Всерьез (ЛП)

Если б можно было выбрать, я бы хотел выглядеть как он. Странная мысль: как будто внутри тебя есть смешанная зона похоти-зависти, где желание отыметь кого-то перетекает в жажду стать им. И наоборот.

Даже не знаю, как его описать, моего мужика. Да и есть ли для этого слова? Я, во всяком случае, таких еще не слышал. Перебираю их у себя в голове, как будто примеряя на него, но ни одно не подходит. Он не привлекательный. Не симпатичный. И красивым тоже не назовешь, потому что, ну, не красивый он. Может, даже чуть-чуть страшный, если подумать, но почему-то когда я на него смотрю, у меня в животе словно шипучка пузырится, как если бросить таблетку парацетамола в пепси.

Он весь такой строгий и хищный, с тонкими чертами лица, и все-то у него слишком: нос слишком длинный, рот слишком широкий, а подбородок — острый. В волосах уже начинает пробиваться седина, а в профиль он офигительно суров, сплошные углы и прямые линии, и наглухо запечатанные секреты.

И он держится как-то на расстоянии. Не вот чтобы холодный, не совсем, но смотришь на него, и возникает ощущение почти дикости. Вот когда в фильме о животных показывают тигра, и ты весь такой разом: «Господи, вот это величие» и «Господи, да он же меня со шнурками проглотит и не подавится». Такие вещи одним точным словом не опишешь, в отличие от роста (он выше меня) или физической силы (он сильнее меня). Есть в нем что-то. Скрытая мощь. Как будто обычный человек — это просто маска.

Я на него весь вечер смотрел — то есть буквально не мог не пялиться.

Не мог не хотеть. Не представлять себе развратную порнушку со всякой ненормальной хренотенью, что я готов был с ним проделать.

И даже ни на секунду не мечтал, что он разрешит.

Уж точно не когда он первым делом начал читать мне лекцию.

Но. О-хе-реть.

У меня член умирает от счастья. Это как разом наступившие день рождения, Новый Год, Рождество, Пасха, Первомай и даже какой-нибудь День блинчиков. Не стоило надевать мои облипочные джинсы, потому что сейчас они превратились в удавочные джинсы.

Я ковыляю за ним, стараясь не обращать внимания, что на нас все смотрят. Хотя, на самом деле, тут и стараться особо не надо.

Потому что мне стало положить на всех в этом клубе, стоило ему войти, такому одновременно страстному и зажатому, сердитому и печальному. И идеальному, охрененно идеальному. Будто ему предначертано стоять на коленях и ждать, когда я начну делать больно.

У меня по жизни дефективный гейдар, я даже в группе Union J гея не вычислил. Но зато вместо него есть такой… Для него и термина-то, наверное, не придумали, а сабдар звучит по-дурацки. Но иногда он просто трезвонит в голове, и часто на тех людей, про которых в жизни не подумаешь. А они — вот. А мне обычно ссыкотно сделать даже первый шаг.

Он ждет меня на входе и вызывает такси. На счет клиента. И вам, наверное, станет понятно, насколько охрененно дико ограниченная у меня жизнь, потому что это самая, возможно, шикарная вещь, которую для меня делали. На последнем свидании нам пришлось звонить его отцу, чтоб тот нас забрал, потому что метро уже закрылось, мы очковали ехать ночным автобусом, а денег ни у кого не было.

— Забирай свою куртку, — говорит он, убрав телефон.

— Я без куртки.

И в следующий момент он накидывает свое кашемировое с шелковым подкладом пальто прямо мне на плечи. Оно практически ничего не весит, хоть и длиннющее, и край волочится за мной по земле, словно я какой император-коротышка. Хочу отказаться, но не знаю, как это обставить, чтобы не выглядеть капризным ребенком. А мне совсем-совсем не хочется, чтобы он так обо мне думал. По крайней мере, пока снова не опустится для меня на колени. Глупо, конечно, но до того момента он мне просто нравился, и было, по сути, все равно, что у него в мыслях.

А теперь не все равно. Далеко не все равно.

Я понятия не имел, что это будет вот так. Что стоящий перед тобой на коленях человек заставляет чувствовать себя настолько беззащитно.

