Всерьез (ЛП)

Улыбка до сих пор играла на губах Энджел, но пальцы нервно крутили поясок халата, обнажая следы от веревок на запястьях.

— Но потом нас заметили какие-то мужчины, и начался стандартный неадекват. Ну, знаете: ты вообще парень или девчонка, это что за чмо такое, а в туалет ты в какой ходишь, «Ах боже мой, сказала королева».

— Уроды, — пробормотала Грейс.

— И не говори. Мои друзья совершенно не прониклись. И вопросы быстро переросли в спор, который превратился в драку. Уж не знаю, кто первым, хм… отвесил пощечину, думаю — все-таки дело было в гей-клубе — но потом вышибалы выкинули всех на улицу.

— И тебя? — Сэма это, похоже, впечатлило.

— А, нет, что ты. Пока все потрясали кулаками в праведном гневе, мы с прекрасным мальчиком сбежали. И потом всю ночь танцевали и целовались.

Сэм бросил на меня взгляд.

— Вот видишь, друзьям надо верить. Они заботятся о соблюдении твоих поцелуйных прав.

— С Тоби все не так просто.

— Почему нет?

Я заверил себя, что говорить об этом, а не держать в себе, словно грязную тайну, жизненно необходимо и что это принесет облегчение.

— Потому что ему девятнадцать, а мне — нет, и он настаивает… — Так странно признавать вслух что-то, что я подчеркнуто игнорировал уже не первую неделю. — Настаивает, что меня любит.

— Боже правый, — драматически заломил руки Сэм, — какой кошмар.

— Сэм, да мать твою, я ж его и знаю-то всего пару месяцев, и мы, можно сказать, не вылезаем из постели. Я лично за тем проследил. — Ну. Постель и завтрак, если точнее. Мое новое любимое время суток.

— То есть, — спросила Грейс, — тебе от него хочется только секса?

— Н-нет. Просто хотеть чего-то большего уже будет неправильно.

— Э-э, — хлопнула ресницами она, — ну да, абсолютно нелогично.

— И очень даже абсолютно логично. Я и так хожу буквально по грани морально дозволенного, позволяя ему трахать меня, пока не надоест, а уж запирать в капкане отношений, у которых нет будущего, просто не имею права.

— Но если он и так уже в тебя влюблен…

— Думает, что влюблен.

— Не то чтобы я пытался свести все к дебатам о феноменологии, — вставил Сэм, — но разве есть какая-то разница?

Я сердито выдохнул.

— Есть. В данном случае это просто секс, увлечение и… и юношеский энтузиазм. Не любовь.

— А что тогда любовь?

— Что было у нас с Робертом, — вырвалось у меня раньше, чем я смог себя остановить. Чем вообще понял, что собираюсь сказать. Эти слова прогремели по комнате как упавшие глиняные горшки, и внезапно никто из друзей не мог смотреть мне в глаза.

— Бедный мальчик, — медленно выдохнула, практически вздохнула, Грейс. — Влюбиться в человека, который так закрыт эмоционально и настолько открыт сексуально.

Не самое лестное описание, но, пожалуй, верное, и по крайней мере, ясно, что она-то наконец поняла все масштабы проблемы.

— Мне очень не хочется его ранить.

— Потому что это плохо с точки зрения морали или потому что лично тебе не все равно?

— Боже мой, Грейси, и то, и другое, конечно. Я же не социопат.

— Ах, то есть тебе и правда не все равно.

— Естественно не все равно. Какого хрена? Это даже не обсуждается. Но то, что между нами происходит, это не отношения и не может перерасти в отношения, а я не хочу и дальше поощрять… не знаю… его заблуждение.

Сэм кивал, и я на секунду решил, что он на моей стороне.

— Ну да, ты же в курсе, — увы, это был его саркастичный тон, — что когда я влюбился в девятнадцать лет, я сильно заблуждался. — Вот тебе и поддержал. Мои друзья мне не союзники. Возможно, поэтому-то они и друзья.

— Ты не понимаешь, — предпринял я еще одну отчаянную попытку объяснить. — Он же… Он слишком открыт в эмоциональном плане. И доверяет мне. Я не могу такое предать.

— Вместо чего отталкиваешь?

Я перевел взгляд с одного озадаченного лица на другое.

