Самый короткий путь (СИ)

Норан вот уже второй месяц не снимая носила чёрное, делавшее её и без того

болезненную, желтоватую кожу ещё тусклее, а неизменные синяки под глазами – темнее и

глубже. Она не могла говорить – стоило ей открыть рот, и она разражалась слезами.

Роберт тоже скорбел, но это была иная, суровая скорбь. Насколько знал Уилл, он не

пролил ни слезинки по их отцу, которого любил и которым дорожил куда больше, чем

братом – тем паче не станет он этого делать теперь.

Уилл понял, что от него ждут какого-то ответа – хотя какой может быть ответ, когда его

просто вызвали сюда и поставили перед фактом? В этом Роберт был похож на отца, в этом

и во многом другом. Не прошло и шести недель, как он стал лордом Нораном, главой

третьего по знатности рода в Хиллэсе, – но этого срока ему вполне хватило, чтобы

осознать всю тяжесть власти и ответственности, которой он отныне был облечён. Уилл,

ввиду отсутствия у Роберта прямых наследников – ведь он ещё даже не был женат, –

оказался вторым в роду после него и тоже невольно перенимал часть этой

ответственности и этой власти.

И то, и другое приводило его в ужас. Даже больше, чем то, что Роберт только что сказал

ему, вызвав его в зал, где их отец принимал свои самые важные решения и отдавал

судьбоносные приказы. В это зале не обсуждались возможности. В этом зале выносились

приговоры.

Уилл был приговорён, но ещё не до конца это осознавал. В тот день в Тэйнхайле тоже

стояла непогода и шёл дождь.

– Я… понимаю, – сказал Уилл, облизнув пересохшие губы, чтобы хоть что-нибудь сказал.

Роберт кивнул, по-прежнему глядя на него.

– Знаю. И не сомневался, что ты поймёшь. Ты знаешь, Уилл, мы любим тебя и ценим – и я,

и мать. Но ты также знаешь, что в тех условиях, на которые нас обрекла Вальена, не мы

принимаем решения.

– Я понимаю, – повторил Уилл, едва слыша, что он говорит. Он смотрел на свою маму,

прижимавшую платок к лицу с самого начала этого чудовищного разговора. Ему хотелось

перехватить хотя бы один её взгляд, поймать хоть одну ободряющую улыбку – этого ему

было бы достаточно, чтобы принять что угодно! Во всяком случае, так ему тогда

казалось… Но леди Диана лишь всхлипывала и сморкалась в кружевной платок. Мысль о

кружеве заставила Уилла вздрогнуть всем телом. Роберт неверно расценил его дрожь – и

положил свою сильную, тяжёлую ладонь брату на плечо.

– Конечно, ты можешь отказаться, – сказал он, и каждое его слово весило больше, чем весь

замок Тэйнхайл. – Ты свободный человек и второй мужчина в роду Норанов. Ты можешь

отказаться, сделать то, что… что считаешь более приемлемым… И обречь наш род на

уничтожение, нашего короля – на позор, а нашу страну – на рабство. Ты можешь, Уилл.

Твой бог, быть может, и не осудит тебя.

В последние словах он вложил, казалось, всю бездну презрения, которое чувствовал к

Уиллу и его богу. Уилл сцепил зубы. Они тысячу раз спорили об этом при жизни отца, и

теперь ничто не могло перемениться. Теперь даже ещё меньше, чем когда-либо.

– Я понимаю, – повторил он в третий раз. – И я… я готов поступить так, как ты считаешь

нужным.

И тогда – только тогда – скупая, короткая улыбка тронула узкие губы Роберта Норана,

двадцатитрёхлетнего лорда Норана, после гибели его великого отца – единственной

надежды и опоры королевства Хиллэс с борьбе с алчным и жестоким королевством

Вальена. Их мать плакала, присутствуя при этой сцене, где один её сын отдавал другого

на заклание врагу во имя благополучия их страны, но не смела вмешаться. Она была

женщиной и, подобно большинству женщин, не отличалась сильной волей.

И так в тот пасмурный, промозглый день полтора месяца назад было решено, что Уильям

Норан из Тэйнхайла отправится в Вальену, в замок Даккар, в качестве заложника,

отданного вальенскому королю Рикардо в знак мира, дружбы и послушания, которое

оказывает победившему побеждённый.

