Getting my demons out (СИ)

Объятие наполнено спокойствием и светом, теплом летних вечеров. Кожа Луи под пальцами горит, и впервые за многие дни Гарри не чувствует озноба. Ему хорошо.

О таком подарке он не смел даже мечтать, но Луи отстраняется, и на блестящих после поцелуев губах сверкает улыбка, которой Гарри никогда не видел. Будто солнечный луч прожигает грудь, его красота ослепляет, и полностью подчинённый моменту Гарри сам не понимает, что улыбается в ответ.

Губы покалывает электричество, разбуженное близостью Луи. Оно трещит в волосах и искрами ласкает кожу. Пахнущие сигаретами и снегом пальцы Томлинсона касаются губ, и он нежно ведёт по тонкой коже, будто изучает улыбку, но стоит Гарри вновь поднять руки, чтобы коснуться его в ответ, Томлинсон перехватывает запястья, заводит их над головой подростка.

— Луи?

Переход с нежности обратно к повседневной ожесточённости резкий, выбивает воздух из лёгких, и он вырывается вопросом в холодное пространство комнаты. Но Томлинсон разговаривать не настроен, он удерживает Гарри одной рукой, пристально глядя в глаза, а второй тянет угол платка. Бесшумно развязывается узел, и чёрная ткань, мазнув по оголённой коже локтя и груди, оказывается вокруг запястий. Луи связывает его, а улыбка на его губах застывает и медленно вовсе сходит на нет.

— Луи, — ещё раз пробует Гарри. Его сердце колотится от ужаса перед предстоящим. Воспоминания о боли первого раза ещё живы внутри, и тело едва оправилось. Гарри не хочет вновь переживать тот момент, объятий ему хватило бы с лихвой, чтобы унять жажду близости Томлинсона. — Позволь мне сделать тебе приятно по-другому? Как тогда в машине, ртом? Пожалуйста, Луи!

Неконтролируемые просьбы срываются с губ одна за другой, и Гарри чувствует, как голос предаёт его, дрожит и ломается, а Луи просто смотрит сверху вниз, и на его лице невозможно прочесть ни одной эмоции.

— Если бы я хотел минет, — произносит он тихо, мгновенно заставив Гарри замолчать властным тоном собственного голоса, — я бы поставил тебя на колени ещё днём у школы, Стайлс.

Собственная фамилия режет острее ножа, вспарывает кожу на груди, и кажется, ещё немного и у Луи будет шанс достать его сердце из тела голыми руками. Но Томлинсон наклоняется, прижимается губами к подбородку, ведёт цепочку ласковых поцелуев вверх по щеке. Гарри совершенно не понимает, что происходит.

— Сейчас вернусь, — говорит Луи в его кожу и ловко поднимается, оставив после себя ласковое эхо прикосновения.

Минута, которую Гарри проводит без него, наполнена холодом и темнотой. Собственная комната не кажется безопасной, а скованные над головой руки добавляют беспокойства в кровь. Но тёмный узел платка на мраморно-белых запястьях словно якорь в этом океане тьмы, Гарри не понимает, но нутром чувствует, что Луи тут для него.

— То, что я искал.

Со стуком Луи ставит что-то на рассохшуюся деревянную тумбочку, и Гарри поворачивает голову, щурится в ночных сумерках, чтобы разглядеть это. Форма упаковки и вызывающий розовый цвет наводят лишь на одну мысль. Её Гарри и озвучивает, не заботясь о том, насколько абсурдно звучат его слова.

— Клубничная зубная паста?

Хохот Луи оглушает, а вид откинутой назад головы, ровной линии загорелой шеи лишает последних сил к сопротивлению. Гарри наблюдает за его безудержным смехом, приоткрыв рот, поглощает потрясающее видение, чтобы иметь возможность окунуться в него снова, когда этот проблеск света рассеется, вновь оставляя его в вечной темноте.

— Конечно, — тянет Луи. — Пусть будет паста.

Пальцы ловко управляются со штанами Гарри, с его бельём, и Стайлсу остаётся лишь судорожно втягивать воздух, пока Луи раздевает его; пока стаскивает собственную футболку через голову. От вида голых плеч и взъерошенных волос Гарри тяжело дышит и, будто загипнотизированный, не моргая, смотрит в лицо Луи. Лишь когда молния на джинсах Томлинсона расстёгивается с лязгом и они съезжают ниже, зацепившись за тазобедренные косточки, открыв вид на красивый загорелый живот, Гарри одумывается, дёргает связанными руками в очередной попытке освободиться.

