улицы, стоя у самого края.

Джона трясло. Он крепко обхватил безумца за талию, прижал, вдавился носом куда-то в позвоночник и держал. Держал изо всех сил, не веря его словам, приговаривая успокаивающее: “ну, ну, что ты, нельзя же так…” Почувствовав, что напряженное тело немного расслабилось, изо всех сил дернул его на себя.

Он крепко приложился головой о кровлю, но не разжал рук, инстинктивно перекатившись так, чтобы накрыть собой, точно защищая от взрыва или шальной пули. Джон почувствовал, что его руки и колени дрожат. Всплеск адреналина прошел, оставив только одуряющую слабость.

Такая же лихорадка била Майка. Джон, конечно, должен был что-то сказать. Что-то правильное, нужное. Слов не находилось. Вместо этого он отвел спутанную прядь черных волос и осторожно поцеловал спасенное сокровище в пульсирующую на шее вену. Не от желания обладать, от необходимости подарить ласку. Тот протянул руку и переплел свои длинные пальцы с пальцами Джона, словно цепляясь за них в поисках поддержки.

Не отнимая губ, дальше вниз, насколько позволяет одежда. Почувствовать, как он медленно выгибается, подставляя под поцелуй открытую шею. Легенько прихватить зубами выпирающую ключицу. Ослабить хватку, позволить шевельнуться. Это всё нереально. Это всё какой-то странный сон под сумасшедшей луной. И услышать в ответ тихий стон.

Не разорвать рук, встав на колени. Прижаться так же крепко, как несколько минут назад. Обнять. Держать. Не отпускать. Вжиматься в узкую спину, чувствуя дрожь каждой мышцы. Провести самыми кончиками пальцев от виска до плеча. Прикусить нежно, где-то у острой лопатки. Слышать учащенное дыхание. Потянуть рубашку из-под пояса брюк. Коснуться, не глядя, нежной кожи живота. Это невозможно. Так не бывает между мужчинами.

Замереть, когда он резко отстранится. Испугаться. Сейчас наваждение схлынет. И утонуть в серебряных от лунного света внимательных глазах. Зажмуриться, когда он, пригибаясь, возьмет твое лицо в свои руки. Ответить на поцелуй. Лихорадочно скомкав, сорвать рубашку. Избавиться от своей футболки. Приблизиться на расстояние вздоха. Почувствовать, как между телами проскакивает искра. Как жар одного передается другому. И опять вжиматься, кожей чувствовать кожу. Руками путаться в волосах. Подставлять ищущим губам лицо и шею. Это немыслимо. Это не ты, Джон Ватсон.

Ласкать сквозь тонкую ткань напряженный член. Сжать, причинив боль. Различить гортанный всхлип. Поцеловать тонкие пальцы, опустить их на пряжку ремня. “Если не против — расстегни сам”. Подумать, не сказать. Снять, отбросить ненужные тряпки. Заботливо сгрести их в кучу. Откинуть на спину. Ме-е-едленно языком от соска до паха. Почти не касаясь. Уловить нетерпеливую дрожь. Улыбнуться, растягивая муку ожидания. Коснуться горячечной плоти в легчайшем поцелуе. Слизнуть жемчужную каплю смазки. Сложить губы колечком и впустить едва-едва. Угадать встречное движение бедер. Жестко пройтись языком снизу вверх. Обвести набрякшую головку, задевая самые чувствительные точки. Опять подразнить небольшой глубиной. Выпустить. Втянуть с усилием, сжимая щеки и кружа языком внутри рта. Почувствовать, как его рука в извечном жесте ложится на затылок.

Следовать задаваемому ритму. Слышать сдерживаемые стоны. Задыхаясь, прижаться горящим членом к прохладному бедру. Ощутить ответную дрожь. Двигаться, двигаться, двигаться. Уловить момент наибольшего напряжения. Увидеть судорожно напряженное тело. Гортанью почувствовать несколько глубоких толчков. Заслушаться надрывным: “Джо-о-н!”. Остановиться, прижаться. Целовать всюду, куда дотянутся жадные губы. Заглянуть в потемневшие от наслаждения глаза. Это невероятно. И луна здесь не при чем.

***

Его руки, скользнувшие вдоль разгоряченного тела. Уверенно ласкающие, оставляющие прохладный след. Губы, крепко сжавшие сосок. Поцелуи, спускающиеся все ниже и ниже. Щека, замершая на напряженном бедре. Легкое касание обостренно-чувствительного члена. Сильнее! Пожалуйста, крепче! Ладонь, плотно обхватившая, сжавшая. Вот так! Толчок, еще толчок вперед, навстречу. О, нет! Слишком быстро. Стой!