Трэтеры (СИ)

Наступить на ногу одному парню, указав при этом на спину рядом танцующего, мол, это он, а не я, — завязывается драка. Много ли пьяным надо для скандала. Проходя мимо, положить мышонка на голову особо губастой дамочки и «случайно» толкнуть другую. Метко подкинуть третьей на плечо вторую мышь. И, вуаля!

Если бы я сейчас могла громогласно хохотать, ржала бы, как лошадь. Танцпол взорвался воплями и матом. Мужики дубасили друг друга, втягивая в общую свалку все новые и новые лица. Девки визжали не слабее уличных сирен, отчего я реально опасалась остаться глухой впоследствии. Зато охрану также засосало в круговорот выяснения отношений между самцами, кто из них круче.

И я спокойно прошмыгнула вверх по лестнице, скрываясь за выступом. Достав нож, сделала пару шагов в сторону укрытой от глаз комнатки, жутко сожалея, что в руках не пистолет с глушителем, было бы проще.

А нужный мне ублюдок мирно спал, развалившись на черном кожаном диване. Зависнув над ним с кухонным ножом в вытянутой руке, поняла, что не смогу. Белокурый, худощавый, словно невинный ангелок, он мне напомнил моего Витю. Захотелось зарыться пальцами в эти шелковистые вихры и уткнуться в них носом, надеясь почувствовать родной аромат. Сердце болезненно защемило. Нож звонко брякнулся на кафельный пол, и мозг, не сумевший вынести противоречия мести и такой похожести на любимого ребенка, переклинило. Я рухнула на колени и, раскачиваясь из стороны в сторону, завыла.

Я не смогла…

Зато смог он…

Лезвие ножа вошло в спину легко, как в масло. Резкая боль заставила меня распахнуть в недоумении глаза. Мнимый ангел с циничной ухмылкой дьявола, доставляя лишнюю боль, медленно вытянул из меня нож, жмурясь от удовольствия, слизнул с него кровь.

Меня замутило.

— Нет, вы все такие тупые, а? Думала, я не знаю, кто про меня все вынюхивает? Ты не первая такая дура, мамашка педика. Туда тебе и дорога, нечего рожать уродов. Кстати, спасибо, мне от тех придурков самостоятельно избавляться не придется. Теперь никто ничего лишнего не ляпнет, круто! Слышь, ты, я теперь развернусь! — захохотал он, жестко хватая меня за волосы и вздергивая вверх. — Меня жалеть будут. Прикинь? Хочешь, я тебе кое-что интересное шепну? Я мальчика приглядел. Ммм… сладкий такой. Невинный. Беленький. Люблю светленьких. Психолог говорит, что у меня нарциссизм какой-то. Прикинь? А знаешь, что самое смачное? Эта голубая овечка — любовничек твоего пидораса, прикинь? Не знала? Одуреть! Ты бы видела, какое у него тело… Закачаешься. И глазки какие… Так и хочется их выколоть, чтобы не смотрели так невин…

В голове рвануло. Дать исчезнуть тому, кого любил Витя?! Нет! Никогда! Я не сумела уберечь своего ребенка, постараюсь спасти чужого! Частичку души любимого сына в его мальчике!

Понятия не имею, откуда взялись силы, но пара четких, неожиданных движений, и я, победно оскалившись, удовлетворённо смотрела, как, хватаясь за шею, стараясь перекрыть хлещущую во все стороны кровь, с диким ужасом в стекленеющих глазах оседает на пол последний отморозок из моего списка.

Топот ног за спиной. Не успеют спасти. Не должны успеть! Мне хотелось сказать, что я его проклинаю, выплеснуть всю скопившуюся ненависть на эту мразь, но тело перестало слушаться, перед глазами все закружилось, вдох не получился, и я кулем рухнула на пол.

Надежда, на то, что я умерла, провалилась.

Очнулась с жуткой головной болью и ломотой во всем теле. Попытка дотронуться до головы не удалась. Сознание отметило характерный металлический звук. Дернула вторую руку. Ого! Наручники и на ней. Веселое начало! С трудом фокусируя взгляд, осмотрелась. Солнце не светит, но светло. День. Окно: белые деревянные рамы, кое-где облезшие от краски, стекла с трещинами. Поржавевшая решетка. Грязно-белые потолок и стены. Единственная кровать в комнате — моя. Больничная палата?

