Трэтеры (СИ)

Послушать, что рассказывает суду обвинение, стоило. Стало понятно, почему я тогда так просто попала в вип-зону к мажорику. Я действительно дура! Сначала полгорода задолбала расспросами и попытками выйти на всех четверых. И после этого я еще рассчитывала, что никто ничего не узнает. Да у того же «папаши» своих ушей в городе хоть пруд пруди. И дитятко свое он берег неплохо. Знал, сволочь, об увлечении своего отпрыска. Знал и ничего не предпринимал. А, нет! Предпринимал! Отмазывал, сука. Телохранителей нанял.

А я? Я просто сама плыла к ним в руки. Они все спланировали. Ждали. Хотели взять с поличным, чтобы наверняка. Из тех троих, что я раскатала по асфальту, один выжил. Остался инвалидом на всю жизнь, ходить не сможет. Даже не знаю, кому лучше — тем двоим, что окочурились, или ему, теперь полностью зависящему от других.

Как на меня орали и проклинали их матери… Я смотрела на этих женщин и думала: как получилось, что они воспитали таких ублюдков, если настолько сильно любили своих детей? Отцы грозились показать мне кузькину мать и требовали не рассчитывать, что я легко отделалась, мол, меня достанут и в тюряге.

Смотрела я на этот спектакль и не чувствовала совсем ничего. Ни единого сожаления. Если они шли убивать, значит, были готовы, что в ответ могут убить и их. Нельзя отнять жизнь и продолжать жить безнаказанно, точно зная, что чьё-то горе исчисляется всего лишь жалкими годами заключения в ограниченном пространстве, где ты будешь спать, есть, общаться и ждать освобождения. А они вообще посчитали себя бессмертными и способными творить, что душа пожелает. Нет, господа, всегда найдется такой, как я. У которого так же слетят все условности, и он сможет отомстить. Ведь границы человек устанавливает себе сам!

Значит, виновата только я?! А как же мой сын? Как же его жизнь? Моя, сука, жизнь?! Если бы ты украл мешок капусты, я бы заступилась, а убив — преднамеренно, жестоко, — ты жить не должен. Я не мстила — я восстанавливала справедливость! Я спасала других — тех, кто мог подвернуться этим упырям под руку! И я права! Эти нелюди отняли у меня смысл моей жизни, выкорчевали мою душу и хотели продолжать жить, как будто ничего не произошло? Ну, нет, так не пойдет! Не выйдет!

— Теперь мы квиты, — единственное, что я сказала, покидая зал суда. Мне не в чем оправдываться.

Суд закончился вполне ожидаемо. Двадцать пять лет строгого режима. По моим подсчетам, поделив эти года на четверых… Чуть больше шести за каждого? Немного. Будь я извращенцем с маньячным складом ума, вернувшись через всего каких-то сраных шесть лет, убивала бы куда круче и оставляла бы гораздо меньше улик, намотав на ус поучительные истории сокамерников. Нет? Да бросьте! Все так и бывает! И зачем?! Почему жизнь отморозка стоит дороже, чем жизнь обыкновенного законопослушного человека?! Ребенка?!

Здоровенная колымага, грохочущая, как консервная банка, везла меня к месту моего заключения на хренову тучу лет. Громкий грохот, мат водителя и удар по машине, закувыркавшей меня внутри кузова, как в центрифуге, и темнота.

В себя пришла от пощечин. Еле разлепив глаза и стараясь продраться сквозь муть, заволакивающую сознание, с трудом сфокусировала взгляд на силуэте очень толстого мужика.

— Открой свои зенки, сука! — удар был хорош. Я, никогда не умевшая драться, растянулась на полу в позе медузы, то есть «тело желеобразное — одна штука», и молча пересчитывала количество вспыхивающих перед глазами звездочек. Космос!

— Шеф, она так сдохнет, — гулким эхом произнес чей-то голос.

— Хорошо, — злобно выкрикнул второй со знакомыми визгливыми нотками. — Убери от меня эту падаль. Ничего, там ей понравится. Будешь долго помнить меня, тварина!

Пальцы вцепились мне в волосы, заставляя от боли приподнять голову и посмотреть в жирную харю красного от ярости мужика.

Кажется, хватать за волосы — это у них семейное. Естественно, я догнала сразу, чья это рожа. Не выдержал? Как-то долго терпел. Что дальше? Меня сразу убьют или помучают?

