Умрешь! Умрешь! (СИ)

Вторая рука ложится на живот, когда Русе входит наполовину, и уже не нужно придерживать член. Русе дышит осторожно, тоже обнажая желтоватые зубы, уже легче скользя головкой по гладкому, теплому нутру. Он знает, что Рамси больно, но любовь северных лордов всегда приносит боль. От дней Красных королей до этих дней. Русе ласково прижимает Рамси за живот, останавливаясь, щекотно и колюще касаясь его зада седым лобком. Если уж решил присунуть бешеному псу под хвост – будь уверен, что он не разорвет тебе лицо, заливая кровавой пеной, когда ты…

Рамси рычит, громко, выгнув плечи, когда Русе, продолжая крепко держать его, принимается часто вбивать бедра в бедра. Зверя берут по-звериному, до скорых, сухих шлепков кожи о толстый зад.

В остывшей спальне, где пробуждающееся утро оставляет резкие голубые тени, отец берет сына, нагнув лицом в бадью, до рыка, переходящего в вой. Член Рамси сочится с запахом мускуса, свежего, отмытого от крови мяса и деревенского молока, и он покачивается, сжимая острые зубы, жмуря глаза. Струйки свежего пота текут по рукам и с груди на живот – его капли смешиваются с оставшимися каплями воды. Едва заметным белесым паром дышит Русе, его холодные, полупрозрачные глаза прикрыты. Маленький член сочно и больно входит в зажимающийся зад.

Яйца поджимаются, подтягиваются, Русе чувствует, как уже близко ток семени. Да и как бы не близко, если он бедрами, всем телом чувствует мощную, звериную отдачу сына, если перекатываются крепкие мышцы под хорошим слоем жира, если под руками скользит сальная кожа. Русе никогда не спускал лишнего семени, на все свой расчет, но сегодня с Рамси ему тягуче хочется сделать то же, что с его матерью, будь проклята эта крестьянская кровь. Русе еще помнит, как длинные ноги матери Рамси, все в темном пушке, дрожали в росистой траве и как она плакала. Как он тихо пережимал ее горло и как было изуродовано краснотой ее отвернутое красивое лицо. Когда Русе спустил тогда семя, его руки тоже были мокрыми от холодной росы, и небо занималось белесо-серым. Таким же белесо-серым, как глаза его сына, который родился через положенный срок. Сына, которого он имеет сейчас и глаз которого сейчас не видит. Русе собирается исправить это весьма скоро.

У Рамси пару раз сильно вздрагивает спина, он резко отпускает бадью одной рукой – мышцы на другой мигом вздуваются, – лезет себе под живот. У Русе теплеют ладони от хлюпающего звука, с которым Рамси хватает свой член, от того, как он мокро принимается надрачивать, от того, как торопливо двигается его локоть и шумно срывается дыхание. В паху тяжелеет все сильнее, от прилившей крови туго сводит и так зажатый Рамси член. Русе сам не замечает, как расширяются его ноздри, как подергиваются зрачки, когда он слушает, обоняет, смотрит на Рамси, склонившегося, с хриплым шумом дышащего через рот. Узкие, чуть распотевшиеся бедра так и шлепаются об уже красный зад, когда Рамси с горловым звуком сжимает бадью крепче и заливает белым семенем свою ладонь. Оно густо течет между его пальцев, еще гладящих красную головку, брызгая и капая на пол. И Русе не видит этого, но знает, что это так, чувствует по тому, как – чувственно – сокращается Рамси, как подается навстречу, прижимаясь слегка вспотевшим задом к отцу.

Русе приостанавливается и тянется, снова придерживая сына за растрепавшиеся волосы, выходит плавно. Член подрагивает, немного грязный и весь набухший от крови, сочно и тяжело тянет. Яйца подтянулись, и в них тоже тянет, сводит щекотно и необходимо.

– На колени, – Русе говорит тихо, не зная, как слабо румянятся его щеки.

