Константа Роджерса (Т8-25, Мужская дружба, etc) (СИ)

— Нет, — спокойно возразил Баки.

— Нет — что? — с раздражением спросил Тони.

— Нет, твой план дерьмо. Ты бросаешь не самых защищенных бойцов на прорыв, полагая, что на базе — идиоты, и надеясь, что Вдове удастся пройти хотя бы первую линию охраны. При этом отдаешь Хоукаю, чья скорость стрельбы составляет одну десятую от моей, девяносто процентов площади прострела, а единственного универсального бойца, — Баки указал на себя, — оставляешь практически в резерве, руководствуясь исключительно собственной неприязнью. К тому же я тебе уже говорил, что участвую во всем этом балагане с целью прикрыть спину Рождерсу, а вот с этой точки, — он ткнул металлическим пальцем в отдаленный холм на карте, — первое — не просматривается центральный вход, и второе — от нее слишком далеко до места основной заварушки. На максимуме скорости мне понадобится не менее трех минут, чтобы добраться туда. Три минуты для противника вроде ГИДРЫ то же самое, что полчаса для такой бездарности, как ты. В связи с чем у меня вопрос — почему план операции разрабатывает человек, желающий смерти половине своей команды?

Тони молчал ровно три секунды, после чего, сделав глубокий вдох, сказал, как мог спокойно:

— И что ты предлагаешь? Пустить на базу тебя одного, терминатор? Я бы с удовольствием, обожаю, когда змея кусает собственный хвост, знаешь ли, но проблема в том…

— Твои предложения, — в который раз спросил Стив, который уже устал от постоянно перерабатываемого плана, потому что ни один из вариантов не устраивал одновременно Баки и Тони.

— План прежний. Зайти тихо, убить, сколько сможем, обчистить серверы, остальное взорвать.

— Перерыв на обед, — Наташа решительно поднялась и потянулась всем телом, — а потом Кэп как всегда слепит оба ваших дерьмовых плана в один, и мы, наконец, приступим к реализации. Надоело наблюдать, как вы двое перетягиваете Роджерса, как любимую игрушку. Я закажу суши.

Баки поднял вверх оба больших пальца, то ли соглашаясь на суши, то ли признавая за Стивом право окончательной доработки стратегии.

Позже вечером, когда Баки и Стив расположились в гостиной бруклинской квартиры, Стив неожиданно сказал:

— Мне звонил Ксавьер.

Баки удивленно поднял на него глаза.

— И? — поторопил он, видя, что тот не решается продолжить.

— Он сказал… что ты, несмотря на внешнюю стабильность, очень легко раним внутри, что мне нужно быть очень осторожным с тобой и тем, что тебе дорого.

Баки фыркнул.

— Чарльз — хороший человек, который отчего-то считает, что плохих людей на свете до смешного мало. Прости старику его слабость.

— Старику? Он младше нас, — улыбнулся Стив, но глаза у него остались серьезными.

— Сделаю вид, что не заметил твоей попытки сменить тему и спрошу, к чему ты это сказал. Не для того же, чтобы я почувствовал себя, как бомба с часовым механизмом, с которой требуется обращаться по-особому аккуратно?

— А. Нет. То есть, — Стив сел рядом на диван и развернулся к Баки всем корпусом, — то есть я хочу сказать, что… что бы ни случилось, я с тобой. Я теперь всегда буду с тобой, Баки. Ты больше не один. Я не могу себе простить, что бросил тебя в том чертовом ущелье, что все, что случилось с тобой, — он обхватил ладонью запястье металлической руки, — моя вина. Только моя чертова вина. И потому…

— Стив? — Баки смотрел прямо, без ставшей характерной при общении со Старком ухмылки, как когда-то давно, в юности, когда они обсуждали действительно важные вопросы. — Посмотри на меня. Что ты видишь?

Стив в течение нескольких долгих мгновений будто оглаживал его взглядом, а потом ответил:

— Тебя.

— Присмотрись внимательнее.

— Ну. Ты выше, шире в плечах, у тебя одна рука…

— Спасибо, Кэп, — улыбнулся Баки, — это я знаю. Что ты видишь еще?

— Я разучился понимать подтекст твоих вопросов. Наверное.