Наверное, потому как уже не скроешь, что именно тебе нравится. И ты над ним весь такой будто голый — со своим стояком и с жарким, туго скрутившим нутро желанием, отчаянно надеешься, что хоть кто-то поймет.

И еще пальто у него очень приятное, а мне и на самом деле прохладновато, так что на хер принципы.

— И позвони кому-нибудь. Ты будешь на Аддисон-авеню.

Ух ты, сложно поверить, что он когда-то мне улыбнулся. Или что смотрел на меня, как тогда.

— Хорошо. — Я покорно иду на улицу и делаю вид, что звоню. Ой, да ладно, ну кому я могу сообщить? «Привет, мам, я тут сходил в секс-клуб для извращенцев и сейчас еду домой к незнакомому человеку, чтобы он опустился на пол, а я над ним подрочил, потому что меня это конкретно заводит».

Она подумает, что я остался у друга. Вот только друзей у меня больше нет, они все личностно растут в университете.

По правде говоря, я, пожалуй, мог бы ей сказать. Пока еще не нашлось чего-то, против чего она бы возразила — круто, верно? Но все равно некоторые факты о твоей сексуальной жизни ни за какие коврижки не хочется сообщать родной матери. Я еще перенесу, что она знает, что мне хочется трахаться с парнями. А вот что мне хочется трахаться с парнями, когда они связаны и рыдают — не-ет.

Так что, может, я сейчас веду себя как последний идиот. И завтра обо мне напишут в газетах: «Тело подростка-гея в состоянии крайнего возбуждения найдено в Темзе». Но если бы этот мужик действительно представлял опасность, он бы не стал настаивать на звонке и всем таком, разве нет?

Разве нет?

Подъезжает такси, и мы садимся и едем в полной тишине, потому что я не могу придумать ни одной, чтоб их, темы для разговора. Он отвернулся и смотрит в окно, и все, что мне видно, это глянцевые переходы света и тени на его профиле. Как будто я не здесь, а за километры от него. Будто я его совсем не знаю.

Так и есть, в общем-то.

Блин.

Мы останавливаемся перед одним из этих белых сказочных домов. Конечно, такие нередко встречаются в богатых районах Лондона — безумно красивые и как будто сошедшие с кадров исторического фильма, но все равно трудно поверить, что это все настоящее и там живут реальные люди. Я честно практически ожидаю, что из-за угла появится розовощекая блондинка и предложит господину купить ее прекрасные красные розы.

Он откидывает крючок на низкой кованой калитке, и я поднимаюсь за ним по ступенькам ко входу. Первый этаж, а до него целый лестничный пролет. Хотя под ним есть что-то такое подвалообразное. Наверное, для слуг, которые бы там жили в 1812-м или типа того.

В коридоре я возвращаю ему пальто, и он вешает его в шкаф, перед тем как провести меня в комнату, которая в нормальном доме была бы гостиной, а здесь, скорее всего, называется парадной приемной.

Я ни хера не знаю о дизайне интерьеров, но все равно чувствуется, что тут очень уютно. Все чистенькое и в светлых тонах, а днем комната наверняка залита светом из тех больших полукруглых окон. Интересно, это тут он сидит летними вечерами, весь лоснящийся и золотистый, как лев, что притворяется прирученным?

Господи, как хочется увидеть его голым.

Но мы даже не разговариваем, просто стоим на продиктованном приличиями расстоянии друг от друга посередине этой великолепной комнаты, и я понятия не имею, что творится у него в голове.

Наконец он прерывает молчание, потому что я это сделать не в состоянии.

— Можем продолжить, где хочешь. — Такой спокойный, как будто это нормально. Видимо, для него так оно и есть. — Кроме моей спальни и запертой комнаты на верхнем этаже.

— Ясненько, Синяя Борода.

— Извини. Просто я ей уже не пользуюсь.

Я не собираюсь спрашивать про спальню. Зачем? «Не прыгай выше головы, Тоби». И честно не знаю, полагается ли мне обойти весь дом в поисках подходящей дрочильной зоны. Вот так ему и надо, если б я остановился на чем-то странном, типа кладовки, или туалета, или погреба. Вместо этого я внезапно спрашиваю: