Нотами под кожу (СИ)

Разжимает, наконец, затекшие от его хватки запястья. Прижимает к стене своим телом, пиявкой в кожу шеи впивается. Сука… засосы останутся. Снова. Дергаюсь недовольно, бью в плечо кулаком, проезжаясь разбитыми костяшками по жесткой ткани его пуловера. Шиплю сдавленно и уже не знаю, что же бесит сильнее: эта боль или гнетущее чувство внутри…

Все испорчено, полетело к ебеням из-за вот такой призрачной страсти. Пусть и так хорошо. Пусть вопить в голос от кайфа хочется и глаза закатывать от удовольствия, но оно явно не стоит того, чтобы поганить себе жизнь… Чтобы гробить собственное будущее, да еще и близких мне людей подставлять. Все из-за страсти? Из-за ебаной гомоебли? Да ну нахуй…

Мысли говорят об одном, в голове, словно безумный рой пизданутых в конец пчел, которые разрывают ее на части. А тело… Тело к нему тянется. Сердце уже галопом понеслось, барабаня о ребра, как бешеное. От каждого касания словно искры выбиваются. И я чувствую, что, блять, практически горю.

Это… почти больно, вот так вспыхивать желанием. На грани обморока, когда поцелуй словно силы высасывает. Губы немеют от взаимной борьбы, когда не уступает ни один. Когда сталкиваешься зубами и шипишь, но не отстраняешься. А шмотье трещит по швам от грубых рывков.

Кожа горит от грубых поцелуев. А лопатки свело нахуй от того, как я прогибаюсь, влипая в его грудь. Как подставляюсь под это остервенение. Сам поворачиваюсь к нему спиной, откидываю голову на его плечо. Чувствую руки, скользящие по телу. Словно угадывающие каждое мое желание. Дыхание его, опаляющее… на шее, плечах. Укусы легкие, не жалящие, возбуждающие еще сильнее.

В стену лбом утыкаюсь, смаргивая капельку пота, повисшую на ресницах. Скребу обои, пытаясь хоть как-то совладать с собой и не упасть нахуй, потому как тело ватно-расслабленное. Расплавилось от его толчков медленных. Мучительных, мягко скользящих. Оголенным нервом себя чувствую, вздрагивая от каждого касания.

Переплетает наши руки, прижимая своими ладонями мои к стене над нашими головами. Вылизывает и без того взмокшую шею. Хрипло стонет на ухо… Садист.

Тело сводит в предоргазменной судороге. Мне всего одно касание бы, я точно кончу, но он не дает…. Доводя почти до потери сознания, заставляя плавать на грани, но не делать этот крохотный шаг к освобождению.

Его не меньше меня вставляет, судя по тому, как загнанно он дышит, и как шибает в его груди сердце, эхом отдавая в мою спину.

Не могу терпеть. Готов уже умолять, лишь бы он дал мне, наконец, выплеснуть это все из себя.

Слишком остро все. Перед глазами темнеет, в голове гул.

Это сильнее меня… Кончаю, не коснувшись себя, лишь нечаянно писанув влажной головкой по холодной стене. Обвисаю в его руках, чувствуя, как мутнеет перед глазами.

…

— Ты как? — две пары взволнованных глаз напротив. То, что полуголый Тихон тут, я не удивлен, но Макс? Он, может, еще и видел что-то?

— Да нормально, а что такое? — расклеиваю пересохшие губы, бегая по ним глазами.

— Ты сознание потерял. И минут пятнадцать не очухивался, я уже скорую хотел вызывать.

— Это все он, — тычу пальцем в Маркелова. — Слишком хорошо трахает, — со смешком выдавливаю, и, судя по лицу друга моего, он не удивлен. А то как же, эксперт хуев… — Хоть бы один догадался стакан воды принести, я тут как бы помираю.

— Хоть бы раз сразу на столик, что рядом стоит, посмотрел, прежде чем пиздеть, — закатывает глаза Макс и уходит от нас. Ну вот как всегда…

…

— Ну, здравствуй, сын, — голос из моих кошмаров, как стайка противных насекомых, пробирается в уши и травмирует мой мозг. Моргаю пару раз, пытаясь отогнать такой похожий и непохожий образ. Смотрю, надеясь, что он, как дымка, растворится и что это типичный глюк зимнего периода, когда у меня крыша отчаливает. Но нет… он стоит напротив, живой, здоровый и самый что ни на есть настоящий.

— Вижу, ты не слишком рад нашей встрече. Что справедливо, по сути. Однако… я смотрю, ты времени зря не терял. Испортил себе репутацию — хуже некуда.

— Хорошо же ты начинаешь разговор после стольких лет разлуки, папа, — ядовито выдавливаю из себя. Готовый давиться на месте, провалиться сквозь землю, упасть с остановкой сердца, только бы не видеть его, стоящего напротив в отглаженном костюме, начищенных туфлях и с проседью в когда-то темных волосах.

— Я не горю желанием даже жать тебе руку, узнав, что ты у нас, мягко говоря, не такой оказался.

— Бракованный, да? — усмехаюсь, а внутри дрожит все. Он хуже призрака в тысячи раз. Ведь видение могло смотреть своими полупрозрачными глазами, причинять боль, но не унижать одним лишь взглядом точно таких же глаз, как мои.

— Ты ведь и сам прекрасно знаешь, что я всегда любил Арсения больше тебя, в тебе было слишком много бунтарства. Он был мягким мальчишкой. Таким похожим и таким непохожим на тебя.

— Его нет, есть лишь я, и я не просил объявляться в жизни моей снова. Как видишь, живу. Не бедствую. Мозги себе не ебу.

— Как некрасиво, — поджимает свои тонкие сухие губы. — Я хотел встретиться с тобой по делу. И любезно упросил Тихона организовать нам с тобой разговор. Так как знаю, что ты его подстилка, а он босс необходимой мне крупной компании, а этот блондинистый сученок тянет до невозможного долго, мешая моей фирме разрастись и начать, наконец, процветать в полную силу. Изначально я не хотел ему вредить, да и ресурсов маловато, чтобы бросаться на такую крупную рыбу, как он, в одиночку, но с недавнего времени у меня появилась влиятельная союзница. Однако и этого может быть мало. Мне нужна твоя помощь на взаимовыгодных условиях. Я отдам тебе некоторую часть акций и оформлю на тебя фирму в наследство, если ты поможешь мне крупно подставить Маркелова.

Пытаюсь возразить, но он коронным жестом, взмахом руки затыкает.

— Если ты поможешь мне… нам, — исправляется, — то частично очистишь себя в глазах влиятельных людей, с которыми тебе придется в будущем вести дела. Мужеложство забудется, как глупая юношеская ошибка, твоя группа будет просто временным увлечением, и все взглянут на Филатенкова не как на отброса, фрика, урода, бунтаря, да как угодно, а как на одумавшегося мозговитого мальчишку, который послушал отца и встал на ноги, гордо вздернув подбородок, как и надлежит нашей семье.

— Мне нахуй не нужна твоя фирма. И ты вместе с ней, — иду к двери этого маленького, но оборудованного кабинета, которая, к несчастью, оказывается заперта. Когда он успел?

— А я у тебя не спрашиваю, я ставлю тебя перед фактом. Ты мне поможешь потрепать Маркелова, взамен на твое спокойствие и неприкосновенность с моей стороны. Мы можем даже не пересекаться в будущем, коль тебе будет так угодно, но сейчас ты выполнишь все, что я сказал, — такой знакомый до боли метал в голосе. Такие полные гнева и презрения глаза напротив.

Так и хочется спросить: за что? Вот за что он так меня ненавидит? Я ведь оправдывал его тогда, много лет назад, когда он пил и избивал меня. Я пытался понять, сбрасывал все на нестерпимую боль потери, которая и у меня в груди горела, но сейчас, сейчас за что он ненавидит? Я ведь единственная родная душа для него.

— Как вижу, мы друг друга поняли. Вот тебе моя визитка, позвонишь мне через неделю, и я расскажу тебе детали того, что и как нужно сделать. Первым заданием будет выписать вот эти номера из его записной книжки в телефоне. Теперь свободен.

Дверь открыта, как белый туннель после смерти, как освобождение от долгих нестерпимых мук. На негнущихся ногах медленно выхожу, словно зомби глядя ровно перед собой, опустив остекленевшие глаза в пол. Высушил. Выпотрошил. Растоптал. Вот так, парой предложений, тяжелым взглядом и полным отсутствием малейшей теплоты. Напомнил мне о моей никчемности. О бесконечно оплакиваемой потере, обо всем. Он вернул прошлое, расковырял раны. И меня почти придавливает к полу от силы боли, что въедается во внутренности, пришибает от безнадежности, что дымкой мысли путает.

— Гер? Что случилось? — кто-то на ухо, встряска за плечи. Крепкие руки, прижимающие к себе и знакомый терпкий запах. Макс… От осознания того, что лишь этому человеку я по-настоящему искренне нужен, лишь ему, спустя годы, после всего, что вместе перетерпели. Только ему не плевать, только он знает, чего стоило мне выкарабкаться из того дерьма, в котором я сидел.