Кто-то хорошо позаботился, чтобы я никуда не смогла исчезнуть, предусмотрев все и не надеясь на мое плачевное состояние. Но кто? Вариантов, в общем, немного. Или папаша белобрысого, шишка местного пошиба, приберег меня «на сладкое», либо все же полицаи подсуетились. Исход, все одно, не радужный. По фигу. Какая разница, когда сдохнешь, дорога одна. Слаб организм, раз снова тянет в спячку. А почему бы и нет? Повезет - добьют во сне, и мучиться не придется.

Из персонала я видела одну худощавую неприветливую медсестру, не издавшую ни звука за все те разы, что она ко мне наведывалась. Именно по количеству ее приходов и перерыв на сон я и рассчитала количество дней, проведенных в этом искусственно освещённом склепе.

Через три дня, когда угроза жизни миновала, меня перевезли в одиночную камеру, что удивительно. Понятное дело, подсуетились, создав шикарные одноместные апартаменты, придерживают на сладкое. Знаю, как у нас бывает в следственных изоляторах, как селёдку в бочку натолкают людей в комнатушку три на три, и всем насрать на это. Виновные с невиновными, все в одной куче. Выживешь — повезло, а нет — так бывает. Люди же, как звери, только звери почему-то благороднее людей выходят. Странно, правда?

Каждый день тянулся раздражающе медленно. Прогулка в четыре шага туда и обратно начала давить на психику. Поговорить не с кем. Посетителей нет. Сокамерники отсутствуют. Ни единого постороннего звука, кроме издаваемых мною. С одной стороны, оно и к лучшему. Мало ли с кем поселить могли. С другой, тронуться умом так можно гораздо быстрее. Одно и то же… Кровать, небольшое зарешеченное оконце под самым потолком, как амбразура у дота. Только кусок неба с облаками и видно. Удивительно, что не лишили этой малости. Или… Психологический ход такой? Изощрённо садистский? Видишь, но не достать. Одна отдушина — смена картинки в проплывающих облаках или хмурости погоды. А еще постоянные сны про сына. Выматывающие душу сны. Сына… Веселого, счастливого, живого. Утром, пока еще не понимая, что он всего лишь приснился, пару секунд радости ощутить успеваю. А потом… Два шага вперед, разворот и два шага обратно. И тишина…

По принципу календаря Робинзона Крузо, черточки на стене рисовала с регулярностью, каждый рассвет. Говорят, ожидание - это самое ужасное. Согласна. Я никак не могла понять, почему вокруг меня настолько полна изоляция от внешнего мира? И даже папик белобрысого не рвется добить тварь, убившую его единственного отпрыска. Или я чего-то не понимаю в мотивах родителя, или у них есть свой план? Столько времени, и никаких действий.

Разбавляли будничную тягомотину появления следователя, определенно купленного, как и адвокат, который якобы собирается меня защищать. Да еще уколы три раза в день, делала их одна и та же грозно молчаливая тетка со здоровенными ручищами и замашками палача. Иглу она вгоняла, словно мстила за всех невинно убиенных на земле мне одной. Пару раз появлялся щуплый невысокий врач с большой залысиной в жиденьких волосенках и с совершенно равнодушным взглядом рыбьих глаз. Душу дьяволу он продал еще лет двадцать назад, когда мучения и смерти перестали его задевать. Я видела таких врачей. Их бы, по-хорошему, к пациентам вообще не подпускать, потому что человек, кроме как с куском мяса, у них уже ни с чем не ассоциируется. Но кто же станет это делать? Пока делятся доходами — систему не изменить.

Настораживало другое. Ни один из родителей отморозков так и не появился на горизонте. И ни единого намека на желание встретиться со мной, чтобы хоть плюнуть в рожу, по меньшей мере.

Почему? Почему папаша последнего не спешит мстить? Такая возможность отыграться, закачаешься! Но не использует. Непонятно.

Все разрешилось по моим подсчетам и после подтверждения адвокатом через три месяца, 12 октября. А я и не заметила, как лето пролетело. Люблю, когда тепло и солнышко светит.

Состоялся суд — сплошной фарс и клоунада. Адвокат откровенно смешил, пытаясь лавировать так, чтобы не сильно выставлять меня в добром свете перед людьми, отрабатывая свой гонорар. Вообще удивительно, зачем было приглашать в зал зевак, если и так знали, что посадят и надолго? Мыслями я была не здесь, не в клетке зала суда. Мне постоянно жутко хотелось спать и чтобы побыстрее оставили в покое, забыв о моем существовании. Нервы, они не железные.