— Я тогда скажу, что вижу я. Я вижу Стива Роджерса, двухметрового придурка с вечным комплексом вины, за которым я в огонь и в воду. Еще я вижу лучшего человека из всех, кого я знал, и, если бы ему еще поменьше брать на себя… Вижу красивого мужика, у которого до сих пор никого нет, потому что он вечно занят спасением мира. Я вижу своего друга, с которым прошел войну. В это сложно поверить, но ты все тот же задохлик, который раз за разом поднимался в грязном переулке, чтобы отхватить по зубам за правое дело, только знаешь, что? Теперь я не просто сломаю за тебя нос, я сразу вырву глотку. Все равно, кто это будет: Старк, Романова, ГИДРА или зеленые человечки из другой галактики. И вот это не поменяется, что бы ни произошло. Что до того, что сказал Ксавьер… единственное, что мне еще дорого, - это ты, Стиви, и вот с тобой всем нужно обращаться очень, очень осторожно, это правда. Потому что я легкоранимый, — закончил он почти весело, — и могу обидеться.

Стив молчал, преувеличено внимательно рассматривая металлическое запястье Баки, которое по-прежнему обхватывал ладонью, и не замечал, как смотрит на него его «легкоранимый» друг.

— Когда мы накроем ту базу, — Стив, наконец, отпустил руку Баки и потрепал его по плечу, — мы с тобой завалимся на танцы, как в старые добрые времена. Ты будешь клеить девчонок, а я, как и раньше, буду чувствовать себя неуклюжим придурком. Все еще будет хорошо, Бак. Я сделаю для этого все, обещаю. Я так рад, что ты вернулся, — добавил он уже с порога своей спальни. — Ты не представляешь себе.

— Отчего же нет, — тихо ответил Баки закрывшейся за ним двери. — Вряд ли тебе это нужно было больше, чем мне, Стиви.

***

В джете все молчали. Клинт сосредоточился на управлении, Наташа в последний раз прогоняла план на планшете, Баки сидел с закрытыми глазами, прислонившись к внутренней обшивке виском, а Стив не мог ничего с собой поделать — он рассматривал Баки.

Глаза сами собой находили несоответствия сохраненному памятью образу: слишком длинные чуть волнистые волосы, собранные в низкий хвост, глухой гул приводов в металлической руке, глубокие складки у губ, щетина, скрывающая ямочку на подбородке. И все-таки это был Баки, его давно потерянный Баки, которого он успел оплакать много лет назад, которого почти потерял тогда, при крушении хелликариеров, и неожиданно обрел вновь.

Последняя неделя была самой странной в жизни Стива Роджерса, даже если считать последовавшую за совместным экспериментом Старка и Эрскина, когда он пытался привыкнуть к новому телу.

Баки был рядом, он делал самые обычные вещи: пил кофе, курил в приоткрытое окно, впуская холод бруклинского утра, совсем как в те времена, когда у Стива была астма, скручивал волосы в смешной узел, скрепляя его китайской палочкой, колол орехи металлическим кулаком, пах зубной пастой и цветочным шампунем… просто был.

Было странно проснуться ночью с колотящимся сердцем и в течение первых долгих секунд думать — опоздал, а потом — нет, Баки здесь, в соседней комнате, спит, с головой зарывшись в гору подушек. Завтра перед пробежкой он снова будет стоять на кухне, давя металлическим кулаком апельсины в стакан, обернется, не дожидаясь приветствия, и скажет: «Хэй, Стиви, кто не курит и не пьет — умирает здоровым», а Стив будет глупо улыбаться и таращиться на след от подушки на его лице.

За эту неделю немудрено было забыть, насколько смертоносным может быть Баки. Стив и забыл, задвинул последние семьдесят лет его жизни в самый дальний уголок памяти, отгонял навязчивую мысль о том, что тот изменился, что они оба изменились, даже когда во время спарринга с ним понял: Баки невероятно, нечеловечески тяжел.

«Усиленный скелет, — дернул Баки уголком рта в ответ на незаданный вопрос, — под стать этому, — он проломил металлической рукой стенку. — Без металла на костях меня бы уже перекосило. Принцип равной прочности»,— добавил он со странной интонацией.

Позже, вечером, Стив лежал в своей постели, прислушиваясь к шорохам, доносившимся из соседней комнаты, с ужасом представлял себе, что Баки пришлось пережить, и все равно гнал от себя мысль о переменах.