Уилл так и не понял – то ли Гальяна нарочно вёл их чёрными лестницами, то ли в этот час

в замке Даккар царствовала сиеста (он читал когда-то об этом странном местном обычае,

предписывавшем жителям Вальены лень и безделье во второй половине дня), но у него

сложилось впечатление о Даккаре как о пустом и безлюдном замке – не считая

оживлённой нижней части. Когда свита графа Риверте пересекла порог, Уилл понял, как

ошибался. Дождь как раз перестал, и теперь никакая стихия не могла заглушить волны

криков и смеха, хлынувшие в Даккар. С Риверте сегодня охотилось не меньше двух

десятков человек, причём треть из них были дамы – все они скакали верхом под дождём

рядом с ним, являя образец дерзкого бесстрашия и неоправданного легкомыслия,

свойственного уроженцам этой беспокойной, кичливой и тщеславной страны. Стоя у окна,

Уилл смотрел, как они погоняют слуг и служанок, сбивающихся с ног, чтобы помочь

спешиться дамам и увезти коней господ. Когда сам Уилл со своим конвоем въезжал в

Даккар, не поднялось ничего и близко похожего на эту суету. Графа Риверте Уилл нашёл

по его роскошному жеребцу, выделявшемуся среди остальных коней, как брильянт в куче

гальки. Маттео Гальяна уже торопился к своему хозяину, только что спешившемуся и,

похоже, вознамерившегося самолично отвести жеребца к конюшням. Гальяна что-то

сказал ему. Риверте выслушал и поднял голову. Уилл поспешно отошёл от окна – ему

вовсе не хотелось встретиться с этим человеком взглядом.

– Что там? – окликнул его брат Эсмонт, всё ещё ёжившийся у камина. Он сунул руки в

рукава своей рясы и казался особенно маленьким и щуплым в этом огромном зале. Уилл

снова ощутил вину – он слишком глубоко ушёл в свои неприятные воспоминания и совсем

забыл о наставнике.

– Приехали, – ответил он, подходя ближе. – Так что совсем скоро вы сможете отправиться

к себе и отдохнуть. Не думаю, что процедура представления займёт много времени.

Похоже, сир Риверте сегодня очень занят.

В последних его словах прозвучала горечь, и чуткий брат Эсмонт, уловив её, с упрёком

покачал головой.

– Будьте смиренны, сын мой. Помните о необходимости прощения всего, что вам сделали

и могут сделать. Не забывайте ни на миг.

– Благословите меня, – поддавшись порыву, жарко прошептал Уилл. Лицо брата Эсмонта

озарилось улыбкой, и за одну эту улыбку, полную одобрения и снисхождения, Уилл готов

был отдать что угодно. Он опустился на колени, торопливо осеняя себя знаком

триединства, ощутил на своей голове лёгкую тёплую ладонь монаха, услышал его тихое

бормотание – и вдруг на него снизошёл такой покой и умиротворение, что на мгновенье он

забыл все свои тревоги, унижение и страх. Это всегда было так легко перед лицом бога, не

отказавшегося принять и утешить его в горе и смятении…

– Прошу прощения, я ошибся дверью? Гальяна! Скажи, будь любезен, давно ли Даккар

обзавёлся часовней? Не помню, чтобы я отдавал такое распоряжение.

Может ли глас человеческий изгнать бога? Священные Руады учат: может, если устами

человека говорит демон. Уилл знал, что граф Риверте – не совсем человек; он

окончательно убедился в этом на бранном поле под Тэйнхайлом минувшей весной. Но

лишь теперь простая и очевидная мысль о природе этого существа окончательно

оформилась в его голове.

Конечно. Этот человек – демон. Разве кто-то другой позволил бы себе прервать

священный обряд благословения?

Уилл встал с колен и повернулся, чтобы посмотреть на своего врага.

Его милость Фернан Вальенский, шестнадцатый граф Риверте, шёл к камину от дверей.

Он не снял сапоги для верховой езды, и шпоры гремели от каждого его шага. На нём был

чёрный охотничий костюм, кожаный с бархатными вставками, такой же чёрный плащ

развевался за плечами от порывистой, решительной походки. Он был в перчатках, поверх