Ты - мой омега (СИ)

Что ей оставалось? Она ведь любила его, она мечтала об этом дне чуть ли не всю свою сознательную жизнь, конечно же, она согласилась. Будучи не глупым человеком, она прекрасно понимала, что брак, в котором один отдает больше, чем второй, ничем хорошим не заканчивается, но ее глупое сердце все равно затрепетало от радости.

Они прожили целых два года как счастливые супруги, прежде чем она забеременела, и в какой-то момент ей даже показалось, что все ее беспокойства напрасны. После того, как она родила, он больше ни разу не прикоснулся к ней, как к супруге.

Когда она узнала, что у нее близнецы, она не могла в это поверить. Столь редкое явление в их мире, сколько, сколько таких детей? Двести, триста? Триста из семи миллиардов, терпеливо повторил ей доктор.

В этом нет ничего плохого, говорил он, просто дети, обязательно альфа и омега, когда их сущности войдут в полную силу, будут желать только друг друга. Ничего плохого в том, что они вступят в противозаконную, омерзительную всему обществу, кровосмесительную связь. Нет, ничего. Совсем.

Если, конечно же, их не разлучить еще в младенчестве.

Она не собиралась разлучать своих детей, как и разлучаться с ними, как можно? Она их любила, потому что это были ее дети, их с Диланом дети. Она не верила, что такое может случиться – ну как ее сын сможет захотеть своего родного брата? Именно это стало причиной их первого с Диланом крупного скандала.

Они никогда не ссорились, разве можно поссориться с человеком, которого любишь больше жизни? – так, мелкие, незначительные обиды, которые и внимания не стоили. А сейчас Дилан, человек, ради которого она сделала бы что угодно, кричал и оскорблял ее самыми последними словами, а она покорно слушала, замерев с каменным лицом.

Он хотел, чтобы они отказались от одного ребенка. Как, как мать может оставить свое дитя? Это абсурд, это нонсенс, она ведь проходила с ним под сердцем девять месяцев, она с трудом-то отделила его от себя, а теперь…что? Она должна была отказаться от него.

Донна сказала «нет». Она сказала ему: «- Ты можешь отказаться от всех нас, либо ни от кого», - и разговор был окончен.

Полгода спустя Дилан станет на коленях вымаливать у нее прощение, у нее и у их детей, что-то осознав, что-то приняв и решив для себя, и Донна его простит, но все уже испортилось, они уже все испортили, и нельзя было что-то исправить.

Она узнала обо всем почти сразу. Она, знающая Дилана Атчесона, как свои пять пальцев, не могла не распознать по его счастливо блестящим глазам, по постоянной задумчивой улыбке, по ямочкам на щеках, которые она уже очень давно не видела, по его легким, стремительным, уверенным движениям, что он, наконец, снова влюбился.

Горько осознавать, что ты уже дважды проиграл на одном и том же поле боя. Она опять проиграла его, проиграла чужой красивой омеге с длинными светлыми волосами, со стройной фигурой и длинными ногами модели. Проиграла голубым глазам и пушистым ресницам. Проиграла пухлым розовым губам и родинкам на их уголке. Она проиграла Лэйну Бьянки, юноше с красивым нежным именем, и проиграла, как она считала, вполне достойно, ведь она сделала все, что могла. Она боготворила своего Дилана, она отказалась ради семьи с ним от своих желаний, целей, она родила ему детей, в конце концов, что еще она могла сделать для того, чтобы он ее полюбил?

Она не стала поднимать скандал, в конце концов, они не спали вместе уже третий год, она и не имела на то право. Она молча ждала, когда он вынесет ей свой приговор, когда он скажет, что бросает ее навсегда, и это ожидание, ожидание предстоящей бури, причиняло ей боль сильней, чем что-либо.

Донна знала, что после развода, они никогда больше не смогут посмотреть друг другу в глаза, как и прежде. Но больше всего она жалела, что он больше никогда не заберется в ее комнату через окно, не залезет под ее одеяло в темноте, не прикоснется к ее щеке холодными пальцами и никогда не назовет ее «Донни». Тем не менее, все это она ему уже простила.

Не смогла простить она ему то, что он собирался не просто уехать в Нью Йорк к своей омеге, а забрать ее ребенка с собой.