— Только потому, что это правильно.

Грейс нахмурилась.

— Лори, я тебя люблю, конечно, но ты мне сейчас мозг вынесешь. Ты что, серьезно коришь себя за секс с этим мальчишкой, потому что он тебе нравится?

— Его зовут Тоби, — буркнул я, подрывая свои же доводы. — И я его использую.

— Э-э, по-моему, если б ты его использовал, то меньше бы переживал по этому поводу.

Грейс выбралась из объятий любовников и наклонилась ко мне через журнальный столик и стоящую на нем тарелку остывших блинчиков.

— Ежу понятно, что тебе он тоже очень нравится. Что довольно мило выглядит, между прочим. И если ты не хочешь называть эти чувства любовью — хорошо, не зови. Но если он свои хочет, пусть зовет.

— Да? А мне вот кажется, будто я поощряю увлечение, которое не обернется для него ничем хорошим.

— Дай подумать. — Она откинулась на диван, поглаживая воображаемую бородку. — Значит, мне девятнадцать, и у меня появляется возможность заниматься зашибенным сексом с горячим парнем, который старше меня и в теме. Которого, похоже, искренне заботит мое благополучие, и который куда добрее, нежнее и лучше со мной обращается, чем он сам считает. — Она наконец-то перестала паясничать. — Знаешь, по-моему, у меня все прекрасно.

— Единственное, что во всей твоей речи было похоже на правду, это про «старше».

В следующий момент я очутился в безжалостных объятиях напрыгнувшей на меня Грейс и неловко, смущаясь, сжал ее в ответ.

— Мне, конечно, приятно, но… э-э, за что?

Она отстранилась, чтобы посмотреть мне в глаза, и ее лицо приняло нехарактерно серьезное выражение.

— Потому что ты стал настолько потерянным, а мы и не заметили.

Я все прокручивал в голове наш разговор по дороге домой. День выдался приятным — было ясно, в воздухе уже пахло весной, и я внезапно осознал, что видел Тоби обнаженным с любых ракурсов, но никогда — при солнечном свете. Попробовал представить его рядом прямо сейчас — как бы мы шли, держась за руки, домой от моих друзей или просто бы отправились куда-то вместе. Парой.

Идея одновременно притягательная и абсурдная. Ну какой я ему парень? Допустим, когда-то я был парнем Роберта, но сейчас это казалось словом — понятием — оставленным в далеком прошлом. Разве не лучше признать, что у нас с Тоби просто интрижка? Которая рано или поздно покажется нам обоим опрометчивой и придет к своему скорому и неизбежному завершению.

Проблема в том, что мне не хотелось ее завершать. Хотелось быть с Тоби и испытывать те ощущения, что он во мне будил. Хотелось даже его хриплых, задыхающихся признаний, которые он, конечно же, говорил не всерьез, а я, конечно же, не заслуживал.

Но разве не на мне лежит ответственность за то, чтобы смотреть на вещи трезво? Поступать правильно?

В чем бы это «правильно» ни заключалось.

Напряженная неделя в больнице — можно подумать, они там не все такие — не оставила мне времени на размышления над этой проблемой. Хотя я все равно умудрялся думать о ней урывками — когда пил кофе по утрам, когда шел домой, под душем, перед сном, только проснувшись. Вместо лиц, и тел, и ран текущего дня я вспоминал Тоби. Его слишком большие, словно подведенные глаза, его острый подбородок. Как он целовался, абсолютно не сдерживаясь. Как он выпалил однажды «Я люблю тебя» в порыве страсти. И тот последний раз, который я прервал — когда его тон был опасно серьезен. Он приковал меня к концам кровати, сделал ранимым, заставил умолять, довел до слез, и тот стыд сгорел дотла, оставив после себя только свободу, наслаждение, радость. Это было так ужасно и так прекрасно, и все равно Тоби умудрился обнажить меня еще сильнее всего лишь парой слов, которые я не дал ему договорить.

Я скучал по нему.

И, сидя в ожидании его появления в ту пятницу, впервые с начала нашего еженедельного ритуала задумался, придет ли он вообще. Возможно, все мое копание в душе было зря, и Тоби уже решил оставить меня в прошлом и двигаться дальше. Я ведь кристально ясно дал ему понять, где в наших отношениях проходят границы дозволенного.