— Пожалуйста, Луи, — пытается он ещё раз, но тот кладёт ладонь на грудь и повторяет дословно то, что Гарри когда-то говорил Найлу о самом Томлинсоне.

— Доверься мне. Я не подведу.

И Гарри сдаётся, прикрывает глаза и позволяет рукам Томлинсона ласкать своё тело. Кажется, что его пальцы сразу повсюду, будто электрические импульсы, несут тепло и дрожь. Возбуждённые стоны срываются с губ один за другим, но в Гарри нет стыда, он позволяет себе озвучить это удовольствие, что доставляет ему Томлинсон.

— А это то, что я гуглил, — тихо произносит Луи.

Воздух пахнет клубникой, перебивая чуть заметный аромат кожи Томлинсона и сигарет, и его пальцы, эти жестокие злые пальцы, почему-то скользкие и влажные, растягивая, проникают внутрь.

Гарри громко выдыхает, распахивает глаза, потому что чувство наполненности уже не кажется таким страшным. Ему нравится, особенно когда Луи медленно вынимает их и так же медленно погружает обратно, не отрывая блестящего возбуждением взгляда от лица Гарри.

Боли нет. Ритмичность медленных неторопливых движений вызывает в теле отклик, Гарри чувствует нарастающую волну удовольствия, пока далёкую и едва заметную, но она приближается.

— Тебе нравится? — спрашивает Томлинсон, голос хриплый, непривычно низкий. Гарри распахивает глаза, впивается в него нуждающимся взглядом.

— Да. Я хочу больше, Луи, я хочу… — просит он.

— Нет, — качает Томлинсон головой. — Я больше не сделаю тебе больно.

Гарри обхватывает талию Луи ногами, тянет к себе, и тот подчиняется, прижимается обтянутыми в жёсткую джинсу бёдрами, склоняется для поцелуя.

— Я готов.

— Ладно, Стайлс, — пальцы сжимают подбородок, и Луи фиксирует его лицо, чтобы наблюдать за отражающимися на нём эмоциями. Второй рукой он придерживает поясницу и медленно, в одно плавное движение входит до конца.

Громкий стон Гарри, хриплый и бесконтрольный, отражается от стен, пугает тишину квартиры. Луи улыбается, смотрит на него своим пронзительным взглядом, толкается внутрь, и жар от его действий превращается в крупные капли пота на груди.

Ткань джинсов неприятно натирает ягодицы, а металлическая застёжка царапает кожу, но Гарри почти не обращает на это внимания, полностью поглощённый ритмом толчков. Ногти впиваются в ткань платка, кожа запястий горит под ним, но ничто не способно приглушить глубокое наслаждение от действий Луи: от его ярких глаз так близко, от горького дыхания у губ, от запаха электричества и сигарет.

— Ещё, — просит Гарри, и Томлинсон отпускает его подбородок, выпрямляется, такой красивый в тусклом свете уличных фонарей, пробивающихся сквозь грязное стекло окна.

Только когда обе его руки ложатся на бёдра, Гарри меняет правила. Тьма вползает в сердце, змеится по венам опасным ядом. Луи будит в нём эту тьму своим электричеством, поэтому он и становится жертвой. Гарри распахивает глаза, подбирается всем телом, будто перед броском, и, не позволяя опомниться, упирается обеими пятками в плечи Томлинсона.

— Я сам, — хрипит он и насаживается на член до упора, вырывая из горла Луи такой же хриплый стон.

Гарри неудобно, руки устают слишком быстро, а пальцев он почти не чувствует, так велико напряжение в теле, но он, будто заколдованный, не может остановиться, продолжает двигаться, трахая себя членом Луи.

— Твои глаза… — голос срывается от резких толчков, но Луи не пытается вернуть себе инициативу, глотает воздух раскрытым ртом и придерживает Гарри напряжёнными пальцами; вдавливает их в светлую кожу, будто пытается удержаться от падения. Волосы взмокли и прилипли ко лбу, делая его лицо ещё более невинным, беззащитным. — Твои чёртовы глаза опять чёрные, — наконец договаривает он.

— Боишься? — с ухмылкой спрашивает Гарри, но ощущения уже закручиваются внутри него ураганной воронкой; в неё стягиваются разумные мысли, все до одной, оставляя лишь голое наслаждение.