«- Так будет лучше, - говорил он, пока люди из Департамента по опеке собирали вещи ее старшего сына – по-другому он не смог бы его забрать, - ты что, хочешь, чтобы они стали изгоями?! Ты ведь не хочешь этого, Донна, так же, как и я. И, в конце концов, у тебя останется Дэниэл. Я разрешу тебе видеть Дина, когда ты этого захочешь, поверь, никто не забирает у тебя его насовсем. Донна, да послушай же ты!» – уговаривал ее он, а она все равно рвалась к своему сыну из рук приставов изо всех сил, плача и крича не забирать его у нее.

Она опять проиграла. Кто она против денег и влияния Дилана Атчесона, которые он успел каким-то образом заработать за три года?

«- Ты никогда не увидишь Дэнни, - поклялась она ему, когда он уже собрался выйти за порог, - до самой смерти, Дилан Атчесон, клянусь, ты не увидишь своего второго сына». Он ничего не сказал ей на это, будто не воспринимая ее угрозу всерьез, только посмотрел на нее в последний раз, после чего бесшумно закрыл за собой дверь.

Ей, конечно же, было трудно, ей было очень и очень тяжело. Она перебивалась разовыми заработками, чтобы отвлечься от тянущего чувства потери внутри, но ни это, ни долгие просиживания рядом с младшим близнецом не помогали ей – Дина она, почему-то, всегда любила больше, а Дилан забрал его будто назло ей, будто в наказание за то, что второго сына она любит меньше.

Ей помог случай.

Ричарда и Кевина Эвансов она встретила случайно, когда попыталась устроиться в, как оказалось, их цветочный магазин продавцом.

Ричи, такой же красивый, хоть и родивший дважды, улыбчивый и молчаливый, был ей, как ни странно, рад.

«- Мне очень жаль, что у вас с Диланом все так получилось», - искренне посочувствовал он.

«- Это было ожидаемо», - невесело усмехнувшись, отмахнулась она.

«- Но почему ты ищешь работу? Неужели он вам не помогает?» – удивился Ричард, нахмурив тонкие брови.

«- Помогает, почему же, - пожала она плечами, - просто, я хочу отвлечься ото всего, понимаешь…».

«- А как же ребенок?» - продолжал допытываться он.

«- Я вернулась в свой старый дом, новый принадлежал Дилану. С Дэном сидит мой омега-папа», - пояснила она.

«- И тебе действительно хочется работать продавцом в цветочном магазине? – засомневался Ричи. – Ты ведь всегда хотела быть бортпроводником».

«- Об этом я больше и мечтать не смею», - грустно улыбнулась она.

«- Почему же? Слушай, у Кевина есть кое-какие связи в этой сфере, я поговорю с ним, думаю, он сможет помочь тебе устроиться», - заверил ее он.

«- Нет, нет, Ричард, я не хочу, чтобы вы беспокоились из-за меня!»

«- Какие беспокойства, мы ведь друзья».

Донна смотрела в его серо-голубые глаза, и вспоминала, как ненавидела его всеми клеточками своего тела, казалось, совсем недавно. Ей было стыдно, ведь он не был ни в чем виноват, и она знала, что сейчас он совершенно искренне произнес эти слова, и что он все сделает, чтобы она смогла работать в аэропорту, не из-за какой-то выгоды, корысти, или в каком-то ином дурном стремление, а потому, что вот он такой, Ричард, добрый и искренний.

Кевин Эванс действительно ей помог, за что она благодарна ему до сих пор. Когда она, наконец, отправилась в свой первый рейс, она поняла, для чего была рождена. И дело не в том, что ей нравилось обслуживать требовательных и капризных пассажиров, а дело в том, что она любила летать.

Именно тогда, когда ее самолет пересекал Атлантический океан, она поклялась себе, что вернет своего сына, даже если ей придется кого-то убить. Даже если ей придется убить Дилана Атчесона.

*

Она выключила мешающий телевизор, поправила сползающий на пол плед, погладила Дэна по отросшим прядям, и отправилась к себе в спальню. Она была уверена – такой альфа, как Дин, никогда не даст ни себя, ни свою омегу в обиду. Она была уверена, что он защитит ее младшего сына – ведь спустя много лет, она, наконец, поняла, что любит своих детей одинаково сильно.