Рамси поворачивается, как дикий зверь из нянькиных сказок, заросший, смотрящий исподлобья, но послушно отцовской руке бухается перед Русе на колени, садясь, задирая лицо и смахивая попавшие в глаза волосы. Он смотрит прямо, нагло и немного утомленно, его губы все темно-красные, лицо и грудь залиты румянцем, а толстый член между разведенных бедер еще сочится белоснежным семенем. Русе неотрывно смотрит на этот приоткрытый от дыхания рот и хочет вставить между толстых губ, но Рамси – не девка-поломойка, не сглотнет такое унижение. И Русе только пережимает свой член тремя пальцами, невесомо двигая шкурку, смотря спокойно. У Рамси дергается край рта, он глядит пристально – одни пустые бледные глаза в другие – и облизывается смачно, снова вываливая свой собачий язык, оставляя слюну в заветренных кровавых трещинках. Пальцы Русе сжимаются на мощной сыновьей шее, он смаргивает, и первая струйка семени пачкает прыщавый лоб. Остальные попадают Рамси на полные красные щеки, остаются белым наискось черных бровей, пачкают мокрые губы. И Рамси жмурится, хмурится, инстинктивно слегка отворачивая лицо, но Русе держит крепко. Единственный раз он заливает сына семенем, и этот раз он хочет запомнить. Как с его матерью.

Русе замечает мелкую дрожь в напряженном запястье, только когда семя перестает течь, оставаясь последними каплями на его пальцах. Он стряхивает их и отпускает Рамси наконец, и тот сразу тянется к бадье вслепую, набирая воды, смывая отцовское семя. Русе дышит через нос, стирая с члена, что осталось, и заправляясь.

Они молчат. Рамси отмывает лицо и вытирает мокрые руки о бедра, последний раз шумно выдохнув, после попросту приваливаясь к бадье и прикрывая глаза. Его лицо выглядит уставшим и сонным, без любого выражения на нем яркие черты молодости, заплывшей жирком и слабой щетиной, выглядят четче и резче. По плечам идет слабая дрожь, и Русе замечает густые россыпи мурашек, от холода ползущих по прыщавой до пятен коже.

– Оденься, – он говорит негромко.

Рамси приоткрывает глаза и лениво, устало смотрит. Потом просто качает головой. Минутами раньше он слушался, но не сейчас.

Русе явственно чувствует холод от худого оконца, хоть ему во всех одеждах и тепло, и между бровей снова на мгновение ложится легкая морщинка. Он расстегивает пряжку плаща, снимает его с плеч, оставаясь в одном запачканном дублете, и опускается на колени. Рамси внимательно смотрит на него.

– Иди сюда, – без тепла в голосе, но и без холода говорит Русе.

Рамси двигается навстречу, и розовая шерсть волнами течет по полу, накрывает его полные ноги, мягко ложится на покатые белые плечи. Русе аккуратно застегивает пряжку, стягивает толстый плетеный шнур, расправляет мягкие складки, и Рамси тихо, утробно смеется, довольно кутаясь в отцовский плащ.

– Здесь в самом деле холодно, холоднее, чем у Станниса в портках, – говорит он, подбирая ноги. И перестает смеяться. – Я принесу тебе его голову, – он произносит это серьезно, смотря на отца своими холодными бесцветными глазами. Русе молчит. Но не возражает, когда Рамси утыкается лбом ему в плечо, плотнее запахиваясь в плащ.

И хотя Русе последний раз сидел на полу еще ребенком, сейчас он не торопится встать. Уолда не ждет его в супружеской спальне, и до утра еще есть час или два. Час или два, которые могли бы быть в мехах на жесткой кровати, когда ее деревянный край до красных следов упирался бы в ноги. Час или два, в которые Рамси мог бы жестко двигаться в ритм с барабанами, бьющими где-то в снегах. Час или два вороньих криков в ушах и самой глотке.