— Смотри на меня, сука! — и снова удар по лицу. Нет, легко на тот свет уйти мне не светит. Жаль. Боль я не люблю.

— Пошел ты, — прохрипела я, закашлявшись. Кажется, пару ребер я все же сломала, и рана вновь открылась.

— Что?! — дурниной взревел он, с размаха наступая ногой мне на пальцы. Жуткий хруст и адская боль заставали заорать.

— Шеф, покалечите — полудохлое тело не примут.

— Заткнись! — разошелся боров, и я не успела понять, что произошло, когда запястье прошибла дикая боль. Закричав, срывая голос, я попыталась схватиться за пострадавшую конечность и тряхнула головой, желая убрать муть перед глазами. Надо сориентироваться и попробовать как-то защититься. Звук выстрела, и опаляющая боль в ноге. Скуля на одной ноте, я попыталась сгрести себя в кучу и отползти в сторону.

— Шеф, ваш план сорвется!

— Пусти! Пусти, я сказал! Блядь! — взревел тот.

Новая попытка двинуться привела к все сильнее накатывающей дурноте, перед глазами то и дело становилось темно.

— Шеф?

— Все, я успокоился. Убрал руки! Спокоен я! Спо-ко-ен. Бери эту падаль и отвези, куда я говорил. Смотри, не засветись. Вытаскивать не стану, отправлю первым же рейсом туда же, куда ее везешь. Понял?

— Все сделаю, шеф. Не надо к нему! Все будет в лучшем виде!

Попытка укусить потянувшуюся ко мне конечность ни к чему не привела. Только замутило сильнее. Мою тушку, не церемонясь, закинули на плечо, тело прострелило болью, вскрикнув, я отключилась.

— За-дол-ба-ли, — прохрипела я, придя в себя. Ну, что за гадство?! Опять живая! Чувство такое, что меня катком переехали, и не один раз. Голова трещит, собираясь лопнуть, как перезрелый арбуз, от малейшего неосторожного движения. Грудь сдавлена так, что дышать приходится мелкими глотками. Конечности ноют. Горло дерет, разговаривать невозможно. Язык распух. И перед глазами муть полнейшая. Жопа, одним словом.

Второе подключение к реальности прошло более успешно. Голова уже гудела гораздо меньше. Во рту Сахары не ощущалось. Ярких болезненных вспышек тоже. И зрение слегка улучшилось, но двоиться в глазах не перестало. Грудь все так же сдавлена, и дышать сложно.

Говорят, три раза — это на удачу. Согласна. В третий раз очнулась практически здоровой. Голова не болит, лишь слегка кружится, если резко повернёшь в сторону. Зрение в норме. Повязка на груди стала гораздо слабее. Попытка подняться не удалась. Махом накатила тошнота и жуткая слабость. Сбоку что-то противно запищало. Моментально за дверью послышался топот ног, и в палату влетели несколько врачей. Все бы ничего, врачи как врачи, дяди в белых халатах. Если бы не знакомая физиономия лысеющего эскулапа, приходившего ко мне еще в камере, и два амбала позади него с очень странной для медика амуницией в виде черной дубинки на ремне сбоку.

Неужели меня запихнули в психушку? Жестко. Фантазия у папика не особо богатая, но признать, что не действенная, не получается. Здесь меня быстро превратят в овощ без мыслей и желаний.

— Давайте знакомиться, — с улыбкой голодной акулы врач глянул на прикрепленную в ногах кровати табличку и удивленно хмыкнул. — Третья группа? И кто у нас такой умный, без моего ведома распределять? Выясню. Накажу. Нет, вы только посмотрите?! Такой материал растрачивать попусту! Шестая. Самое лучшее, и все для тебя.

Быстро черканув что-то на дощечке, эскулап занялся мной. Проверил повязки и пульс, посмотрел зрачки.

— Превосходный материал. Я просмотрел данные анализов и по всем показателям ты именно то, что я искал. Я создам лучшее из возможного! Ты будешь великолепна! — всплеск ненормального воодушевления нервирует и откровенно пугает. Куда я попала?! А главное, к кому и для чего?! Обращение ко мне как к «материалу» наводит на очень поганые мысли.

— Рассчитываю на тебя, тридцать первая. Пройди все тесты, и ты станешь вершиной эволюции! Я уже предвкушаю нашу совместную работу.